Теперь перед нами открывается 1893 год, и его события оказались очень важными.

Как было показано раньше, отдалённые громыхания наступающей бури, связанной с м-ром Джаджем, уже начинали слышаться. К концу предыдущего года прибытие Уолтера Дж. Олда из лондонской команды с большим запасом заметок и памятных записок, им сделанных, позволило мне, сравнив документы, увидеть глубину и полноту вероломного предательства, которое долго планировал м-р Джадж. В своём дневнике за 1893 год я нахожу, что большая часть первого его дня была потрачена господами Кийтли, Олдом и мной на суммирование свидетельств по этому делу, и излишне говорить, что наши сердца были исполнены печали, ибо это был почти что, если не первый случай прямого предательства в истории нашего Общества. Великолепная коллекция японских буддийских писаний, привезённая мною из Японии в 1883 году, до тех пор лежала не каталогизированной из-за отсутствия эксперта, который мог бы помочь в этом, но теперь г-н Каваками, молодой ученик-бонза из Киото, приехавший в Индию продолжить изучение санскрита, на некоторое время остановился у нас и очень любезно согласился взяться за работу по составлению списка книг.

Наша столь же ценная коллекция сингальских рукописей на пали, подаренная библиотеке покойной г-жой Илангакун из Матары, за одно только копирование которых она заплатила больше 3000 рупий, ещё не исследована, хотя уже описана, но я надеюсь, что однажды я смогу провести тщательное научное сравнение этих двух собраний и опубликовать результаты как вклад Адьярской библиотеки в буддийскую литературу.

Наши совещания по поводу Джаджа продолжались день за днём до 8-го числа, когда мы с господами С.В. Эджем и Каваками отплыли в Калькутту. Первый раз в жизни я путешествовал вместе с «толпой епископов», как бы выразились австралийцы — с держателями епископских кафедр Коломбо, Траванкора, Сиднея, каноником Виндзора и более мелкой рыбёшкой — в такой компании пассажиров я оказался. Однако никакого вреда от этого не было — даже для судна, ибо обычного эффекта, оказываемого духовными лицами на погоду, столь общепризнанного, но необъяснимо игнорируемого королевским астрономом и составителями навигационного альманаха, в этом путешествии не наблюдалось.

Хотя отношений с духовенством я не завязывал, я познакомился с некоторыми другими пассажирами, среди которых был профессор и доктор права Эдмонд Баклей, водзвращавшийся после дологого пребывания в Японии, которого я нашёл очаровательным; также там был и д-р Кеннеди, известный лондонский врач, лишённый профессурой диплома за принятие системы Маттэя для лечения рака.

Я имел удовольствие снова видеть доктора Бакли во время прошлогодней (1901) поездки в Чикаго, где он занимает важную должность в университете.

Мы достигли Калькутты 12 января в полдень и были тепло приняты нашими любезными друзьями — Норендро Натх Сеном, д-ром Зальцером, С. Дж. Падшахом, Дхармапалой и другими. Доктор Зальцер взял меня и Эджа к себе в дом, и мы с радостью приняли его гостеприимное предложение. Если мне не изменяет память, именно во время этого визита он произвёл почти немыслимое исцеление сильного кашля моего индийского мальчика-слуги Мунисвами. Никогда я так не убеждался в действенности гомеопатии, как в этом случае. Я часто приводил этот факт в моих лекциях на тему «Божественное искусство целительства». Факты были таковы: мальчик подхватил очень интенсивный кашель, который достиг опасной стадии; из-за этих приступов по ночам он не давал нам спать. По моей просьбе доктор Зальцер взялся за этот случай и дал пациенту пузырёк со средством, с виду неотличимым от чистой воды, проинструктировав принимать его дозу каждый час. Не прошло и двенадцати часов, как кашель полностью исчез, и с того времени и поныне рецидивов не было.

Когда мы с доктором обсуждали этот случай, он сказал, что процент действующего вещества в препарате можно представить дробью, у которой в знаменателе будет десятизначное число. «Излишне говорить, — добавил он, — что не может быть более абсурдного предположения, чем то, что засвидетельствованный нами результат можно отнести на счёт физического действия столь бесконечно малого количества материи. По моему мнению, секрет гомеопатического лечения заключается в воздействии лекарства на астральное тело: явление исцеления сейчас произошло у вас на глазах, и так как ваш невежественный слуга ничего не знает о системе Ганеманна, нельзя сказать, что всё произошло под действием воображения. А если излечение произошло, то как вы можете это объяснить, кроме как теорией действия на астральном плане, которую я только что высказал?»*

Теория этого доктора пролила свет на совершенно неясную проблему гомеопатии, позволив нам — по крайней мере, как теософам, — примирить до сих пор непостижимую связь причины и следствия в этой системе медицинской практики. Несомненно, лошадиные дозы аллопатии относятся к физическому плану, и так же ясно, что почти чудесные результаты, иногда производимые гомеопатическими «высокими потенциями», принаждежат к плану астральной материи и могут быть поняты только в его контексте.

В этот приезд в Калькутту я много времени провёл в попытках продвинуть планы Дхармапалы в связи с Бодхгаей и другими буддийскими святилищами, обращаясь к личному секретарю вице-короля, генеральному секретарю правительства Бенгалии и другим официальным лицам, которые отфутболивали меня друг к другу, чтобы спихнуть с себя ответственность. Однако я был слишком хорошо знаком с такой политикой, чтобы позволить себе разочароваться и отступить. Наконец они направили меня к маханту** Бодхгайи, держателю собственности и тому самому человеку, которого мы хотели потеснить, чтобы он больше не занимал эти величайшие буддийские святыни!

__________
* Сейчас среди индийских гомеопатов распространено мнение, что величину разведения надо давать сообразно тому, на каком плане коренится болезнь, и чем он выше, тем выше делается разведение. — Прим. пер.
** Главному жрецу.

Будучи в Калькутте, мне посчастливилось познакомиться с д-ром П.К. Рэем, профессором в Президентском колледже и человеком, сделавшим себе в то время имя в западном научном мире. Когда он принимал гостей в своём саду, я встретил там преп. А.М. Боша, магистра искусств, представителя Брахмо самадж и других выдающихся леди и джентльменов этого общества. После четырнадцати лет жизни в Индии мне было очень интересно первый раз оказаться в обществе, состоящем из индийцев, но в котором с виду не было почти ничего индийского, кроме тёмного цвета кожи и лёгкого касания индийского характера, как например добавления индийских сари к европейской одежде, которую носили дамы из Брахмо самадж. По тому, как они себя держали, по чувству личного достоинства и интеллектуальным разговорам, чувствовалось, будто находишься в европейском обществе, тогда как мужчины даже выгодно отличались по своей культуре, свободному владению языком и чувству личной независимости от любых из тех, что можно встретить в западных странах. По этим самым особенностям и всему тону собрания можно было легко понять, почему брахмоизм так слабо захватил индийскую нацию. Он был определённо чужд индийскому национальному духу, являясь отражением скорее западных, нежели индийских идеалов. Как я уже говорил в другом месте, брахмоизм слабо пустил корни, тогда как Арья самадж, намного позже созданная организация, распространился по северной Индии, как лесной пожар, основав сотни отделений и свой великий колледж в Лахоре, открыл школы и библиотеки, построил залы для проповедей, создал целый корпус лекторов и уверенно продвигался по пути к успеху. И всё потому, что покойный свами Даянанд был ярковыраженным арьем, с энтузиазмом следовавшим Ведам, и направления его движения были заложены в индийских сердцах, не имея и налёта чего-то иностранного. Конечно, это была просто новая индийская секта, поскольку не содержала ничего несовместимого с индийскими идеалами; тогда как брахмоизм, несмотря на великолепное красноречие и несомненную учёность его предводителей, не смог зацвести на почве индийского ума из-за своего ненационального аспекта. Если выражаться теологически, он сродни западному унитаризму, и фактически в тот момент, когда я это пишу, Брахмо самадж предпринимает похвальные усилия собрать средства для увековечения памяти покойного преп. С. Флетчера Вильямса, почтенного унитаристского священника, который в течение двух или трёх лет проповедовал в разных их церквях. К отдельным лидерам Брахмо самадж, с которыми мне посчастливилось познакомиться, я испытываю глубочайшее уважение, которое ещё больше заставляет меня сожалеть о том, что их движение не достигло того успеха, которого стоило ожидать сообразно их усилиям.

Реставрация великого храма в Бодхгае правительством Бенгалии за счёт прежнего короля Бирмы в значительной степени курировалась Дж.Д.М. Бегларом, ранее подчинённым генерала Каннингэма. Когда работы были окончены, мы с Дхармапалой захотели заручиться его поддержкой, предложив собственные строительные работы в Бодхгае и других великих буддийских святилищах, так что я добился встречи с ним, во время которой мы пришли к хорошему взаимопониманию и согласились, что он будет носить титул инженера-консультанта и археолога, когда наши планы созреют. Однако проект так ни к чему и не привёл, думаю, из-за того, что план общества Махабодхи был блокирован ожесточённым и дорогостоящим судебным процессом между Дхармапалой и махантом, а через некоторое время, будучи не удовлетворён тем, как первый вёл дела, я прервал свои связи с обществом Махабодхи, предоставив Дхармапале действовать одному.

26 января я присутствовал на первом общем обрании «Общества буддийских текстов Индии», с развитием которого в течение последних десяти лет был столь достойно связан бабу Шарат Чандра дас. Из его программы, которая лежит сейчас передо мной, я вижу, что там было трое выступающих, а именно Шарат Чандра дас, кавалер ордена Индийской империи, с докладом о его литературных исследованиях в Тибете; Ромеш Чандра Датт, индийский государственный служащий, кавалер ордена Индийской империи, с докладом о трудах Кшемендры, великого кашмирского поэта, и я, говоривший о буддийской литературе. Шарат Бабу добыл большие запасы ранней буддийской литературы, существующей в Тибете, в которых несомненно есть самые ценные из книг, написанных в Индии до мусульманского вторжения, которое религиозным ураганом смело индийский буддизм, оставив после себя беды и разрушения — убитых жрецов, разрушенные храмы и пепел целых гор писаний, преданных огню. Монахи, спасаясь, несомненно взяли с собой за границу самые ценные литературные сокровища, некоторые на первоначальном магадхском языке, некоторые на санскрите, и со временем последние оказались на полках тибетских религиозных библиотек рядом с другими ценными трудами о буддийской Дхарме, которые были переведены на тибетский. Как я говорил в другом месте, Шарат Чандра видел многие из этих первоначальных томов в огромной библиотеке таши-ламы, и некоторые ему было позволено привезти с собой в Индию. Я видел их у него в Дарджилинге, и это заставляет меня верить в то, что великие Учителя Белой Ложи сочли, что благоприятный момент настал, и эти долго считавшиеся потерянными сокровища будут извлечены на свет и представлены литературному миру, чтобы обогатить нас своим содержанием. А пожалуй, также, чтобы и поколебать упорную веру монахов южного буддизма в то, что весь буддийский канон всё время находится на их попечении. По-моему, это иллюзия, и я считал так с самого начала своих связей с ними. Будда не мог проповедовать 45 лет столь непрерывно, как говорит история, не оставив гораздо больше проповедей, чем владеет сейчас Южная сангха. Это логично, — разве не так? А где нам искать утерянные писания, как не в местах, куда они были спрятаны бежавшими монахами и мирянами? То есть в Тибете и Китае, куда множество их со временем нашло путь. Вечером того же дня, когда состоялось собрание, мы с м-ром Эджем отбыли в Дели.

Готовя свидетельства против м-ра Джаджа, мы нашли очень серьёзное свидетельство по делу — дешёвую латунную печать, которую я сам сделал в Дели и передал Блаватской по возвращении из поездки того года, просто в шутку, нисколько не подозревая, что эта вещица будет использована Джаджем как авторитетное подтверждение подлинности его поддельных посланий от махатм; фактически, это была большая наглость с его стороны, как и прочее, выявившееся при подготовке дела против него. Важно было получить от изготовителя печати сертификат, что это его работа. Наше с Эджем путешествие из Калькутты в Дели имело это своей целью. Разыскивая изготовителя на Чандни Чаук, известной улице ювелиров и огранщиков камней, мы выяснили, что он умер за 8 месяцев до нашего приезда, но его брат и партнёр Аллабанда узнал печать и подписал заявление. Следующим вечером в 9 часов мы отправились в Аллахабад, где провели небольшое лекционное турне. Мы оба читали публичные лекции, принимали посетителей, проводили беседы и председательствовали на собраниях членов и симпатизирующих. 2 февраля мы направились к нашей следующей станции, Банкипуру*; вечером этого дня члены устроили нам тёплые проводы, столпившись на станции. Фактически, Банкипур с самого начала и поныне являтся для нас самым приятным местом для посещения — наше отделение там состоит из нескольких человек возвышенного характера и непоколебимой преданности делу. Главные из них — бабу Упендра Нарайн Сингх и Пурендру Нарайн Синха, магистр искусств и бакалавр юстиции, человек, которым может гордиться и его нация, и наше Общество; он был президентом оттделения много лет. Разместил нас у себя в Банкипуре Гурупрасад Сен, один из способнейших людей Бенгалии, обладавший сильным характером, нравственной смелостью и лидерскими задатками.

__________
* Ныне район г. Патна. — Прим. пер.

В тот же день из Калькутты прибыл Дхармапала, и все мы отправились испытать знаменитое эхо в огромном кирпичном зернохранилище — одним из построенных Уорреном Хастингсом в связи с голодом 1776 г. Эхо под пустым куполом было несколько странным и пугающим; наши слова повторялись и посылались к нам как будто из-под земли под нашими ногами, а если мы топали или шаркали ими, звуки возвращались к нам со всех сторон снова и снова, как будто над нами туда-сюда маршировала призрачная армия. Это действительно одна из достопримечательностей Индии, и я боюсь, она ускользает от внимания большинства иностранных путешественников. После полудня я читал перед большой толпой лекцию о теософии, а на следующий день посетил Говинд Мандир — храм Говинд гуру, десятого гуру сикхов, принял в члены нескольких кандидатов, а в семь вечера отбыл в Гаю, куда мы прибыли через три часа.

На станции нас встретил Чандра Джоши бхикшу, сообщивший нам о нападении на буддийских священнослужителей, размещённых в Бодхгае Дхармапалой, которое учинили люди маханта; один из скромных и безобидных монахов был жестоко избит. Как было назначено ещё ранее, на следующий день я отправился в Бодхгаю с Дхармапалой, Гурупрасадом Сеном, Бирешваром Сингхом и другими, а осмотрев помещения, встретился с махантом на тему передачи места Махабодхи буддистам. Но никакие аргументы и увещевания на него не действовали, он оставался глух ко всем моим призывам и ответил отказом даже на самые щедрые предложения. На следующее утро я обратился к м-ру МакФерсону, коллектору, и м-ру Шаттлворфу, секретарю налогового департамента; с первым мы обменялись официальными письмами по поводу моего бесплодного визита к маханту; я также сообщил о фактах насилия первосвященнику Сумангале, принял множество посетителей, выступал в библиотеке у юристов, а после полудня присутствовал при полицейском расследовании, где инспектор пытался узнать у покалеченных монахов имена напавших на них. Но эти мирные люди, искренне признавшись, что знают обидчиков, твёрдо отказались назвать их имена, так как это было против правил их духовного сана, запрещавшего им каким-либо образом помогать наказанию тех, кто нанёс вред им лично. А поскольку нападение было совершено ночью, в отсутствие незаинтересованных свидетелей, виновных нельзя было привлечь к ответственности, и они остались безнаказанными.

Поскольку жизни монахов в бирманском гостевом доме в Бодхгае угрожала опасность, мы нашли и наняли для них дом в городе. В том же месте перед большой аудиторией, состоявшей из ведущих людей Гайи, мною была прочитана лекция об уме. Ночным поездом мы с Эджем отправились в Бенарес, оставив Дхармапалу проследить за размещением монахов на новых квартирах.

Священного города мы достигли в полдень. Чтобы не терять времени, я сразу же отправился в Сарнатх — к «разрушенной ступе в окружении кирпичных развалин», которая отмечала место древнего «Оленьего леса», где Будда встретил своих товарищей-аскетов и прочитал свою первую великую проповедь. Моей целью было осмотреть место и выяснить статус собственности, в надежде, что если оно закреплено за правительством, нам можно было бы получить разрешение на постройку гостевого дома и вихары для постоянно проживающих и странствующих монахов и мирян, путешествующих по святым местам. Чтобы выяснить этот момент, я обратился кадастровому чиновнику. На следующий день я снова посетил место в сопровождении господ Мокшададаса и Джадуб Чандер Миттера, чтобы сфотографировать ступу. Было сделано три снимка, на одном из которых наша компания сфотографирована у подножия развалин. Я испытал удовлетворение, узнав, что земля принадлежит правительству, и начал переговоры с целью передачи её обществу Махабодхи.

Один из самых любопытных для путешественника видов Индии — это утреннее омовение жителей Бенареса в Ганге. Не важно, сколько раз это видишь, интерес остаётся свежим, ибо каждый раз в композицию этой панорамной картины вносятся новые элементы. Представьте множества людей, толпящихся на ступенях купальных гхат, простирающихся от Дурга Кунда до железнодорожного моста, одетых в яркие костюмы, несущих и использующих полированные латунные сосуды; тысячи совершают омовение, тогда как ещё тысячи выходят из воды, чтобы переодеться на ступенях; и всё это на фоне стоящих за ними похожих на замки огромных сооружений, возведённых для омывающихся благочестивыми принцами разных эпох; некоторые из них подмыты неудержимой рекой и углы их ушли под воду. Прямо на солнцепёке сидят брахманы и совершают своё утренное поклонение, неподвижные и невозмутимые среди потока людей, спускающихся к реке и поднимающихся от неё. А там — гхат для сожжения тел, являющий во всей отвратительности зрелища кремаций, совершаемых на открытом воздухе, которые длятся часами — всё это оставляет в уме неизгладимую картину. Много было художников, пытавшихся запечатлеть эту сцену на холсте, но никому — насколько я пока мог видеть — не удалось передать дух всего этого зрелища. Мы наслаждались им утром 11-го, расположившись на крыше жилой лодки и медленно плывя по течению вдоль этих кишащих толп.

Следующее утро я провёл за работой за письменным столом, а после полудня выступил с лекцией на территории больницы для скота (гошала) где повсюду вокруг меня лежали или стояли больные животные. Лекция должна была состояться в зале городской администрации, но из-за невозможности улаживать дела быстро, как часто бывает в Индии, а также иногда и в западных странах — особенно населённых латинской расой, где не успевая сделать вещи сегодня, могут отложить их на завтра — пренебрегли до последнего момента предварительными формальностями, и публику убедили, что лекции не будет и все разошлись по домам. Когда же разрешение наконец было мною получено, оно застало меня стоящим на пустом ящике среди скотного двора и читающим лекцию перед небольшой аудиторией, которая смогла там собраться. Таков один из эпизодов жизни лектора в Индии. На этом мой визит в Бенарес подошёл к концу, и в час дня 13-го я выехал в Музаффарпур.

Это было долгое, скучное и утомительное путешествие по железной дороге через страну из Бенареса в Музаффарпур с несколькими пересадками и ночной ездой. Мы достигли места назначения через час после полуночи. Бунгало для путешественников, которое мы сняли, было отличным, так что мы могли восстановить силы после утомительного переезда. На следующий день в полтретьего я читал лекцию перед очень большой аудиторией, которая охватывала почти всё тамошнее европейское общество — обстоятельство это весьма необычное, поскольку как правило, индийские англичане воздерживаются от посещения всякой лекции по теософии, где им пришлось бы оказаться в смешанной аудитории с коренными жителями страны. Со своей стороны, я не вижу никакой разницы между их антипатией к темнокожим людям Индии, и такой же антипатией наших американских белых к темнокожим людям африканского происхождения. За той разницей, что презрение белых к отсталым расам Африки может казаться в чём-то естественным в силу того, что массы последних уступают им в интеллекте, в то время как аналогичному чувству англичан к индусам нельзя найти совершенно никакого оправдания, так как их интеллектуальное развитие в некоторых отношениях намного выше нашего. И в обоих случаях за всей этой антипатией прячется чувство вины за несправедливость, причиняемую темнокожим, а потому само присутствие последних постоянно служит немым упрёком и вызывает угрызения совести.

В течение того и следующего дня у меня был обычный приём посетителей, встречи отделения и полезные беседы и дискуссии, и в 8 вечера 15-го мы поехали дальше — в Джамалпур, огромный центр железнодорожной промышленности. Мы с м-ром Эджем разместились у члена Т.О. Макдоналда, канадского джентльмена, женатого на метиске. В тот вечер я выступил с лекцией в публичном зале железнодорожной компании перед большой аудиторией, полностью состоявшей из железнодорожных служащих, многие из которых были белыми или евроазиатами. Я навсегда запомнил Джамалпур из-за оскорбительного тона и грубого языка одного из слушателей, фанатичного методиста, задававшего мне вопросы после лекции; это был худший за всё время опыт такого рода.

Дочь м-ра Макдоналда была исключительно интересной девушкой, поскольку, проверяя её психические способности, я обнаружил, что она была очень хорошей психометристкой. Я сделал с ней следующий эксперимент. Мы с её отцом беседовали о процессе, известном среди индусов как прана-пратиштха, при котором «бесчувственный кусок камня, дерева или металла» насыщается жизненной силой брахманов, которые в течение периода в 40 дней совершают церемонии над образом. Я заявил, что возможность переливания ауры от человека в неодушевлённый предмет очень легко доказать. Поскольку наш хозяин выразил неверие, я попросил его принести полдюжины стаканов воды, которые были бы неотличимы друг от друга. Их нужно было поставить вместе посреди стола, после чего ему нужно было просто указать пальцем на тот стакан, в который я должен буду влить свою ауру; иными словами, сделать то же, что делают брахманы со своими образами в течение своей сорокадневной концентрации силы воли. Стакан был указан, и меня спросили, как же я собираюсь предоставить обещанное доказательство. Я сказал, что собираюсь воспользоваться для этого психометрическими способностями молодой хозяйки, и попросил хозяина её позвать. Когда она пришла, я попросил её — не могли бы вы быть так любезны медленно провести рукой горизонтально над этими стаканами с водой, и если почувствуете от одного из них влияние, отличающееся от остальных, сообщить нам? Перед тем, как её позвали в комнату, я взял выбранный стакан в левую руку, охватив пальцами его ободок, а затем, сжав правый кулак, кроме большого пальца, направил этот палец на поверхность воды, делая круговые пассы, дышал на воду с «месмерическим намерением» и сосредоточил свою силу воли, чтобы насытить стакан и его содержимое своей праной. Обо всём этом юная леди не знала, и когда она вошла в комнату, мы не сделали ни одного знака, которые могли бы указать на стакан, с которым провели опыт. Она провела рукой над стаканами, как ей было указано, и все были для неё одинаково нейтральными, пока она не дошла до стакана, который я месмеризировал. Её рука так быстро потянулась к тому стакану, как подвешенная железная иголка тянется к полюсу магнита. Я объяснил хозяину, что если бы он принёс мне с базара дюжину или двадцать маленьких бронзовых или деревянных идолов, то я бы мог дать ему такое же доказательство реальности прана-пратиштхи, как он только что получил из простого эксперимента со стаканами. Невежественные миссионеры и их сторонники, которые столь легкомысленно говорят о «язычниках, которые в своей слепоте поклоняются деревяшкам и камням», вероятно, не знают об оживлении, которое происходит с образом после того, как он пройдёт процесс месмеризации. Но я вполне объяснил этот вопрос в предыдущей*? главе и возвращаюсь к нему сейчас только для информирования тех, кто сейчас только впервые знакомится с психической наукой народов Востока.

Мы с м-ром Эджем имели удовольствие познакомиться с м-ром Элиасом, местным членом нашего Общества, чьё сердце было искренним, а манеры — весьма приятными. Он был смешанного происхождения — его отец был арабом из Каира, а мать белой. Эдж должен был прочитать лекцию 17-го, но в тот день на него напала лихорадка, так что его заменил я. 18-го на встрече Т.О. к большой радости Элиаса я принял в члены его жену и трёх взрослых дочерей. Вечером мы отправились в Монгер, соседний городок, где я выступил с лекцией. Мы вернулись в Джамалпур в экипаже, а на следующее утро выехали в Бхагалпур. В поезде у м-ра Эджа случился тяжёлый приступ лихорадки, и по прибытии он отправился в постель.

Нам оказали очень тёплый приём, как обычно в этом месте, где совершённые мною в 1883 г. примечательные психические исцеления болезней завоевали дружелюбное отношение ко мне местной публики. Из этих исцелений следует помнить необычный случай Бадринатха Баннерджи, местного адвоката, которому я восстановил зрение, несмотря на то, что он ослеп от неизлечимой, по мнению хирургов Калькуттского медицинского колледжа, глаукомы. Ради тех, кто только что присоединился к моим читателям, позвольте мне кратко объяснить, что в тот год этого человека привели ко мне соврешенно слепым, и после десяти менее чем часовых сеансов лечения я восстановил его зрение до такой степени, что он мог читать мелкий газетный шрифт. Во время второй поездки в Бенгалию в 1885 г. я увидел его опять слепым и за полчаса простыми пассами и дыханием вернул ему зрение, а при третьем своём посещении города в 1887 г. я опять обнаружил его слепым и вернул ему благословенный дар зрения после получасового лечения.

Теперь, комментируя первое возвращение ему зрения, описанное в одной из предыдущих глав, д-р Броджендранатх Баннерджи, выпускник Калькуттского медицинского колледжа (см. «Теософикл сапплмент», 1883), сверившись с доступной историей медицины, спросил своих собратьев по профессии — могут ли они указать подобный случай? В ответ на его запрос в том же издании за 1887 г. было опубликовано письмо: «После того, как пациент был объявлен неизлечимо больным лучшими глазными хирургами Калькутты, полковник Олкотт восстановил его зрение так, что тот смог читать обычный шрифт в книге или газете. Зрение сохранялось шесть месяцев, а затем стало постепенно ослабевать и исчезло. В 1885 году, когда президент был в Бхагалпуре и снова его увидел, тот был совершенно слеп уже полтора года. После двух сеансов лечения зрение было в тот же день восстановлено, но потом опять утеряно, хотя на этот раз оно продержалось целый год. Когда президент встретил его в третий раз, 8 июня этого года, он снова вернул зрение больным глазам.» Автор продолжает: «Будет любопытно наблюдать этот уникальный случай, и очень жаль, что пациента нельзя было систематически лечить в течение нескольких месяцев до тех пор, пока можно было бы убедиться, что при столь серьёзных поражениях как глаукома и атрофия диска зрительного нерва переливанием здоровой ауры (теджаса) в больные органы им возможно полностью вернуть нормальную работоспособность.» Автор приводит в чём-то аналогичный случай бабу Ладли Мохан Гхоша, «которому полковник Олкотт в 1883 г. тоже вернул зрение левого глаза, поражённого дальнозоркостью. Тот тоже потерял искусственно возвращённое зрение, хотя оно продержалось у него намного дальше, и было снова частично восстановлено, так что пациент мог различать буквы высотой 1,6 мм.»

Это наблюдение читателя «Теософиста» было очень здравым и своевременным, и вот что я обнаружил, увидев Бадринатха-бабу в четвёртый раз, в 1893 г. Зрение, восстановленное первым лечением 1883 г., продержалось 6 месяцев; вторым, в 1885 г., — 18, а после третьего оно сохранялось около 5 лет. Бадринатх снова ослеп примерно за год до того, как в ходе своей поездки 1893 г. я приехал в Бхагалпур. Не кажется ли вам, что мы столкнулись с задачей, представляющей глубочайший научный интерес в области практической психологии? И несомненно, огромный интерес для всякого практикующего психическое целительство. Этот случай можно сформулировать так: В нервной системе пациента имела место временная остановка нервной вибрации, которая, если ей позволить продолжаться, приводит к полному и фатальному параличу: никакие лекарства вибрацию не восстанавливают, а электрический ток может дать не более чем временную стимуляцию. Но кто определит, достигнута ли неизлечимая стадия паралича? Факты, связанные с двумя вышеупомянутыми случаями слепоты, ясно показывают, что когда другие методы не срабатывают, а самые учёные хирурги исчерпывают все средства и признают безусловное поражение, в природе таки существует всемогущее средство, которое может произвести излечение, научив профессиональных врачей, что не стоит преждевременно признавать поражение. Это целительное средство — нервная аура человека, и излечение достигается заполнением пустоты в системе пациента сильным потоком от здорового человека, который научился сосредотачивать свою волю и заставлять свой жизненный поток течь по истощённым нервам пациента. Самое первое лечение Бадринатха вернуло ему зрение, но затем, из-за недостатка стимуляции ослабших зрительных нервов, наведённая вибрация остановилась, и ослабленный нерв, подобно часам, у которых кончился завод, перестал был активным, и слепота вернулась. В этом случае было четыре экспериментальных наблюдения — первые три с интервалом в два года, а четвёртое через шесть лет; в интервале между первым и вторым лечением Бадринатх наслаждался хорошим зрением полгода, между вторым и третьим оно сохранялось у него в три раза дольше, а между третьим и четвёртым — целых пять лет, то есть в десять раз больше чем после первого лечения. Потому представляется, что писавший в «Теософист» оказался совершенно прав, говоря, что стоит «наблюдать этот уникальный случай ... пока не будет можно убедиться, что ... переливанием здоровой ауры в больные органы им возможно полностью вернуть нормальную работоспособность.» Хотелось бы, чтобы таких случаев было больше, пока накопленные доказательства существования психической целительной силы заставит даже самых невежественных догматиков из Медицинского колледжа признать, что есть законы природы, о которых не знают даже на медицинском факультете. Если я время от времени возвращаюсь к этому случаю, так это потому, что думаю, что он имеет первостепенную важность и ценен как любой ключ, открывающий одну или более из скрытых дверей в Природе.

Но теперь я продолжу наш рассказ. Лихорадка Эджа свирепствовала целый день, и он был подвергнут профессиональному лечению кавираджа, местного врача, который следует древним арийским системам двух великих авторов, писавших о медицине — Сушруты и Чараки. Поскольку представлялось, что лихорадка свалила его надолго, его участие в нашей поездке было временно отменено, и мне пришлось оставить его в хороших руках с одним из наших слуг, который бы за ним ухаживал, и одному отправиться дальше в Нилпхамари. Несмотря на мой ранний приезд в 4 утра, члены нашего отделения уже встречали меня на станции. Но прежде чем я смог отправиться в кровать, мне пришлось ехать на слоне в город, где меня разместили в гостевом доме, у которого был бамбуковый каркас, соломенная крыша и стены из бамбуковых циновок; всё примерно так же защищало путешественнника от холодного ветра, сырого воздуха и дождя, как птичья клетка. Поскольку я не привёз с собой слуги, я оказался в некомфортном положении. Для меня не было приготовлено никакой еды или питья, до следующего вечера не было слуги, и никто не знал, что и как сделать для моего удобства, хотя они хотели для меня комфорта. Однако путешественники привычны к подобным вещам, и у меня было слишком много посетителей и дел, связанных с Теософическим Обществом, чтобы думать о личных неудобствах. В шесть вечера, под проливным дождём, я отправился в здание школы читать лекцию на очень возвышенную тему — которая была задана мне всего за десять минут до того, как я поднялся на сцену!

Когда в 1892 г. стало известно, что я собираюсь уйти в отставку, я получил пять предожений от добрых друзей о предоставлении мне дома и содержания до конца моей жизни; среди них был и раджа Пакура, с которым я тогда не был знаком лично. Маршрут моего нынешнего тура из Бхагалпура вёл в Раджмахал, где я остановился на день и выступил с лекцией, а затем — в Пакур, где жил этот джентльмен, и где я был сердечно приветствован им и его деваном [главным министром], бабу Патирамом. Я переночевал на станции и выступил с лекцией в полной школе раджи, но у меня было назначено так много встреч, что в полшестого утра 27 февраля я уже должен был поторопиться в Берхампур (Бенгал), местоположение некогда блистательного отделения, которым руководил бабу Дина Натх Гангули, правительственный адвокат, и его коллеги — Саткори Мукерджи, Кали Прасанна Мукерджи, Нафар дас Рой и другие, чьи имена столь известны в индийской истории, первоначально вдохновлённые своим тогдашним лидером, покойным Нобином Кришной Баннерджи, одним из самых сильных и преданных людей, когда-либо бывших у нас в Обществе. В этот раз я должен был председательствовать на праздновании 11-й годовщины этого отделения, — событии, которого я ожидал с удовольствием. Одна из радостей инспекционных поездок — встречаться с такими отделениями, которые полны энтузиазма и готовы на пределе работать для помощи движению. Это компенсирует подавленность, которую чувствуешь, контактируя с другими группами, интерес которых только интеллектуальный и где нет ещё никакого запала.

В Индии, как я часто замечал, в плане силы и полезности отделения удивительно многое зависит от того, есть ли у них сильный лидер. Если он на правительственной службе и его переводят в другое место, некогда горячие угли активности, горение которых он поддерживал своим примером, быстро покрываются пеплом безразличия. Как раз в то самое утро я прочитал в одной мадрасской газете, что «теософский энтузиазм» в некоем большом городе стал спадать после отъезда джентльмена, возглавлявшего группу с момента её образования и ведшего её от одного благого дела к другому, сделав её одним из самых влиятельных центров в империи. Это неприятно, и в то же время тут нечему удивляться, поскольку человеческое общество по всему миру состоит из масс и классов, ведомых немногоми сильными личностями. Чем больше имеешь дело с публичными деятелями и партиями, тем яснее воспринимается этот факт. Наше собственное движение тоже дало тому богатые доказательства, причём такого характера, что в самом деле удивляют. Например, отколовшаяся от нас линия последователей Джаджа представляет собой движение, имеющее не более существенное основание, чем вымысел и вульгарное честолюбие. Чтобы охарактеризовать фазу, в которую оно вошло сейчас, я просто не нахожу слов — это такое падение в интеллектуальное рабство, которое надо видеть, чтобы в это поверить; а ведь это произошло с людьми, которые были в поиске Высшего Я и той высшей мудрости, которая делает человека богом, — после саморазвития, условием для которого является разрывание всех пут раболепия, независимость, полагание на свои силы и подъём дюйм за дюймом упорными собственными усилиями. Увидит ли тогда читатель, что значит стать адептом, и удивится ли, что такое развитие столь редко, что существование подобных существ для большинства людей является просто интеллектуальным предположением? Так что давайте высоко ценить тех, кто в этом общественном движении демонстрирует какие-либо лидерские качества, и извлекать из них максимум пользы, когда они подходящи и готовы работать.

Я прибыл в Берхампур в тот же день в час дня, и мне было прочитано самое доброе и братское приветствие. Публичная встреча отделения состоялась на следующее утро в 7.30, и в этот же день ко мне опять присоединился м-р Эдж. Вечером мы оба выступали с лекциями в театре перед большой аудиторией, состоявшей из представителей обеих национальностей. На следующее утро я открыл библиотеку и читальню Теософического Общества и имел удовольствие объявить, что филантропка Махарани Сурномойи, которую столь уважала покойная королева Виктория, и которую её соотечественники с любовью называли леди Бёрдет Кауттс Индии, пожертвовала библиотеке 300 рупий. Моя лекция в тот вечер была на тему «Оккультизм, истинный и ложный». Не могу сказать ли это вызвано любопытством — желанием просто увидеть меня или узнать что-то о предмете, но на лекции не отсутствовал почти никто из местных европейцев. Этим мероприятием и окончился мой визит, и на следующее утро мы с Эджем выехали в Калькутту, где д-р Зальцер, как обычно, был готов радушно нас принять. На мистера Эджа напала лихорадка и он был очень болен следующие несколько дней, но доктор Зальцер наконец победил её 30-м разведением Natrum Muriaticum (морской соли)*, в котором количество вещества характеризовалось единицей в числителе и примерно стозначным числом в знаменателе! Совсем немного с аллопатической точки зрения, но это его вылечило, и чего большего смогла бы достичь пилюля величиной с яйцо?

__________
* Фамилия Salzer, собственно, и происходит от немецкого слова «соль». — Прим. пер.

Мы с доктором купили билеты на двойное венчание членов Армии Спасения — «капитанов» Сатгун (Клэйдон) с Бала Бати (Беллами) и Атмаран (Моттершед) и Нур Джахан (Найт) соединялись браком под флагом Армии Спасения в субботу 9 марта в 7 вечера в казармах Боу Базар. Четыре «капитана» — по два каждого пола — сочетались «штабс-капитаном» Сантошаном, с «построением объединённой команды и полевых сил». Этот аспект дела отдавал чудачеством, если не сумасбродством, и неудивительно, что зрителей, готовых платить за билеты, было битком. Но мы с д-ром Зальцером, уже не обращая внимания на внешний фарс, оказались под впечатлением предельной искренности этих людей. Насмехайтесь сколько хотите над Армией Спасения, но нельзя отрицать, что в своей работе её члены горят рвением, храбры и в какой-то мере даже готовы к самопожертвованию. Я, со своей стороны, всегда уважал их за их мотивы и считаю Армию Спасения одной из самых мощных сил нашего времени, сдерживающих пороки и преобразующих опустившихся людей и криминальные элементы в странах Запада. Индия не предоставляет им такого поля для применения своих усилий, ибо преступность и пороки не преобладают там в такой степени. Нация, развившаяся в такой интеллектуальной атмосфере, как индусы, не может удовлетворяться таким составленным из всякой шелухи религиозным учением, как несут солдаты Армии Спасения.

Вечером 11-го на мою лекцию об оккультизме в Алберт Холле собралась большая и открытая аудитория, а на следующий день я отплыл в Мадрас на принадлежавшем Британской Индии пароходе «Малда». На борту я встретил хирурга, штурмана, 2-го помощника капитана, почтового агента и других членов команды французского парохода «Нимен», на котором незадолго до того у берегов Цейлона потерпели кораблекрушение м-р Кийтли и м-р Купер-Оукли. То, что я смог у них узнать, не оставило у меня благоприятного впечатления об управлении этим судном в момент катастрофы: я был рад, что меня не было тогда на борту.

Переход от Калькутты до Мадраса длится меньше четырёх дней, так что мы достигли дома на рассвете 16-го, и моей первой задачей было разыскать в наших старых бумагах какие-нибудь исторические сведения для «Листов старого дневника». Затем из-за перемены климата на мои ноги напала подагра, наследие, доставшееся мне от какого-то предка, который, вероятно, больше любил старый кларет и бургундское, чем здоровую растительную пищу. Но это не помешало нам снова начать обсуждение дела Джаджа. М-р Эдж, задержанный болезнью, прибыл через пять дней на другом пароходе. Я послал его в Пуну, чтобы он предоставил свидетельства нашему уважаемому коллеге, судье Кхандалавале, и выслушал его мнение, как дальше вести это дело.

На последнем съезде Уолтер Дж. Олд продемонстрировал некоторые весьма поучительные эксперименты по чтению мыслей, а сейчас снова, в присутствии 50 или 60 посетителей, он проделал другие. У него это не казалось простым чтением мускульных движений, а восприятием именно мысли субъекта. Писавшие об этих интересных психических экспериментах не коснулись заслуживающего упоминанияя ряда демонстраций способности чтения мыслей, проведённые в Йейлском университете в 1873 или 1874 г. Шеффилдской научной школой под руководством профессора У.Х. Брюера. Реципиентом был молодой американец Браун, которого я встречал и однажды проверял сам. Нужно признать, что одно из его достижений превосходит все, зафиксированные с тех пор экспериментаторами. В Шеффилдской школе из подвала в амфитеатр на верхнем этаже был проведён провод с достаточным запасом, чтобы дотягиваться до всех мест в помещении. Передатчик, т.е. человек, чьи мысли должны были быть прочитаны, размещался в подвале, держась за один конец проволоки, а Браун наверху держался за другой конец. Джентльмен внизу сформулировал мысль, — если мне не изменяет память, ведь это было почти 30 лет назад, — что Браун должен сделать отметку на доске, а затем положить мел в определённое место. Под наблюдением учёной комиссии последний держал конец проволки напротив своего лба. Его вдруг охватила нервная дрожь, он стал бегать туда-сюда, всё ещё продолжая держаться за проволоку, и наконец подошёл к доске и сделал всё, что ему мысленно приказал субъект. Где тут чтение мускульных движений? Профессор Брюер тогда опубликовал отчёт об экспериментах, и он широко перепечатывался и комментировался в прессе. Конечно, даже это удивительное испытание гораздо менее важно, чем многочисленные достижения по передаче мыслей, зафиксированные в литературе по ясновидению, но для материалистических скептиков этот опыт более удовлетворителен, так как был сделан в научной школе под руководством университетских профессоров и с вполне материальной проволокой для пущей убедительности. Таким людям комфортно иметь проволоку, на которую можно было бы повесить свои идеи созревать на солнышке здравого смысла! Но в конце концов, какое вообще отношение эта проволока имела к делу? Металлическая проволока — проводник мысли? Что сказал бы Маркони?

28-го я получил письмо от г-жи Безант, где она говорила, что могла бы приехать в Индию, что конечно же доставило нам всем огромное удовольствие.

В то время, казалось, представился шанс приобрести ступу Махабодхи и примерно 3000 бигх* прилегающих земель у поместья Тикари Радж — предполагаемых владельцев. Почётный адвокат Общества Махабодхи в Бодхгае, м-р Нунд Киссор Лал, сообщил мне об этой идее телеграммой, и я сразу же связался с Дхармапалой. Вступили в частные переговоры, и всё продвигалось мирно, пока правительство Бенгалии, а иными словами — м-р Коттон, чей сын был советником упрямого маханта Бодхгаи, не узнал об этом. И затем мы узнали, что европейский управляющий Тикари Радж получил беспрекословный приказ от совета попечителей ни в коем случае не продавать эту собственность буддистам. Это показалось мне наглым и несправедливым вмешательством в совершенно безупречную деловую процедуру, и я не мог не подозревать мотива, стоявшего за этим указанием. Однако шанс был потерян, и эта чудовищная несправедливость, не позволявшая буддистам всего мира владеть самым святым для них местом и самым знаменитым своим святилищем, продолжилась. Хуже того, махант-шиваист позволил себе осквернить буддийские образы, запятнав их кастовыми знаками на лбу, как будто это были индуистские идолы: это было сделано после того, как буддисты стали предпринимать попытки вернуть себе святилище — с целью создать на пустом месте предлог, что Бодхгая — индусское место поклонения. По мере дальнейшего углубления в дело я приобрёл глубокое отвращение к представшей передо мной картине, где религиозное лицемерие маскировало обычную личную жадность.

__________
* Около 400 га, но эта цифра приблизительна, т.к. значение бигхи в разное время и в разных местах сильно разнилось. — Прим. пер.

Тем временем Дхармапала и его юридический советник писали мне в столь ободряющем тоне, что я решил отправиться в Бирму и посмотреть, какие есть шансы достать деньги на покупку. Достигнув 11 апреля Рангуна, мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что в этом вопросе не на что надеяться: все бирманские купцы, посредники в торговле рисом, страдали тогда от хватки одного европейского синдиката и были на пути к разорению. Так что, остановившись у своего дорогого друга Муонга Хпо Мьина на 24 часа, я отплыл в Калькутту на пароходе «Канара». После трёхдневного перехода я прибыл туда 15-го и рассмотрел вместе с Дхармапалой весь вопрос про Махабодхи, а оттуда следующим вечером отправился на поезде в Банкипур, где в доме Гурупрасада Сена (великого юриста, редактора и политика) со мной встретился наш бодхгайский адвокат. Вместе мы тщательно рассмотрели дело, пришли к соглашению о направлении наших дествий, и на следующий день я вернулся в Калькутту. Той же ночью я уже спал на борту парохода компании P&O «Бенгал», который ранним утром отплывал в Мадрас. Я достиг дома 25-го после 16-дневного отсутствия.

Когда мы впервые поселились в Адьяре, некоторые из наших ведущих индийских членов убеждали нас купить поместье, примыкавшее к нашему с запада, чтобы с удобством поселять там друзей, приезжающих в город. Это был большой особняк, первоначально служивший резиденцией лорда Элфинстоуна, когда тот был губернатором Мадраса, окружённый парком около ста акров. Запрошенная цена была очень умеренной, и деньги можно было собрать, поскольку это были те времена, когда поклонение Е.П.Б. было активным, и всегда мог представиться шанс увидеть феномены. Но моему практическому инстинкту план не показался подходящим, и я отказался. Поместье стояло пустым ещё несколько лет, но наконец было куплено Братством св. Патрика и превращено в детский дом для мальчиков, и с тех пор там проводилась полезная и филантропическая работа. Вскоре после моего возвращения из поездки некоторые из кельтских отцов пришли повидать нас, а поскольку я был американцем, мог говорить с провинциальным ирландским акценом и петь ирландские песни, мы очень подружились. Время от времени священники и их старшие ученики посещали западный раздел нашей библиотеки, что мы всегда приветствовали. Насколько разительный контрест с большинством протестантских миссионеров, живших в округе, которые препочитали держаться от нас в стороне и молчаливо нас осуждать, вместо того, чтобы проявить какую-нибудь доброжелательность. Фактически, они были горько разочарованы неудачей попытки Шотландской миссии сокрушить нас с помощью «благоухающих» Куломбов, а несомненно, им было досадно видеть, что наше Общество становится всё сильнее и влиятельнее. Бедняги! «О полковник Олкотт, — сказала мне однажды милая протестантская миссионерка после того, как я провёл вечер с ней и её мужем, — почему они говорят про вас такие ужасные вещи?»

«А они говорят?» — спросил я. «Да, и я думаю, это постыдно». — И что же говорят? «О, я не осмелюсь вам сказать, но это отвратительно». — Ну, вы верите им после того, как меня увидели? «Конечно же, нисколько». — Тогда зачем беспокоиться об этой клевете, которая является таким лепетом, что не убеждает даже вас, хотя вы из их партии? Пусть они идут своей дорогой; это их забавляет, а я на это не обращаю ни малейшего внимания.

Нашу вторую годовщину Дня Белого Лотоса (8 мая) мы отметили в Адьяре. Мы с м-ром Олдом выступили с речами, и были также, как обычно, прочитаны выдержки из Бхагавад-гиты и «Света Азии». М-р Олд для перемены обстановки переместился в мой коттедж «Гулистан», а я посвящал бóльшую часть своего времени разбору старых документов в поисках материала для своих «Листов дневника».

15 мая мы с В. Кумарасвами Аером, одним из моих доверительных соуправляющих, сходили в банк Мадраса и перевели правительственные гарантии, выписанные на моё имя, на наш совместный счёт. С моей души свалился большой груз, поскольку теперь в случае моей смерти интересы Общества не пострадают.

На той же неделе я получил почтовый перевод из Нью-Йорка — 38 фунтов авторских отчислений за «Разоблачённую Изиду»; это был первый платёж, который Е.П.Б. или я получили с тех пор, как покинули Нью-Йорк, хотя с тех пор вышло уже несколько изданий. Деньги пришли вовремя, позволив мне помочь коллегам в Мадриде, Париже, Стокгольме, Амстердаме и Индии покрыть часть своих больших расходов на теософические публикации. Могу добавить, что это также был и последний платёж, поскольку с тех пор наш весьма почтенный издатель больше не прислал ни одного доллара. Я упоминаю это для сведения коллег, которым я бы с удовольствием оказал дальнейшую помощь.

В ходе написания «Листов старого дневника» мне пришлось заняться проблемой авторства «Разоблачённой Изиды», и когда я пришёл к разумному объяснению, то был весьма озадачен. Там было так много моментов, достойных рассмотрения, что я много и упорно над ними размышлял. Каковы были мои заключения, можно прочитать в главах XII–XIV первого тома, и этот случай там так основательно разобран, что я должен отослать читателя к нему. Одно ясно: что касается меня, то своё теософическое образование я получил, когда помогал Блаватской писать «Разоблачённую Изиду».

Поскольку в следующем сентябре в Чикаго должен был собраться Всемирный Парламент Религий, и было договорено, что Теософическое Общество будет в нём участвовать, я назначил вице-президента Джаджа официально меня представлять, а г-жу Безант назначил особым делегатом, который будет говорить там от имени всего Общества. Насколько большим это было для нас успехом и насколько сильно стимулировало общественный интерес к нашим взгляам, могут вспомнить все наши старые члены. Теософия была весьма основательно представлена и перед всем парламентом — аудиторией в 3000 человек, и на наших собственных встречах, проводившихся в особых залах, любезно нам предоставленных. Беседы профессора Г.Н. Чакраварти и А. Безант оставили глубокое впечатление; она, как говорят, поднялась до необычайных высот красноречия, столь воодушевляющей была атмосфера собрания. Помимо тех, кто особо представлял наше Общество, внимание публики захватили господа Вивекананда, В.Р. Ганди, Дхармапала — представители индусской веданты, джайнизма и буддизма соответственно. Ведь люди слышали об индийцах только из злонамеренных сообщений предвзятых миссионеров, а теперь были поражены, увидев их перед собой и услышав людей, представлявших идеалы духовности и человеческого совершенствования так, как учат их соответствующие священные писания. Один чикагский редактор сказал: «Мы годами тратили миллионы долларов, посылая миссионеров, чтобы обратить этих людей, и имели очень мало успеха; они же послали несколько человек и обратили всех». Следующий, заключительный, абзац я цитирую из отчёта, написанного А. Безант в лондонскую газету:

«Теософический конгресс, как писала одна из ведущих чикагских газет, по возбуждённому к нему интересу мог посоперничать с самим Парламентом [религий]. План Департамента Религии был хорош. Каждая организация, достаточно сильная, чтобы это сделать, могла провести свой конгресс — однодневный или более — в дни, назначенные комитетом; в дополнение к этому избранным докладчикам давалась одна сессия, чтобы представить перед Парламентом взгляды своей организации. Зал был рассчитан на 300 человек, но он был так плотно набит уже перед открытием первого собрания, что организаторы дали нам другой зал, примерно на 1200 мест. И он быстро наполнился, люди стояли в проходах и заполнили каждый дюйм пространства, пока на нашей пятой сессии нам не предложили два примыкающих зала, и мы в дополнение к нашей регулярной сессии провели две встречи для не поместившихся в зал. Шестая сессия была представлением теософии всему Парламенту, и в огромном зале собралось около 3000 человек. Интерес был столь сильным, что организаторы оказались столь щедры, что предложили нам этот большой зал для дополнительного собрания на следующий вечер, и он был набит интересующимися слушателями. В добавок к вышеупомянутым индийским и сингальским делегатам Теософическое Общество послало от своей Европейской секции Анни Безант, мисс Ф.Х. Мюллер и миссис Купер-Оукли; Американская секция была представлена своим генеральным секретарём Уильямом К. Джаджем, д-ром Джеромом Андерсоном из Сан-Франциско, м-ром Джорджем Райтом и миссис Фёрдс из Чикаго и Клодом Ф. Райтом из Нью-Йорка; Австрало-азиатские отделения делегировали м-ра Купер-Оукли, который работал в них 10 месяцев и приехал в Чикаго прямо из Австралии. Благодаря интересу, возбуждённому выступающими и ещё большему, вызванному темами докладов, собрания имели успех.»

В составлении своих листов дневника я дошёл до того места, где я должен обсудить дату, с которой Е.П.Б. стала учить теории перевоплощения. В первом томе (см. главу XVII) я вдаюсь в этот вопрос, цитируя из её и своих сочинений высказывания, показывающие, что мы — по крайней мере, я — не владели тогда этим важнейшим ключом ко всей системе восточной философии. Конечно, это было не моё дело — почему нас этому не учили, и когда я говорю «мы», я имею в виду себя и ту личность, физическое тело которых действовало как главная «машинистка» Великих Учителей. Я не считаю, что загадку несоответствия нью-йоркских учений 1875 г. и более поздних, индийских, можно объяснить так, чтобы удовлетворить нападающих с точки зрения литературного критицизма, хотя для тех, кто способен поднять завесу и изучить вопрос изнутри, это затруднение исчезнет. Но тем изучающим, которые ограничены физическим планом, не стоит принимать объяснения продвинувшихся учеников Белой Ложи как окончательные. Заключение, к которому я пришёл уже давно, оказалось таково, что следует оставить его в качестве загадки.*

__________
* Имеется в виду в первую очередь фраза из «Разоблачённой Изиды»: «Реинкарнация, т.е. появление того же человека, или, вернее, его астральной монады, дважды на той же планете, не является в природе правилом; это исключение... Ему предшествует какое-то нарушение законов гармонии природы, и случается когда последняя, стремясь восстановить нарушенное равновесие, вбрасывает назад в земную жизнь астральную монаду, вынужденно выброшенную из круга необходимости преступлением или несчастным случаем». Как можно видеть, здесь говорится о перевоплощении личностей, при которой они сохраняют прежнюю самоидентификацию, привязанность к прежним родственникам и даже предрассудки тех классов общества, к которым они принадлежали в прошлой жизни. Именно это можно видеть во многих зафиксированных случаях, когда дети помнят свои прошлые жизни (память тут как раз облегчается тем, что личность та же самая). Также в этих случаях очень невелик интервал между воплощениями и часты воспоминания того, что предыдущая жизнь прервалась в детстве или насильственной смертью. Это действительно является исключением в отличие от общего случая с созданием новой личности для каждого воплощения и сохранением лишь высшего Я, описанного, например, в «Ключе к теософии». Проблема тут в том, что Е.П. Блаватская в американский свой период использовала слово reincarnation в смысле переселения душ, как этому учили французские спириты, а позже то же слово использовалось ею для обозначения совсем другого процесса перевоплощения, при котором сохраняется не личность, а лишь накопленный ею опыт, усваиваемый высшим Я. — Прим. пер.

7 июня я получил доказательство того, что некий «д-р А. Мартинес», возглавлявший недавно образованную группу в Буэнос Айресе и добывший от меня хартию, предоставив ложные сведения, был исключённым д-ром Альберто де Дасом из Испании. Его южноамериканский псевдоним в действительности был фамилией почтенной ясновидящей и медиума, которую он подчинил своему гипнотическому влиянию. В мартовском номере [IV том дневника] я привёл некоторые интересные подробности об этом колоритном мошеннике, впервые появившемся на публике в г. Вашингтоне под именем доктора Сарака, и последней почтой из Америки я получил информацию, что ему удалось убедить одну легковерную группу заплатить ему $500 за хартию от «Эзотерической Ложи Великих Учителей Тибета»! До каких абсурдных маштабов только не доходит людское легковерие! Мой корреспондент пишет, что разоблачение в мартовском номере «Теософиста» «положило конец игре графа Сарака. Маленькая компания уже была посвящена... в дальней комнате, где Сарак устроил алтарь, собравшись вокруг портретов своих учителей (с довольно злодейскими физиономиями), перед которыми он в белом одеянии совершал это посвящение».

Следующим шагом, предпринятым этой личностью, было астральное нападение на одну женщину, принимавшую участие в его разоблачении. Наш корреспондент пишет: «Она почувствовала удар в район солнечного сплетения и не могла оставаться ночью в кровати одна, так что с ней оставалась подруга, обладавшая психическими способностями, и она отчётливо видела астральные попытки Сарака произвести какую-то чертовщину. Целый день и ночь мисс ... боролась с его влиянием». Конечно, мы не можем проверить эти заявления, но это точно уже третий или четвёртый случай, сообщённый мне, когда женщины становятся жертвами преследования и запугивания на астральном плане людьми, имеющими способность на нём действовать и движимыми местью или похотью. Во время моих путешествий мне делали странные признания, и я считаю своим долгом предупредить читателя, что такие вещи возможны, и безопасность можно обеспечить, лишь призвав на помощь всю силу воли, на которую они только способны, так, как изложено Ледбитером, Безант и всеми другими экспертами в этом вопросе. Если мои читатели пожелают узнать, как ужасно рискуют те, кто опрометчиво пересекает порог между физическим и астральным планами, пусть почитают уже имеющуюся литературу, среди которой труды Де Муссо, Синистрари, Элифаса Леви, Фрэнсиса Барретта, Е.П. Блаватской и других наших более новых авторов. Во время моих заграничных поездок 1900 и 1901 г. моё внимание привлекли три случая таких схваток на астральном плане, а совсем недавно одна из моих самых любимых и ценных сотрудниц сообщила мне своём о собственном подобном опыте.

Из моего дневника за 1893 год следует, что бóльшую часть июня моё время было полностью занято розыском материалов для истории этого случая. Однако 21 июня я узнал от Дхармапалы, что «два бирманских миссионера» могли бы «предложить 100000 рупий для покупки Бодхгаи», но мои недавние изыскания в Рангуне заставили воспринять это с большой долей сомнения. Моя осмотрительность была оправдана, поскольку через месяц я получил от Моулмейна, одного из этих богатых буддистов, предложение в 100000 рупий, если я преобрету эту собственность на его имя, а не на имя Общества Махабодхи.

4 июля того же года я получил в Адьяре знаменитое письмо покойного профессора Макса Мюллера, отрицающее существование в буддийских и брахманических писаниях какого-либо эзотерического смысла. Я не раз ссылался на него в своих сочинениях, а поскольку этот знаменитый востоковед теперь умер и не может больше ничего написать на эту тему, я думаю, что лучше процитировать из его письма (написанного в Константинополе 10 июня 1893 г.) его недвусмысленное осуждение взглядов всех тех, кто верит в эзотерическую интерпретацию. Профессор Мюллер говорит:

«Теперь касательно вашего письма — я вполне могу понять ваши чувства к мадам Блаватской, особенно после её смерти, и я пытался сказать насколько возможно меньше такого, что могло бы ранить её друзей. Но я счёл своим долгом протестовать против того, что казалось мне принижением прекрасной религии. Её имя и престиж, я думаю, нанесли реальный вред людям, искренне стремившимся к более высоким религиозным взглядам и готовым признать всё, что есть истинного и прекрасного в других религиях. Мне представляется, что у Блаватской был тот же темперамент, но она была либо введена в заблуждение другими, либо её унесло собственное воображение.

В буддизме ничего эзотерического нет — он сама противоположность эзотерического, это религия для народа в целом, для бедных, страдающих, притесняемых. Будда протестует против самой идеи держания чего-либо в секрете. В брахманизме было гораздо больше эзотерического учения. Была система каст, лишающая шудр, по крайней мере, многих религиозных привилегий. Но я говорю, что даже в брахманизме нет такой вещи как эзотерическая интерпретация шастр. У шастр был лишь один смысл, и к ним имели доступ все, кто был должным образом подготовлен образованием. Там есть некоторые стихи, написанные так, что допускают два толкования. Они прекрасны, но не имеют никакого отношения к философским доктринам. Опять же, как и у суфиев, есть эротические поэмы на санскрите, объясняемые, как воспевающие любовь и единение между душой и Богом. Но всё это прекрасно известно, в этом нет никакой тайны. Опять, верно, что Веданта-сутры, например, допускают адвайтистское и вишиштадвайтистское толкования, и то же самое приложимо к Упанишадам. Но это всё открыто и ничего не держат в секрете от тех, кто получил соответствующее образование. Кроме того, в наше время все рукописи доступны, а самые важные шастры* и комментарии к ним напечатаны. Где же остаётся место для эзотерического учения? Никто из живущих пандитов или махатм не знает больше, чем содержится в рукописях, хотя я в курсе, что их устные наставления, которые они свободно распространяют даже на европейцев, очень помогают правильному пониманию санскритских текстов и комментариев... Вы действительно делаете благое дело, если вам удаётся убедить людей в Индии, будь то буддистов или брахманов, изучать свою религию в духе почтения, чтобы сохранить то хорошее, что в ней есть, и открыто отбросить бесполезное, устаревшее и предосудительное. Если бы все религии делали так, то скоро мы бы получили одну религию и не называли бы друг друга неверующими и гяурами, и не совершали бы жестокостей, как в Болгарии, где христиане были столь же плохи, как и мусульмане. Ничто не может быть полезнее публикации древних текстов — в критических редакциях и достоверных переводах. Моя [серия] «Священные книги Востока» открыла глаза людям во многих местах. Я обнаружил это в Константинополе. К сожалению, я должен сказать, что я не могу продолжать эту серию. Мы потеряли 3000 фунтов, и ни Оксфордский университет, ни департамент по делам Индии не выделят больше денег, но мы надеемся, что кто-то в будущем продолжит эту работу.»

__________
* Слово «шастра» точно не следует понимать в смысле только чего-то напечатанного или написанного, но оно включает любые наставления, даваемые гуру своему ученику. Каждая священная книга Индии есть порция религиозного учения дополненная устаными толкованиями, комментариями и дополнениями, которые передаёт гуру. Разве не правда, что постоянно встречаешься там с пропусками в тексте, где читатель направляется к учителю за разъяснениями, которые не могут быть публичными, а передаются только тем, кто их «заслужил» и сделал себя пригодным для них? Профессор Мюллер сам признаёт, что эти наставления сильно помогают правильному пониманию санскритских текстов и комментариев, но он заблуждается, полагая, что их «свободно распространяют даже на европейцев».

Думаю, то лучшее, что тут можно сделать, это оставить разбираться с взглядами профессора Мюллера на эзотеризм самим «живущим пандитам». Мы можем только сожалеть, что этот знаменитый западный учёный так и не смог побывать в Индии и обсудить этот важный вопрос с компетентными индийскими пандитами, которые знают, что сознание человека может воспринять конечную истину, лишь действуя на плане высшем, чем уровень словарей, грамматики и энциклопедий, которые есть лишь верстовые столбы, отмечающие путь человека к знанию.

Мистер Джадж и его партия были виновны в обидной несправедливости в отношении г-жи Безант, а в его случае к этому добавляется грех чёрной неблагодарности. Никто из тех, кто когда-либо слышал, как она защищает отсутствующих друзей, о которых злословили, нинасколько не усомнится, что у неё первостепенным побуждением является верность тем, кого она любит или уважает. Я слышал, как она публично защищала Е.П. Блаватскую, достигая в этом вершин красноречия. Будучи сама скрупулёзно честной и ожидая правды и от других, она не поверила в возможность того, что Джадж не был рупором Учителей, как он заявлял, а напротив, с холодным цинизмом обманывал её и других. Я вспоминаю такие случаи, читая запись своего дневника за 25 июля 1893 г., где отмечено получение гневных писем от неё к господам Эджу и Олду, ранее членам лондонской команды, но теперь переведённым в адьярскую. Эти молодые люди выразили протест против некоторых примитивных взглядов и искажений фактов, недавно высказанных Джаджем, и их письма в Лондон произвели сенсацию и вызвали в умах членов партии Джаджа бурное негодование. Безант была тогда дома, и под влиянием чувств, преобладавших среди её друзей — которые в то же время были друзьями Джаджа — она прочитала обсуждаемые письма и написала в горестном тоне об их, как она считала, отступничестве, заявив, что Америка прекратит снабжать меня деньгами, если я оставлю этих молодых людей здесь. Это очень печальное дело, что такая благородная душа, как она, должна была расточать своё сочувствие на столь недостойного человека. На Олда и Эджа её письма, похоже никак не повлияли, поскольку в июльском «Теософисте» можно найти ответ Джаджу и критику его и его высказываний в статье «Теософское свободомыслие», которая стоит того, чтобы её прочитать.

Теперь мой дневник подходит к одному из самых болезненных эпизодов в истории нашего Общества — растрате и самоубийству, совершённым тогдашним казначеем и секретарём-регистратором, С.Э. Гопалачарлу. На этом неприятно останавливаться, но всё же, поскольку это часть истории, я не могу этого пропустить. Он публиковался в «Теософисте» и некоторых зарубежных журналах, был членом В.Ш.Т.,* он был примерным в глазах публики и пользовался доверием сотрудников-теософов, которые его ценили. Как у казначея Общества, в его распоряжении были деньги, относившиеся к разным фондам, которые хранились в Правительственном Почтовом Сберегательном Банке, и у него был доступ к этим счетам. Среди этих фондов был один, называвшийся мемориальным фондом Е.П.Б. и содержавший около 4000 рупий. Однажды было решено, что эти деньги нужно перевести на счёт Индийской секции, о чём его соответственно уведомили. Однако вместо того, чтобы перевести деньги, он совершил самоубийство, и последующее изучение бухгалтерии показало, что он систематически обманывал Общество. Мне, как президенту, он предоставлял фальшивые отчёты и показывал депозитные книжки Сберегательного Банка, записи в которых были подделаны. Таким образом мы также обманули и официальных аудиторов, которые делали обычный финансовый отчёт к съезду 1892 г. Своих сотрудников он вводил в заблуждение и относительно своей личной жизни, которая как мы обнаружили, была вовсе не безупречной. Кроме того, что он обокрал нас, он под ложным предлогом завладел драгоценными камнями своей жены, заложил их и промотал полученные деньги. Также он присвоил и растратил нажитые тяжким трудом сбережения своего родственника. В письменном заявлении, найденном после его смерти, он объяснил своё намерение отравиться ядом, приобретённым в известном магазине, дабы мы все поняли, что он намеренно обманывал и обкрадывал нас, чтобы получать такое удовольствие от жизни, как он только мог, пока оставалась на то возможность. Более циничного, бессердечного и эгоистичного предсмертного послания невозможно и представить. Его растраты стоили нам примерно 9000 рупий — это очень небольшая сумма в пересчёте на доллары или фунты, но значительная для небогатых людей вроде нас. Услышав эти новости, А. Безант, находившаяся тогда в Лондоне, продемонстрировала характерное для неё бескорыстие. Она как раз только что получила небольшое наследство — 50 фунтов, и эту сумму она послала мне телеграфным переводом. Мисс Этта Мюллер, м-р Кийтли и другие щедрые друзья организовали подписку, и в конце концов потери были возмещены. Некоторые из людей того типа, что крепки задним умом и всегда говорят, что надо было сделать, выступали с мнением, что если бы мы только усомнились в честности Гопалачарлу, то могли бы принять меры предосторожности, которые не дали бы ему украсть наши деньги. Но дело-то как раз в том, что мы его не подозревали — совершенно наоборот, ибо как было скзазано выше, в его разговорах и поведении не было ничего такого, что могло бы поколебать наше полное доверие ему. Как часто так бывает, что человек, который был светилом честности, например наш друг или знакомый, в критический момент внезапно поддаётся искушению и вступает на тот путь, где катится по наклонной. В своём ежегодном обращениии к съезду того года я сказал:

«Каждый год в прессе всех цивилизованных стран мы читаем о подобных или гораздо худших злоупотреблениях доверием со стороны служащих самых крепких банков и акционерных и частных коммерческих компаний с самым тщательным менеджментом. Факты таковы, что огромный мировой бизнес работает на основе взаимного доверия. В „Древних законах“ сэра Хенри Мэйна на с.306–307 мы читаем касательно множества и поразительной сложности и успеха великих мошенничеств, что „Сам характер их ясно показывает, что прежде, чем они стали возможны, моральные обязательства, нарушением которых они являются, должны были быть развиты в ещё больших масштабах. Это доверие, на котором основываются, и заслуживаемое столь многими, предоставляет средства для нарушения его немногими, так что если даже встречаются колоссальные примеры нечестности, не может быть более уверенного заключения, нежели то, что в среднем в сделках демонстрируется предельная честность, которая в каком-то конкретном случае и дала преступнику его возможность“.»

__________
* Восточная Школа Теософии, позже — Эзотерическая Секция. — Прим. пер.

Так что не существует причины, по которой бы Теософическое Общество имело бы больший иммунитет от подобных бед, чем любое другое. Те из нас, кто являются его управляющими, должны просто делать всё, что в наших силах, чтобы защитить его интересы, а затем пусть закон кармы осуществляет свои последствия.

Упомяну ещё один случай, произошедший в тот период — не по причине его особой важности, а просто потому, что он имеет отношение к теме расколов и периодов волнений, через которые мы проходили в разные времена. В описываемый нами год двое парсов из Бомбея, бывших среди самых активных наших членов, внезапно откололись и начали серию злобных газетных нападок на наше Общества. Поскольку оба они до тех пор проявляли энтузиазм и как члены Общества, и как ученики Восточной Школы, это их поведение было совершенно непонятным. Но 14 сентября от общего бомбейского друга я получил письмо, написанное ему одним из раскольников, что от нашего Общества их оттолкнули доносы и интриги некоего человека, корторый оказался приятелем покойного казначея. Так что можно сделать следующее наблюдение: ни в управлении Обществом, ни в том как оно ведёт работу или относится к своим членам нет ничего такого, что давало бы обоснованный предлог покинуть или осуждать нас; такие ошибки и недостатки, какие бывают у наших должностных лиц, несущественны, а как правило, наша работа исполняется хорошо и бескорыстно. Но в нашей организации, как и во всех других в истории, есть немногие, движимые честолюбием или личной неприязнью, составляющие заговоры, чтобы создать нам неприятности, потому что они получают удовольствие, заставляя своих ближних страдать: чаще всего мотивами бывают зависть и ревность. То, что произошло в том бомбейском случае, бывало и в других, и изучая до самой основы великий раскол, устроенный Джаджем, обнаруживаешь те самые страсти с добавлением тщеславия; они и были движущими пружинами.

Страдая от нервного истощения, что было реакцией на нервотрёпку, для перемены обстановки я отправился на три недели в свой домик в горах, а затем отплыл в Коломбо, чтобы вместе с буддистами организовать приём г-жи Безант и её лекции. Я прибыл туда 30 октября, и с того времени не покладая рук занимался множеством разнообразных дел, таких как инспектирование школ, встречи с комитетами, совещания с первосвященником и объяснением, кто такая Анни Безант и каково её служение обществу. Она с графиней Вахтмайстер прибыла поздним вечером 9 ноября. С двух дня до восьми вечера их тепреливо ожидала тысяча человек, в том числе наши ученики — 200 мальчиков и 125 девочек, но потом разошлись. Они высадились на берег только на следующее утро, около девяти. В нашей штаб-квартире в присутствии большой толпы им зачитали три обращения, написанных по всей форме, а в школе Сангхамитта, где они были гостями м-ра Хиггинса, медалисткой школы было прочитано ещё одно приветствие. С нами завтракал м-р Р.Ч. Датт, уважаемый индийский публицист и историк, кавалер ордена Индийской империи, и другие пассажиры. На наших дам приём, оказанный им на острове, произвёл впечатление — они были совершенно им очарованы. В два дня мы отправились на поезде в Канди. От станции к месту, куда нас поселили, нас сопровождала огромная процессия с факелами, и всё буддийское население города, выстроившись вдоль улиц, шумно нас приветствовало. В 8.30 вечера Анни Безант выступила в зале муниципалитета с лекцией на тему «Великие нужды мира». Её красноречие, искренность и сочувствие взглядам и чаяниям сингальского народа произвели впечатление на большую аудиторию и зажгли её энтузиазмом. Следующее утро посвятили поездке вокруг озера, посещению храмов и раздаче наград в нашей местной средней школе. К 10.40 утра мы вернулись в Коломбо, где нас ждал приём в саду школы Сангхамитта. Г-жа Безант выступала тем вечером с лекцией в плотно набитом публичном зале. Присутствовали его превосходительство губернатор с леди Хэвлок, его превосходительство главнокомандующий, большинство влиятельных европейцев и другие жители города. Лекцию слушали очень внимательно, и в конце последовала бурная овация. Однако мы были очень разочарованы невозможностью прочесть вторую лекцию. О том, какое впечатление это произвело на буддистов, можно получить представление из замечания, случайно услышанного нами, когда публика выходила. «Мало пользы, — сказал воодушевлённый сингалец, с сияющими глазами, — приглашать священнослужителей проповедовать нам бану,* когда можно слушать такие лекции». И его замечание действительно было оправданным, поскольку я сомневаюсь, чтобы основы буддийского учения о карме более ясно или привлекательно излагались на этом острове ранее. С этих двух лекций началось великое индийское турне Анни Безант 1893–94 годов, и их успех только предвосхищал тот, что следовал за ней дальше повсюду на его протяжении.

12-го мы с Безант отправились на поезде из Коломбо в Галле. На всех основных станциях её своими звонкими голосами приветствовали дети из наших буддийских школ, роясь, как пчёлы, у дверей её вагона и принося цветы — как отдельно, так и венках и букетах. В Амбалангоде дети прочитали ей приветствие, а на одной или двух станциях, где поезд делал лишь краткую остановку, ей вместе с цветами вручали письменные приветственные послания. Достигнув в три часа дня Галле, мы были с энтузиазмом встречены в нашем коледже Махинда 200 или более учениками, и Безант прочла лекцию перед большой смешанной аудиторией из европейцев и сингалов. Вечером там, где мы поселились, устроили фейерверк и показали те странные и поразительные танцы чертей, которыми знаменит Цейлон. На следующий день мы совершили поездку по Галле, и в 3 дня я, получив соответствующую просьбу, прочитал лекцию «Цели и работа Общества Махабодхи», в 8.30 вечера Безант прочитала лекцию в огромном зале столовой отеля Ориентал. Этим наша поездка в Галле завершилась.

На следующее утро, 14-го, мы встали в 4.30 и часом позже выехали на поезде в Коломбо. В г. Панадурэ, который часто неправильно называют Пантура — том месте, где произошёл знаменитый диспут между Мегиттуваттэ, приверженцем буддизма, и преподобным Сильвой, миссионером, в котором последний потерпел полное поражение — мы сделали остановку, пропустив один поезд, чтобы позволить горожанам приветствовать г-жу Безант и услышать её лекцию. Наше местное отделение там владело отличным большим школьным зданием, и в нём устроили встречу, где выступили и А. Безант, и я. Затем наше путешествие продолжилось, и в пять вечера мы достигли Коломбо. На следующий день я взял с собой дам, чтобы они могли выразить своё почтение первосвященнику Сумангале, после чего Анни Безант заложила краеугольный камень школьного здания, которое миссис Хиггинс планировала построить на участке земли, который для этой цели ей дал м-р Питер де Эбрью. Это было последним публичным мероприятием Безант за время её присутствия на острове, поскольку на следующий день мы переправлялись в Тутикорин,** чтобы приступить собственно к турне по Индии.

__________
* Изложение буддийской Дхармы. — Прим. пер.
** Ныне Тутхукуди. — Прим. пер.

Как упоминалось ранее, переход из Коломбо в Тутикорин небольшими пароходами, курсирующими там, в плохую погоду является одним из самых неприятных морских путешествий. Однако в этот раз было солнечно, и наше плавание прошло без неудобств. По прибытии в Тутикорин нас встретила делегация индусских друзей, встретивших г-жу Безант приветственным обращением, и как обычно, цветами. Толпа собиралась, и она решила выступить с импровизированной речью на платформе, пока поезд не отправился в Тирунелвелли. Если мой друг Алан Лео или любой другой астролог захочет испытать свою науку, сверив свои вычисления с результатами начавшегося таким образом турне, я могу сказать, что г-жа Безант впервые ступила на почву Индии в 10.24 утра 16 ноября 1893 г. Какими бы ни получились вычисления, положение звёзд, должно быть, было очень благоприятным, ибо на протяжении всего её путешествия по Индии ей сопутствовал успех. Мы выехали в Тирунелвелли в 4 пополудни, а по прибытии, после воодушевляющего приёма, нас разместили в большом удобном бунгало. На следующее утро мы поехали в Палаямкоттай, центр самых активных миссионерских усилий в южной Индии, осчастливленный присутствием не менее трёх епископов католической и протестантской церквей. Наши комнаты целый день были полны посетителей, но Безант выделила некоторое время для себя, чтобы разобраться с большим количеством накопившейся корреспонденции. Вечером перед очень большой аудиторией она прочла великолепную лекцию на важнейшую тему «Жизнь после смерти». На следующий день мы поехали в большой храм и навестили кокосовую пальму, посаженную Цейлонским Буддийским Комитетом в 1881 г., о которой было ложное сообщение миссионеров, что она была вырвана брахманами сразу же после нашего отъезда после того памятного визита. Мы обнаружили, что она уже вполне выросла, став памятником нашему успеху в создании уз братской симпатии между людьми двух разных рас и религий. В то время как нам демонстрировали огромную коллекцию драгоценных камней, используемых по торжественным случаям для украшения идолов, а государственного слона заставили поднять хобот и протрубить, чтобы приветствовать нас обычным способом, храмовый оркестр издавал столько шума, сколько мог. Нас гостеприимно развлекали в доме нашего старого друга В. Кумарасвами Аера (который, увы, только что умер — в 1902 г.), а Анни Безант впервые увидела национальный танец, именуемый колаттам — весьма невинное и нисколько не веселящее представление, в котором несколько молодых женщин медленно идут по кругу, раскачиваясь вправо и влево, стуча в такт музыке палочками, которые они держат в руках. Темой лекции Безант в тот вечер был материализм, и тут по-моему мнению, она, как всегда, продемонстрировала масштаб своих интеллектуальных ресурсов. Естественно, это и должно было быть так, поскольку после того, как двенадцать лет она предводительствовала (вместе с м-ром Брэдлоу) партией материалистов и рассмотрела вопрос со всех точек зрения, никто не мог бы быть более компетентен, чтобы объяснить недостаточность материалистической гипотезы, когда она испытывается более широким знанием природы, которое даётся изучением восточной философии и опытом более высоких уровней человеческого сознания. Желание видеть её и говорить с ней было так велико, что хотя мы должны были покинуть Тирунелвелли в середине дня, ей пришлось на следующее утро (19 ноября, воскресенье) держать импровизированный дурбар,* в конце которого 11 человек вступили в наше Общество. Пятеро из них были материалистами, верования которых поколебала лекция Безант прошлым вечером.

__________
* Приём. — Прим. пер.

В 1.35 дня мы выехали в Мадурай и прибыли туда в 7.30. Раджа Рамнада любезно предоставил местному комитету свой великолепный дом напротив огромного пруда, и нас там разместили, как надо. На следующий день нас повели в храм Минакши, где сам главные жрец показал нам его чудеса.

Я взял на себя труд показать Безант раздел настенной росписи вокруг внутреннего бассейна, изображавший дичайшие жестокости, причинённые несчастному джайну Дьягамбарасу, отказавшемуся обратиться в индуизм во времена Куны, или Кубья Пандьи, царя Мадуры, в XXI в. до н.э.* В этом эпизоде религиозной жизни южной Индии есть забавный момент, которого я раньше не упомянул, когда обращался к этой картине. В Халасья-махатмье,** религиозном труде шайвов, рассказывается, что молодой шайвский санньяси-чудотворец, знаменитый обращением еретиков, и первосвященник Дигамбарас договорились испытать образцы своих священных книг огнём и водой, чтобы выяснить, какие самые священные. История рассказывает, что рукописи обоих партий, выполненные на пальмовых листьях, бросили в огонь, и писание Дигамбараса сгорело, а другое — нет. Затем, для испытания водой, образцы бросили в ближайшую реку, и тогда как буддийские писания уплыли по течению в море, шайвские поплыли против течения так легко, как будто движимые крошечными паровыми машинами! Конечно, если принять на веру рассказ шайвского историка, так высшая святость индусских книг была чудесно доказана. После того ничего не может быть естественнее того, что победители стали лечить побеждённых от их упорства разнообразными благотворными наказаниями, вроде насаживания их на длинные острые пики, протыкавшие всё тело и выходившие из макушки головы или около шеи, или отрубанием голов и размалыванием их в особой индийской мельнице для кокосов, образцы которой видел всякий, кто посещал те области Индии, где их выращивают. Сколько тысяч лет в Индии используется этот один и тот же тип мельницы, никто сказать не может, но определённо, те мельницы, которые видишь там теперь, нисколько не отличаются от тех, что применялись в те отдалённые века.

__________
* Поскольку далее упоминаются буддисты и джайны, вероятно, тут ошибка, и следует читать не XXI в. до н.э., а 21 столетие назад. — Прим. пер.
** См. Тамильский классический словарь (Абидхана коша), опубликованный в Джаффне в 1902 г. А. Муттутамби Пиллай, который оценивается тамильской прессой как образцовый труд. (Tamil Classical Dictionary (Abidhana Kosa), Jaffna, 1902, с. 118.)

В конце концов, как жаль, что человечество всё ещё столь склонно принимать учения священников и книг как авторитетные просто в силу психических явлений, которые могут быть проявлены самыми испорченными и бездуховными людьми. Даже в наши дни прогресса в научных открытиях представляется невозможным предотвратить обожествление психистов, которые могут делать вид, что обладают сверхъестественными связями. Пока феноменализм не поставят на должное, подчинённое, место, мы не можем сильно надеяться на подъём человечества с низших планов познания на высшие.

На следующий день г-жа Безант прочла две лекции — одну в 7.30 утра на тему «Карма», а другую, в 6 вечера — «Свидетельства в пользу существования махатм».

Интерес публики к этому предмету по всей Индии всегда был острым, ведь хотя каждый ребёнок там знает, что Шастры, особенно учения Патанджали, утверждают, что человек может развить сиддхи и сделать себя тем, кого собственно можно назвать махатмой, и книги и предания изобилуют намёками на их существование, всё же в период нашего пребывания в Индии, несмотря на сообщения о феноменах Блаватской и свидетельства тех, кто лично видел Учителей, индусы в целом не могут поверить, что такие люди находятся в тесных отношениях с нами — белыми людьми с Запада, и принимают участие в распространении теософического движения.

На следующий день публичных мероприятий не было, но была встреча теософов в доме П. Нараяна Аера, где мы пообедали на местный манер на банановых листьях, сидя на полу и пользуясь руками вместо ножей и вилок. В тот же день около полудня мы выехали в Тиручирапалли, прибыв туда в 6.20 вечера. Принц Пудукоттая, который является членом Теософического Общества, встретил нас на станции и доставил в небольшое бунгало — не его собственное, но снятое для этой цели — довольно густо населённое некоторыми из тех маленьких созданий, которых Природа, по-видимому, развила, чтобы учить людей воспитывать в себе терпение и выносливость. Весь следующий день лил сильный дождь, и мы с Безант использовали это время для написания писем, но графиня Вахтмайстер не могла ничего делать, свалившись с сильной простудой. В 6 вечера Безант прочитала лекцию на тему «Индия, прошлая и будущая» в столь патетическом и выразительном стиле, что заставила плакать всю аудиторию. Хотя я сам раньше выступал с лекциями на эту тему, я был так тронут её речью, что едва владел речью, закрывая собрание. На следующее утро мы были дома и ничего не делали, но после полудня пришёл принц и позвал к себе в гости, после чего повёл нас в зал муниципалитета, где Безант выступила в своём обычном стиле. Там была огромная толпа, устроившая ей шумную овацию. На следующее утро в 7.30 я выступил с лекцией перед мальчиками, учениками колледжа, в зале муниципалитета, и около полудня мы выехали в Танджор, прибыв туда в 2.20 дня. Безант выступила в дурбарном зале дворца, я думаю, древней династии Чола, — огромном помещении с множеством богато украшенных колонн, одной стороной полностью открытом ко внутреннему двору. Темой лекции была «Миссия Индии». На следующий день в наших комнатах было полно посетителей, и среди них — несколько из других городов, приехавших послушать лекцию. Безант и графиня были удостоены личных аудиенций с рани — сохранившимися представительницами танджорской царской семьи, которые, как и все живущие представители бывших индийских династий, находятся на содержании британского правительства. Принцессы соблюдали пурданашин, т.е. не могли показываться на публике и были отрезаны от всех посетителей мужского пола, потому к ним были допущены только наши дамы. Я должен был оставаться снаружи пурды (завесы), но мог говорить с царицей через занавесы. В завершение аудиенции каждому из нас подарили вышитую золотом шаль; мою принёс мне и возложил на плечи молодой принц, который тогда же по обычаю вручил мне цветы и орех бетеля (пан супари). Темой лекции Безант в тот день, 26-го, была «Теософия и наука». В понедельник мы посетили великий храм, увидели колоссальную каменную статую сидящего быка, эмблему Шивы, а затем отправились в знаменитую библиотеку, собранную прежним раджой Танджора, которая даже после разграблений, которые она несколько раз претерпела, всё ещё содержит 23000 рукописей на пальмовых листьях, 12000 бумажных рукописей и 7000 переплетённых книг. В своей лекции, состоявшейся во второй половине дня, Безант опять говорила на тему «Недостаточность материализма»; в заметке об этом, сделанной в моём дневнике, значится, что «это самые великолепные аргументы, которые я когда-либо слышал». Так что читатель может понять, что оратор, развивая эту сложную тему, с каждым разом достигал всё новых высот. Само преобладание материалистических тенденций, которые, как обнаружила Безант, распространяются по Индии через господствующий тип системы высшего образования, по-видимому, всё сильнее стимулировало её к тому, чтобы изо всех сил стараться преодолеть эту волну.

На следующее утро, прежде чем отправиться в 9.45 в Кумбхаконам, я выступил с лекций перед мальчиками Танджора и образовал одну из «арийских лиг» для мальчиков, которыми во время своих поездок в те годы я усеял всю Индию, ибо с первого приезда в Индию я чувствовал, что если мы хотим прочного религиозного возрождения — здесь или в любой другой стране — мы должны закладывать его фундамент, заручившись симпатией подрастающего поколения. Эта идея и стояла за моим образовательным движением среди цейлонских буддистов, результаты которого вполне соответствовали моим ожиданиям. Я постоянно встречал в Индии ребят, которые предельно отзывчивы на то, когда по-доброму взываешь к их прирождённым религиозным стремлениям, и могу без преувеличения сказать, что если бы я мог посвятить этому движению всё своё время, то создал бы среди индийской молодёжи движение гигантских масштабов. Везде, где я чувствовал, что могу это сделать, я призывал старейшин общины провести сбор средств на библиотеку для мальчиков. Обычно на одной из общих встреч я просил самих мальчиков посмотреть вокруг и сказать, кого бы они желали назначить членами совещательного комитета. Последние обещали помогать им, как только возможно, в составлении библиотеки, обеспечить помещение для встреч, быть всегда готовыми дать совет, если их о том просят, но никогда не вмешиваться в дела мальчиков, оставляя им свободу в управлении им делами своего общества. Я думаю, что такая политика будет способствовать развитию в молодых людях смелости, ответственности и самостоятельности, а у их родителей пробудит доброжелательный интерес к их интеллектуальному и духовному совершенствованию.

По прибытии в Кумбхаконам в 11.30 мы были сердечно приняты, а ближе к вечеру г-жа Безант перед многочисленной, как обычно, аудиторией, выступила с лекцией «Теософия и современный прогресс». Колледж Кумбхаконама сделал в направлении пестования рационалистических наклонностей среди молодых людей общины так же много, как любое другое образовательное учреждение в Индии. Преподаватели, с отличием окончившие Мадрасский Университет, являвшиеся, насколько я их знал, людьми высокой интеллектуальной культуры, задавали своим ученикам тон материалистического мышления, так что не было места в Индии, где было бы более важно, чтобы там выступали с лекциями компетентные западные теософы. Излишне говорить, что доклад А. Безант соответствовал всем требованиям ситуации. Председательствовал на собрании истинный патриот, учёный и пользующийся всеобщим уважением отставной правительственный служащий дэван бахадур* Рагхунатх Рау. Уйдя в отставку, этот джентльмен переселился из Мадраса в Кумбхаконам, проводя осень своей жизни в родовом гнезде в комфорте и спокойствии. Среди индийских государственных деятелей никто не пользовался таким полным доверием общества, как он, ибо его карьера как дэвана (министра) больших туземных государств и таможенного инспектора разных больших областей Британской Индии не была запятнана ни малейшим подозрением в коррупции или злоупотреблении служебным положением.

На следующий день наша компания посетила весьма любопытную личность — голого аскета, который упорно молчал в течение последних 30 лет. Всё это время его содержала одна семья; он жил в маленькой хижине у них в саду. Ест он только когда его заставляют друзья, и то не всегда, так как для него обычное дело поститься 7–8 или даже 10 дней подряд. У него расходящееся косоглазие и он непрестанно шарит руками. Что бы он ни совершал на астральном плане, на этом он, несомненно, не многим лучше, чем животное в спячке, и когда мы стояли, глядя на него, я не мог не сравнить его случай с Анни Безант, которая с теми же религиозным пылом и возвышенным стремлением к духовным знаниям, которые он, возможно, испытывает, добровольно подвергает своё тело максимально возможному напряжению, путешествуя по всему миру, чтобы углубить религиозные знания и стимулировать человечество на подъём к уровню более высокого идеала, чем тот, каким руководствуется мир, живущий повседневными интересами.

__________
* Почётный титул, дававшийся за заслуги перед отечеством; аналогичен ему, но меньше степенью, чем упоминающийся ниже «рау бахадур». — Прим. пер.

После полудня Безант выступила на тему «Адепты как факты и идеалы», а вечером уже были видимые результаты двух её лекций в виде семи заявлений на вступление в Теософическое Общество. В четверг 30-го, в последний день нашего визита, в 7.30 утра Безант выступила в Портер-холле с лекцией на тему «Материализм», а в 4 дня — в вайшнавском храме перед 3000 человек на тему «Индуизм и теософия». В 18.52 мы выехали на узловую станцию Тиручирапалли (Тричинополи) и по прибытии нашли там ожидающие нас очень удобные комнаты. На следующий день рано утром на тележках и с помощью носильщиков, которые несли наш багаж, мы преодолели разрыв в железной дороге, только что созданный наводнением, и в 5 вечера прибыли в Эрод. На промежуточной станции Карур нас встретили наши местные члены, которые принесли нам чай, молоко, фрукты и цветы. На большинстве главных станций по всей Индии у железнодорожных компаний есть удобные гостиницы для путешественников, где есть рестораны и ванные комнаты, так что вовсе не плохо, если ваш маршрут заставит вас остановиться в таких местах. Так было в Эроде, и после опыта с найденными в спешке бунгало, которые иногда неудобны, а иногда грязны, мы оценили то, что обнаружили там, и с радостью заняли числые кровати.

Лекция тем вечером читалась в школе, а аудитория состояла из членов нашего Общества, приехавших из городов, не входивших в нашу программу, чтобы иметь удовольствие услышать нашего великого оратора. На следующий день мы двинулись дальше, в Коимбатур, прибыв туда в 9.35 утра. Там был огромный ажиотаж — много народу хотело с нами встретиться, и мы отправились к месту, куда нас поселили, среди торжествующей процессии, где два оркестра попеременно исполняли индусскую и иностранную музыку. Племянник графини Ватхтмайстер, нильгирийский чайный плантатор, был рад предоставившемуся первый раз за много лет случаю приехать и увидеться со своей тётей. В 4 дня мы посетили индусский клуб, где были музыка и угощение. Через два часа Безант читала в зале муниципалитета лекцию на тему «Теософия и её учения». Толпа была огромной, и полиция с большими затруднениями очистила двор и обеспечила нам сравнительную тишину. Присутствовало всё английское сообщество, включая коллектора — высшего правительственного чиновника в налоговом районе. Позже тем вечером была встреча для членов. На следующий день, в воскресенье, 3 декабря в 8 утра г-жа Безант прочла свою замечательную лекцию про материализм, а принял в члены нескольких кандидатов. В 2.30 мы отправились в Бангалор и ехали всю ночь, пересев в Джаларпате на другой поезд, и достигли цели в 6 утра в понедельник, очень усталые и запылённые. Нас мило приняли на станции и предоставили нам приятный, просторный и хорошо обставленный дом. Бангалор — крупный источник поставок европейских фруктов на южноиндийские станции; его климат и возвышение на 600–900 м над уровнем моря оказались благоприятны для их выращивания. Нам принесли огромное разнообразие сочных яблок, инжира, клубники, ежевики, апельсинов, чернослива и бананов, и ни в каком месте мы не получали более сердечного приёма. Лекция Безант проходила в Майо-холле при полном зале; аудитория состояла из самой культурной части населения, а темой лекции была «Теософия и этика». Она была великолепна и вызывла бурные апплодисменты. В начале дня мы катались вокруг большого пруда, наполненного недавними дождями.

Будучи предупреждён о количестве публики, собираемой Безант, которого не мог вместить и самый большой зал в Бангалоре, комитет на следующее утро организовал для неё выступление на открытом воздухе. Она выступала с трибуны, достаточно большой, чтобы поместить нас обоих, и поскольку погода была отличной, выступление прошло при огромном скоплении народа. Сцена была столь живописной, что комитет её сфотографировал, и посетители могут видеть эту фотографию в Адьяре. После лекции Безант осмотрела две школы для девочек, основанные рау бахадуром А. Нараянсвами Мудальяром, богатым гражданином, движимым заботой об интересах общества. С двенадцати дня до двух она принимала посетителей, а в четыре провела беседу в Бангалорском клубе, где в своём неподражаемом стиле ответила на множество вопросов о философии и науке. Закончили мы день посещением дворца махараджи. В клубе была сделана отличная групповая фотография, вторая в течение дня, а третью, на которой группа была составлена исключительно из нас и членов местного отделения, сделали следующим утром. В 4.30 того же дня Безант выступила перед собранием в несколько тысяч человек в большом Хрустальном дворце, который находится в красивом саду, называемом Лал Багх. Для художника это была бы великолепная картина. Темой лекции была «Теософия и наука». Покойный дэван, сэр К. Шешаадри Аер, один из величайших государственных деятелей, каких только дала Индия в наши дни, в своей ответной речи, прерываемой всхлипами, вызванными пафосом призывов заключительной части выступления, поблагодарил Безант от лица слушателей. Вечером я принял в члены 18 человек. На следующее утро его превосходительство дэван созвал других высших должностных лиц штата, которые состязались между собой в уверениях в личном уважении и любви к той, кто продемонстрировала не меньшую любовь к их родной стране, чем любой индус. Мною было принято ещё 11 кандидатов, и в 3 часа дня мы отправились на поезде в Баллари, куда ехали всю ночь.

В десять вечера, когда все мы уже спали крепким сном, на станции Пенуконда нас разбудили члены нашего местного отделения, которые приветствовали нас цветами, принесли нам молока и других угощений. В семь утра мы достигли узловой станции Гунтакал, а в Баллари прибали в десять. На узловой станции нас приветствовали комитеты из Баллари, Гути и других мест, а пандит Бхвавни Шанкар выразил своё почтение нашим дамам. В Баллари почтенный А. Сабхапати Мудальяр, член Т.О., прочёл приветственное обращение к г-же Безант и вручил его в одной их тех резных сандаловых шкатулок, которыми славится Майсур. Длинная процессия с музыкой сопроводила нас в выделенный для нас великолепный дом. Всю вторую половину дня нас навещали многочисленные посетители, а в 6.30 вечера г-жа Безант прочла лекцию «Теософия и материализм» с таким красноречием, какого прежде не достигала. Я выступил с лекцией на следующее утро в 7.30 перед мальчиками и помог им образовать общество и выбрать должностных лиц. Среди толпы посетителей, пришедших увидеть Безант в течение дня, было несколько индийских женщин, выказавших ей все знаки любви и почтения. В тот вечер она великолепно выступила на тему «Смерть и жизнь после смерти». Фактически, чем дальше она ступала в волны любви, её окружавшие в ходе её движения из одного места в другое, тем, по-видимому, больший ораторский пыл пробуждался в ней с каждым следующим разом.

Следующий день, воскресенье, был у нас очень активным. В 7.45 утра нас уже фотографировали, в 8 была прочитана лекция «Индия и современный прогресс», в час дня три индусских дамы были приняты в члены Т.О., а в три — более дюжины мужчин, в четыре — приём гостей в саду у м-ра Сабхапати, позже мы посетили Санмарга Сабху, а вечером ещё принимали членов в Общество. После обеда мы пошли на станцию и легли там спать с расчётом попасть на утренний поезд в Хайдарабад, столицу низама. Мы достигли этого живописного города, который больше любого другого в Индии мог бы служить декорацией к сказкам тысячи и одной ночи, в 8 вечера — поломка паровоза после Райчура вызвала часовое опоздание. По прибытии мы были встречены г-ном Дорабджи Дасабхоем, почтенным членом-парсом, г-ном Безонджи, другим парсом и многими другими сотрудниками. Нас разместили в Башир-Багхе, великолепном дворце покойного сэра Асман Джаха, бывшего премьер-министра низама. Помимо прочих предметов роскоши в трёх роскошных гостиных, там была приёмная из чистого хрусталя, обитая дорогим атласом, стоившим бобсь сказать сколько тысяч рупий. Комнаты были наполнены дорогими предметами обстановки, большими и маленькими, до такой степени, что я сказал нашим дамам, что больше всего это похоже на кукольный дворец. После того, как я много лет прожил вне фешенебельного мира и привык к простой обствновке, вся эта бесполезная роскошь оказывала на меня подавляющий психологический эффект. Спрятаться в просто обставленную комнату, которую мне выделили под кабинет, после этого было для меня просто отдыхом.

Хайдерабад, территория низама, — самое большое из государств Индии, находящихся под британским протекторатом и пользующееся формальной независимостью — примерно такой, как арабский скакун в мундштучных удилах. Его правителю, низаму (этот титул означает «регулятор государства»), подобно всем прочим протекторатным принцам, чьи предки были царями, дозволяется делать всё, что ему хочется, пока ему не захочется чего-либо, что по-видимому может помешать благополучию его подданных или стабильности его государства. Тогда военная уздечка несклько затягивается и правителю дают понять разницу между независимостью и протекторатом. Территория охватывает почти 260000 квадратных километров с населением примерно 10–12 миллионов человек. Правительство мусульманское, но большинство жителей — индуисты. Отдельным государством её сделал в 1512 году один турецкий авантюрист, а в 1687 г. оно стало провинцией Могольской империи. После многих потрясений, в том числе военных, в которых иногда участвовали англичане и французы, там наконец военной силой Ост-индской компании был установлен мир, и с 1857 г. это государство находится под протекторатом британских властей. Хайдерабад, его столица, в которую теперь привело нас наше турне, населён преимущественно мусульманами, и всего там населения приблизительно четверть миллиона человек. Его огороженная часть застроена зданиями, среди которых несколько прекрасных мечетей и дворцов, окружённых садами замечательной красоты. По соседству находятся большие водохранилища, одно из которых 32 км в окружности. Многие улицы узкие и на них полно магазинов, где на восточный манер среди убогой обстановки выставлены очень дорогие и нередко весьма изящные с художественной точки зрения товары. Низам держит небольшую регулярную армию, некоторые полки которой состоят из арабов и других диких воинственных народов и выглядят так, как будто только что перенеслись из пустыни: парад этих войск, сопровождаемых верблюдами и слонами, представляет весьма живописное зрелище. Я не бывал ещё ни в одном городе Индии, который демонстрировал бы столь мало следов лакировки западной цивилизации поверх восточной живописности; в то же время я не видел другого, в котором мне меньше хотелось бы поселиться, чем в этом, ибо в его атмосфере чувствуется преобладание влияний физического плана над влияниями духовного.

На следующее утро после нашего прибытия г-н Дорабджи поехал с нами через город выразить почтение приятной даме, дочери покойного П. Иялу Найду, чтить которого наше Общество имеет все основания. Когда я заключал договор о покупке Адьярского поместья, это он купил его для меня у прежнего владельца, а его овдовевшая дочь одолжила нам часть потраченных им на это денег на очень щадящих в плане процента условиях. В 5.45 вечера Безант прочитала свою первую лекцию в публичном зале под названием Башир Багх на тему «Теософия в сопоставлении с современной наукой». Аудитория состояла в основном из индусов и европейцев; мусульмане, как правило, не интересовались лекциями вроде наших, да у них обычно и не было привычки к чтению. Следующее утро было посвящено приёму посетителей и обычной работе за письменным столом. Во второй половине дня в Секундерабаде, европейском пригороде столицы, где размещались и военные, была прочитана лекция на тему «Смерть и жизнь после смерти». В очень большой аудитории присутствовали британский представитель м-р Плоуден и генерал-майор Стьюарт с семьями и много других европейцев. Докладчица подошла к предмету эклектично и с мудрой умеренностью, и все были весьма удовлетворены. На следующее утро, в четверг 13 декабря, нас троих — Безант, графиню Вахтмайстер и меня — сфотографировали вместе, а потом с группой наших местных коллег, в саду дворца. Позже состоялось собрание Теософического Общества, и разнообразных кандидатов приняли в члены. Наша компания посетила школу санскрита во дворце индусского раджи, а по дороге обратно нас позвали в гости в просторный дом г-на Дорабджи, выказавшего нам всяческое гостеприимство. В пять вечера Безант читала в Башир Багхе лекцию на тему «Является ли человек душой». Я никогда не слышал более энергичных апплодисментов. В восемь вечера мы выехали в Раджамундри, порт на берегу Бенгальского залива. Люди столпились проводить нас, и мы были основательно загружены гостинцами из фруктов и цветов.

Когда я уже сидел в вагоне, пара индийских джентльменов привели ко мне одного человека, чтобы мне его представить. Он был индийцем, но одет был в европейский костюм, который был столь замаслен и покрыт чёрными пятнами, что я сразу понял, что он машинист или помощник машиниста; окончательно подтвердив мою догадку, он вытер свои замасленные руки пучком ветоши. Мне представили его как брахмана, основательно знакомого с санскритской литературой, что он подтвердил лично. Он сказал, что с большой радостью ожидал встречи со мной по причине того, что я сделал для его страны. Затем он сделал нам предложение, которое весьма нас позабавило: он сказал, что он машинист этого поезда и может регулировать его скорость, как нам будет угодно; если захотите ехать быстрее или медленнее — только скажите! Представьте, чтобы такое предложение сделал машинист почтового поезда в Великобритании, Франции или Германии!

Мы ехали всю ночь и весь следующий день, пока в восемь вечера не достигли места назначения. Нас собралась встречать весьма живописная толпа, освещённая факелами и фейерверками. Одно приветствие нам прочли в пандале (это навес, покрытый пальмовыми листьями) на берегу реки Годавари, а другое — по дороге через город к месту, где нас поселили, прочли представители сообщества вайшьев (купечества). Свет факелов по сторонам процессии выхватывал живописные фигуры в тюрбанах и фасады зданий; всё это составляло картину, невозможную в любой западной стране в эти дни упадка художественного вкуса, когда все красивые костюмы прежних времён исчезли и заменены вульгарно-безобразной одеждой современной цивилизации. Это мертвенная монотонность одежды во всех странах мира, кроме Азии, действительно являет печальное зрелище для всякого, в ком хотя бы немного развито художественное чувство.

В субботу 16-го, в 7.30 утра г-жа Безант выступила в зале музея на тему «Теософия и наука», после которой её обступили слушатели. Я принял 15 кандидатов в члены Т.О. и образовал новое отделение под названием «Т.О. Гаутама», состоявшее из вайшьев. В 6.30 вечера состоялась вторая её лекция за этот день, «Неадекватность материализма». На следующий день в 7.30 она выступила перед студентами, а я после окончания её речи собрал деньги на библиотеку для мальчиков. В течение дня мы принимали членов и интересующихся в бунгало Амируддина, где мы остановились. В 6.30 Безант читала лекцию «Реинкарнация и её отношение к социальным проблемам», после которой нас факельной процессией эскортировали на барку с жилым помещением, на которой мы должны были продолжить своё путешествие, двигаясь вдоль Коромандельского берега. Утром 18-го мы отплыли в Безваду, куда прибыли в полвторого дня и оставались до полвосьмого вечера. Безвада — маленькое местечко, и после огромных аудиторий, с которыми мы встречались до того, было забавно видеть, как Безант читает великолепную лекцию на тему «Путешествие души» в юридической конторе перед аудиторией примерно в 75 человек. В указанный час мы продолжили наше путешествие, пройдя на водном велосипеде два шлюза и переправившись через реку Кришна к тогдашней конечной станции железной дороги восточного побережья. Огромный мост, замечательное инженерное творение, который теперь пересекает этот исторический поток, тогда ещё строился. В этом пункте мы сели на поезд и ехали всю ночь, следующий день и следующую ночь, достигнув утром 20 декабря нашего дома — Адьяра. На станции нас встречали много друзей с красивыми гирляндами, а Адьяр выглядел так очаровательно, что вовсе не удивительно то восхищение, которое он вызвал у наших дам. Да и когда он не очарователен? Его красота постоянно возрастает, и в каком направлении ни посмотришь с террасы дома, видишь лишь прекрасные картины.

Времени было мало, потому что Анни Безант было необходимо уделить всё своё внимание подготовке выступлений на съезде, так что мы с м-ром Стёрди, графиней Вахтмайстер, Эджем и Олдом сразу же приступили к обсуждению обстоятельств дела Джаджа, представленных нам массой документов, которые я собрал из архивов Общества. Случай этот, даже в такой односторонней подаче, выглядел достаточно убедительно в плане его виновности в долговременном и намеренном обмане своих сотрудников и широкой публики по части его якобы тесных отношений с Учителями и того, что он является как бы уполномоченным от них по передаче посланий и выражению их пожеланий относительно личного поведения членов и управления Обществом. И это ещё усилилось, когда мы стали сравнивать эти факты с теми, что знала Безант, потому что тогда стало ясно, как день, что он играл в двойную игру и говорил ей одно, а мне — противоположное. Фактически, чем дальше мы углублялись в расследование, тем более чёрнее выглядело это дело, и наконец мы достигли той точки, когда никакие дальнейшие сомнения в его вине уже не были возможны. Как сказала Безант на съезде 1894 года, делая обзор этих обстоятельств и говоря о тех самых совещаниях между нами, имевшими место перед предыдущим съездом, «Я исследовала массу свидетельств, имевшихся в руках полковника Олкотта, которые, даже взятые только сами по себе, вызывали серьёзнейшие подозрения, но не были ясными и достаточными для того, чтобы оправдать действия Олкотта или Кийтли (секретаря Индийской секции), которые они должны были произвести от имени Общества. Но случилось так, что мне были известны другие факты, которых ни Олкотт, ни Кийтли не знали, дополнявшие имевшиеся у них в руках свидетельства, и делавшие их, по крайней мере для меня, вполне убедительными. Того, что я знала сама, было недостаточно для публичных действий, а того, что знали они, было недостаточно для уверенных действий, хотя те свидетельства были сильнее моих. Но всё это вместе взятое составляло столь сильную доказательную базу, что представить её перед Обществом было нашим долгом перед ним, а м-ру Джаджу, как его вице-президенту, следовало предоставить возможность определённо ответить на обвинения, если это было в его силах, чтобы положить конец положению столь болезненному для всех вовлечённых в это дело и столь опасному для репутации и чести Общества».

Достигнув этого момента, все мы сошлись во мнении, что связь Джаджа с Теософическим Обществом следует прекратить — как в качестве генерального секретаря Американской секции, так и в качестве вице-президента всего Общества. Более того, он был президентом Арийского отделения Т.О. в Нью-Йорке, которое имело полные права юрисдикции в вопросах личного поведения его членов. В таких личных случаях моя официальная ответственность не вступает в действие, пока дело не достигнет меня через обращение по решению генерального секретаря секции, к которому оно официально попадает через должностных лиц отделения. Но в случаях недобросовестного поведения генерального секретаря или вице-президента я призываюсь к действию, как предусматривается нашим уставом, и должен сделать многое. Шаг, предпринятый Безант после того, как перед нами предстали все обстоятельства дела, я совершенно не одобрил, так как считал его неправомерным с её стороны. То, что её подтолкнула к нему сильная личная дружба с нашим сотрудником, совершившим проступок, не представляется мне оправданием её действий: она не только написала Джаджу, как сделал и я, советуя ему уйти в отставку — что было вполне правомерным действием с её стороны, — но она (и тут уже начинается неправомерность) послала ему копии всех документальных свидетельств по делу, которые находились строго на ответственном хранении у меня и могли использоваться только с моего ведома и согласия. Мотивы Безант были самыми возвышенными — она хотела помочь любимому другу, попавшему в очень затруднительное положение, чтобы он видел все карты, которые были в руках у обвинения. И разве не немыслимо, что после лучшего доказательства ею личной дружбы, Джадж позже, обнаружив, что две из трёх наших секций выступают за его исключение, резко изменил к ней своё отношение и сделал всё возможное, чтобы уничтожить её влияние, очернить её (например, обвиняя её в том, что она использовала чёрную магию, чтобы ему навредить) и дискредитировать её как наставника? Наша линия поведения стала нам ясна; дело было только за тем, чтобы дождаться ответа Джаджа на наше предложение об отставке.

Тем временем здание штаб-квартиры стало быстро наполняться делегатами, прибывающими из всех частей Индии. 21 декабря Безант прочитала в зале «Виктория» лекцию «Опасности материализма» перед большой и полной энтузиазма аудиторией. В тот же день я получил от миссис Хиггинс из Коломбо заявление об отставке с поста ректора школы для девочек Сангхамитта в Марадане, Коломбо, вследствие разногласий с исполнительным комитетом Женского образовательного общества Цейлона. Можно вспомнить, что по прибытии на остров я на открытом собрании Женского Общества утвердил её в должности ректора, на которую она была избрана, и потребовал пообещать ей, что оно не будет вмешиваться её управлении образовательным учреждением. Я сделал это потому что женщины Цейлона ранее никогда не объединялись для какой-либо общественной работы, а поскольку их домашние обычаи и отношения диаметрально отличались от принятых у западных женщин, я знал, что миссис Хиггинс будет невозможно поладить с этими сингальскими женщинами, если ей не дать полной свободы действий. Некоторое время всё шло хорошо, но во время моего долгого отсутствия там прежняя их мудрая политика постепенно изменилась, результатом чего стал этот разрыв.

23 декабря Безант провела беседу в зале съездов в штаб-квартире. Среди аудитории было несколько самых влиятельных лидеров индусского общества. Легко представить, какие способности ей пришлось продемонстрировать, отвечая на вопросы по самым трудным проблемам философии, метафизики, науки и религии, задаваемые людьми такого интеллектуального уровня как сэр Муттусвами Аер, судья Верховного суда её величества, почтенный В. Башьям Аенгар, предводитель местной адвокатуры, позже произведённый королевой в рыцари и повышенный до судьи того же суда, почтенный С. Субраманья Аер, тоже удостоившийся этих почестей, дэван бахадур Р. Рагхунатх Рау, один из высших финансовых чиновников в Мадрасе, и другими подобными. Я присутствовал на многих таких сессиях вопросов и ответов и сам провёл много их в разных странах, но никогда я не слышал, чтобы эти внушительные темы были разобраны так умело, как тогда в Индии. Индийцы — прирождённые метафизики и логики, обладающие наследием сотен поколений, развивших в этом направлении самый острый интеллект. И всё же, среди десяти тысяч брахманов высокого класса едва ли встретишь хотя бы одного, способного изобрести простейшее из приспособлений, патенты на каковые ежегодно выдаются в Соединённых Штатах и странах Европы. Это люди, которых вместе со всем населением Индии вернувшиеся оттуда миссионеры огульно клеймят как «невежественных язычников», выпрашивая всё больше денег на продолжение своей безнадёжной религиозной пропаганды.

На следующий день я отправился на вокзал встретить мисс Хенриетту Мюллер, знаменитую суфражистку, приехавшую на съезд из Бомбея. Тогда она была полна планов взять наше бомбейское отделение под некое попечительство и поставить в качестве управляющей одну американку шведского происхождения, состоящую в нашем Обществе. Она предложила снять для неё и отделения комнаты в желаемом ею районе Бомбея. Её идея была в том, что эта дама будет принимать европейских и иных интересующихся и помогать отделению развернуть более активную пропаганду, чем он проводило до тех пор. Однако получилось, что они не захотели такой опеки нянек.

Делегаты ежедневно прибывали целыми батальонами, все комнаты в доме были набиты народом, а ежедневные беседы Безант выросли в большие собрания. Она сидела на полу со скрещёнными ногами на индийский манер вместе с остальными на расстеленных мною огромных коврах и отвечала на труднейшие вопросы с охотой и ясностью, которая была очаровательна. Съезд собрался, конечно 27-го, как обычно, в полдень, но ещё в 8 утра Безант прочла первую из четырёх своих великих лекций «Строение космоса».* В первое утро темой была посредническая роль звука, т.е. вибрации, в осуществлении великого плана.

__________
* Эти лекции опубликованы, в т.ч. и в русском переводе. — Прим. пер.

Среди моментов, которых я коснулся в своём ежегодном обращении к съезду, было отношение В.Ш.Т. к Теософическому Обществу, деятельность за год, Чикагский теософический конгресс, первое турне Безант по Индии, растрата Гопалачарлу, моя работа для буддизма на Цейлоне и связанная с приобретением Бодхгайи и прочие обычные темы. 1893 год был у нас исключительно активным, и результаты этой деятельности имели первостепенное значение. В Европе, Соединённых Штатах, Австралии и Океании, Индии, Цейлоне и Бирме прошли общирные турне, было прочитано множество лекций, открыто 48 новых отделений, проведён конгресс в Чикаго, образован новый Индийский центр, и подобная деятельность поддерживалась во многих странах на протяжении всех 12 месяцев. Я сделал большой акцент на том, каким станет будущее направление теософического движения после моей смерти, потому что по мере того, как Общество с каждым годом расширяется и распространяется на всё новые страны, всё важнее становится вопрос, что будет, когда первоначальный и единственный пока президент будет удалён со своего поста естественным ходом вещей; и ведь какой бы преемник ни был избран, ему придётся приступить к работе в совершенно иных условиях. Так как с тех пор прошло почти десять лет, и количество хартий, выпущенных для отделений, увеличилось с 352 в конце 1893 года до 656 к концу 1901, и вероятно, достигнет к концу этого года 700, я думаю, что мне стоило бы включить в этот исторический рассказ и противоположное мнение моего уважаемого коллеги, вице-президента Синнетта (хотя с тех пор оно несколько изменилось, и он открыл своё собственное отделение, Лондонскую ложу, внутри Европейской секции, сейчас переименованной в Британскую). Цитирую из своего обращения:

«Результаты ежедневно доказывают мудрость того плана, по которому наше Общество было разделено на секции, и я надеюсь со временем распространить его на весь мир. Австралия, Океания и Новая Зеландия уже почти для этого созрели, и со временем я надеюсь найти компетентного человека, располагающего свободным временем, требуемым для того, чтобы реорганизовать Буддийскую секцию на Цейлоне. А если бы не были образованы Американская и Европейская секции, то узы, связывающие штаб-квартиру с этими отдалёнными частями света, уже давно бы оборвались. Моим стремлением было с самого начала выстроить федеративное объединение на основе Трёх Заявленных Целей, которое, давая всем членам и отделениям величайшую свободу мнений и выбора форм работы, было бы тем не менее сплошным работающим существом, части которого спаяны сильными узами взаимных интересов и чётко определённой общей корпоративной политикой. Главное исполнительное лицо уже отчасти стало, а в конечном счёте должно полностью стать просто официальной осью колеса, центральной единицей его жизни, представителем его федеративного учреждения, арбитром всех межсекционных споров, исполнителем власти Совета. Как я давал автономию каждой секции, как она только появлялась, так я собираюсь поступать со всякой будущей, веря, что наши общие интересы будут лучше всего защищать местные администраторы. Мне претит даже подобие самодержавного вмешательства, но равно отвратителен и тот принцип непризнания общих правил, который подталкивает людей к свержению той конституции, при которой они процветали, и которая на практике показала, что хорошо способствует всеобщему благосостоянию. Это чувство иногда заставляло меня протестовать, когда делалось то, что выглядело, как попытки сделать Общество ответственным за конкретные авторитеты, идеи и догмы, которые, какими бы хорошими ни были сами по себе, были чужды взглядам некоторых членов, а потому их введение оказывалось вторжением в их личное право свободы совести, зафиксированное в нашем Уставе. И мой долг, как официального гаранта этого инструмента, требует от меня этого, и надеюсь, что я никогда ему не изменю.

Мой уважаемый коллега А.П. Синнетт и некоторые другие придерживаются на предмет единства Т.О. совсем других взглядов. Они думают, что после моей смерти „Никакого преемника в качестве главы Общества во всём мире избирать не следует, но оно должно дрейфовать к типу организации, намного лучше приспособленной к масштабам, которые оно сейчас приняло... Управление президентского типа, что касается Общества в целом — идея, фактически принадлежащая лишь к младенчеству организации. Теперь движение прочно укоренилось, и оно не требует опеки такого рода... Всякий раз, когда нужно будет осуществить такие функции — если такой момент вообще наступит — президенты существующих лож будут парламентом Общества, и у них будет возможность раз в год собираться на конференцию в том месте и в то время, как будет назначено генеральным секретарём. Затем должно быть публично объявлено, что все группы людей, объединившиеся за прошедший период в теософические ложи, могут связаться с генеральным советом, и если им будет найдено, что они понимают идеи нашего Общества, они будут признаны им как новые ложи, после чего президенты таких лож займут свои места в парламенте, или совете секции. Функции генерального секретаря, конечно, должны быть сведены почти к нулю, а президенты лож смогут свободно контактировать между собой, и если время от времени будет желательно произвести совместное действие, могут прийти к согласию относительно него.“

Хотя и не будучи уверен в превосходстве этого плана перед действующим сейчас, я счёл своим долгом процитировать несколько фраз из этого наполовину личного письма, чтобы взгляды небольшой группы наших компетентных друзей были записаны на этой сцене действий. Со своей же стороны я не вижу, как такое всемирное движение, как наше, сможет продолжать продвигаться без какой-то официальной нити, на которую были бы нанизаны бусины секций и отделений, и без единого центрального офиса и разных местных, откуда бы исходили официальные циркуляры и прочие документы, направлялась бы пропаганда, распространялись бы результаты секционных и общих конференций, а также передавалась информация, представляющая общий интерес, и где бы разрешались споры и хранились архивы. Мне представляется, что предлагаемый план обернётся разделением отделений и оставлением пропагандистской работы, плодами которой является распространение движения, и будет пестовать дух исключительности, разрушит моральную ответственность перед Обществом как целым, усердную и альтруистическую работу, сметёт наши нынешние уставные рамки, которые держат движение в строгом соответствии Трём Объявленным Целям, и разорвёт общие братские узы, позволяющие каждому члену чувствовать семейную заинтересованность во ко всём том, что наше Общество делает во всех частях земного шара. Тем не менее, этот план изложен для вашего сведения и такого рассмотрения, какого он заслуживает.»

Десять лет последовавшего опыта лишь утвердили меня во мнении, высказанном мною тогда, и теперь я убеждён, что Теософическое Общество рискует разделиться на столько частей, сколько будет секций на момент моей смерти, если нынешняя прекрасная и очень практичная схема администрирования будет отвергнута. Я никак не вижу, как можно без неё обойтись, и по-моему, единственная реальная проблема — это найти на пост президента такого человека, который бы выполнял свои обязанности со строгой беспристрастностью, не принимая сторон каких-либо наций, сект и политических систем. Он должен жить в Адьяре, улучшать библиотеку, продолжать выпуск «Теософиста», продвигать просветительскую работу, сейчас столь процветающую на Цейлоне и в южной Индии, и быть готовым посещать все части света, как потребуют обстоятельства, вплетая географически удалённые секции в великую золотую сеть братства, центр и ядро которого — в Адьяре.

В день открытия на брахманских кухнях штаб-квартиры накормили более 400 делегатов, и этот съезд был самым большим из проведённых до того времени. На второй день сделали ежегодную групповую фотографию, после чего г-жа Безант прочла свою вторую лекцию — об огне как одном из элементов в строении космоса. В полдень съезд собрался снова, а после завершения сессии последовал съезд Индийской секции. В пять вечера перед огромной аудиторией в зале Виктория отпраздновали восемнадцатую годовщину Теософического Общества. Выступали господа Рагхунатх Рау, Н.Д. Кхандалавала, Пурунендру Нараяна Синха, графиня Вахтмайстер, г-жа Безант и я. Утренняя лекция 29-го была на тему «Йога», а 30-го, последняя в цикле — «Символизм». Сессии съездов Общества и Индийской секции закрылись 29-го. В 5.30 вечера покойный Шивашанкара Пандияджи выступал с лекцией, а г-жа Безант любезно согласилась прочитать ещё одну лекцию в 8.30 вечера на тему «Карма», представив великолепную аргументацию. 30-го числа после утренней лекции дом стал быстро пустеть, и мы с Безант и мисс Мюллер отправились на приём, устроенный индийскими леди и джентльменами в доме раджи Т. Рама Рау, в Трипликэйне, где Безант вдохновенно отвечала на вопросы о храмах, ведическом огне, мантрах и символизме пуранической истории о пахтании океана сурами и асурами. На утро 31 декабря дом был почти пуст. М-р Стёрди, мисс Мюллер и другие уехали, а Безант, графиня и я наслаждались поездкой вдоль великолепного берега Марина.

В день нового года, в полпятого вечера, г-жа Безант выступила на открытом воздухе на Эспланаде*, в Мадрасе, перед приблизительно шеститысячной аудиторией с лекцией об Индии. Это было очень красноречивое выступление, встреченное очень бурными апплодисментами. От центра города (от муниципалитета) до нашей штаб-квартиры около восьми километров, так что сюда нелегко добираться тем, у кого нет денег на транспорт, или, вернее, его и не было в те времена, о которых я пишу, поскольку линия электрического трамвая, уже открытая тогда, доходила только до Рояпетты, от которой ещё около пяти километров. Этим и можно объяснить огромную аудиторию, состоящую из вышеупомянутого класса.

__________
* Площадь недалеко от центрального вокзала Ченная, когда-то имевшая фортификационное значение, обеспечивая открытое пространство возле форта Джорджа. В конце XIX века стала застраиваться административными зданиями. — Прим. пер.

На следующий день в пять вечера компания, состоявшая из г-жи Безант, покойной г-жи Батчелор, Эджа, Бхавани Шанкара, П.Д. Хана и меня отправилась с тремя слугами на двух лодках по каналу на пикник в Махабалипурам, место, где находятся руины города храмов, высеченных в скалах — знаменитый индийский археологический памятник. Мы переночевали на борту и достигли места в 8 утра (3-го в среду). У нас был ранний завтрак (чода хазри) в государтвенной гостинице для путешественников, и затем мы пошли осматривать развалины. На западного человека, особенно на американца, который привык видеть вокруг себя только всё самое новое, зрелище этих храмов с колесницами, слонами и прочими фигурами в натуральную величину, высеченными в сплошной скале, производят глубокое впечатление; и особенно когда они за много веков частично разрушены стихиями или человеком, ощущение их древности просто захватывает. Море постепенно вторгалось в эту часть побережья, захватывая то, что когда-то было пространством пахотных полей и множества жилищ, так что сейчас очень близок тот момент, когда город будет поглощён океаном, как уже призошло с многими другими городами в мире, от которых не осталось ничего, кроме названий, сохранившихся в истории. Мы вернулись в гостиницу, и после второго завтрака я стал писать одну из глав «Листов старого дневника», а Безант с остальной компанией пошла смотреть другие развалины. В полпятого вечера мы опять поднялись на борт и плыли домой всю ночь. Забавной чертой этой экскурсии была примитивность и неудобство наших лодок. Внутри них не было палубы, и мы расстелили свои одеяла на обшивке между шпангоутами, при этом все мы лежали наклонно. Сверху была полуразрушенная крыша, а для защиты от непогоды были занавеси из дерюги столь грязные и обтрёпанные, что могли бы занять заметное место на исторической барахолке. Однако, все мелкие трудности были забыты; мы были несколько усталые, но довольные, так что спали всю ночь, пока нас везли, отталкиваясь шестами, по мелководью Букингемского канала, и достигли Адьяра в 11 утра в четверг. Это был день иностранной почты, и у всех нас было много дел, пока г-же Безант не пришло время отправиться в город на последнюю в ходе этого турне её лекцию в Мадрасе в муниципальный зал Виктория; её темой была «Недостаточность материализма».

В пятницу во второй половине дня я сопроводил г-жу Безант и г-жу Батчелор в дом дэвана бахадура Рагхунатха Рау, на встречу, где она отвечала на вопросы индийских женщин. На следующий день, получив телеграмму с Цейлона, я уведомил двух буддийских бхикшу из [ордена] Раманья Никая, что им указывают вернуться, и отослал их. В субботу, 7-го, вместе с г-жой Безант, графиней Вахтмайстер и Бхавани, я отплыл в Калькутту на пароходе P&O «Пешавар».

Пока друзья посылают нам прощальные приветы, а мы устраиваемся в каютах, позвольте мне немного вернуться и исполнить обещание, сделанное мною в главе IV предыдущего тома, опубликованной в ноябрьском выпуске «Теософиста» за 1901 год. Как вы можете вспомнить, там было сказано, что под утро 10 февраля 1892 г. я получил путём яснослышания очень важное сообщение от моего гуру, который среди прочего сказал мне, что от него придёт посланец, и я должен быть готов пойти и встретиться с ним. Ничего больше указано не было — ни имени посланца, ни времени его или её прибытия. В отсутствие точной информации я пришёл к заключению, что вероятнее всего, он пошлёт Дамодара, который, после семи лет жизни в Тибете и судя по состоянию его психического развития на момент, когда он нас покинул, вероятно, будет готов в сотрудничестве со мной выполнить распоряжение Учителя. Этим предположением я поделился с некоторыми друзьями, которым я сообщил о послании, и полтора года держал собранной дорожную сумку, чтобы быть готовым в любой момент отправиться в Дарджилинг, ту горную станцию, с которой Дамодар ушёл в Тибет, и где он оставил свой ящик с одеждой. Не слыша больше ничего об этом, я, естественно, стал считать, что, вероятно, ошибся в толковании смысла послания, и в конце концов, предварительные приготовления к планируемому турне Безант полностью вытеснили этот вопрос из моего ума. Так оставалось до раннего утра после прибытия на нашу третью индийскую станцию, а именно Тиручирапалли, когда я, лёжа в переходном состоянии между сном и бодрствованием, снова услышал знакомый голос, который сказал: «Вот посланец, про которого я говорил, что надо быть готовым пойти и встретить его — теперь делай, что должен». Мои удивление и радость были такими, что моментально вытащили меня в состояние физического бодрствования; я радовался мысли, что опять получил доказательство возможности получения достоверных сообщений от моего Учителя в то время, когда можно было не подозревать, что они являются результатом самовнушения. Более того, развитие связи Безант с нашей работой в Индии стало для меня лучшим свидетельством того, что она в действительности и есть агент, избранный взрастить семена, посеянные Е.П. Блаватской и мною в течение предыдущих пятнадцати лет. Она смела все следы недоверия к нашей миссии в Индии, какое, например, испытывала огромная корпорация ортодоксальных брахманов, смотревших на мою коллегу и на меня как на тайных агентов буддийской пропаганды и возможных ниспровергателей индуизма.

Гороскоп Анни Безант, составленный Сефариалом (м-ром Олдом), который жил тогда в нашей штаб-квартире и был членом моей рабочей команды, опубликован в январском «Теософисте» за 1894 г., то есть когда она совершала свое первое индийское турне. Из него получается, что она родилась, когда восходил знак Овна (1°40'), и Олд даёт очень ясный анализ характера человека, родившегося при таких обстоятельствах. Но как знает всякий изучавший астрологию, гороскоп, если он чего-то стоит, должен анализировать комбинацию влияний разных планет, модифицирующих характеристики натального знака. Действуя согласно этому методу, Сефариал прослеживает эти, так сказать, фокальные влияния и выводит следующее заключение:

«Примечательными чертами данного гороскопа является присутствие не менее шести из восьми планет в кардинальных знаках, и присутствие кардинальных знаков углов фигуры. Последнее обстоятельство даёт субъекту репутацию, которая его переживёт; славу, которая будет распространяться пропорционально совместному действию других указаний гороскопа. И в этом случае мы видим, что эти обстоятельства достаточно подтверждаются уникальной чертой, упомянутой вначале. То, что большинство планет в кардинальных знаках, указывает на деятельность, пригодность, деловые способности высшего класса, быстроту, амбициозность, стойкость. Это даёт склонность к реформам и активному администрированию, придаёт вкус к политике, выводя на видное место в деревне, городе или даже стране, в общественных делах и вопросах управления. Это даёт и огромные исполнительные способности, силу преодолевать препятствия и самостоятельно прорезать линию жизни, брать на себя ответственность, активность в преследовании своих целей, способность к лидерству и командованию, но при этом часто придаёт и импульсивность, стремление действовать по-своему, невзирая на закон и существующий порядок, вспыльчвость, но и быструю отходчивость, пытливый ум, острое восприятие, способность легко всё схватывать, любовь к спорам.

Кардинальные знаки дают самых активных работников в мире, лучших бизнесменов и самых полезных людей в исполнительных секторах общественной жизни. Три планеты находятся в воздушных знаках и три — в водных, потому субъект в равной мере живёт в умственном и эмоциональном аспектах своей природы. Физический и чисто духовный аспекты занимают подчинённое положение.

Если астрологически исследовать причины ораторских способностей Анни Безант, то можно видеть, что Меркурий в Весах, „знаке голоса“, как мы его технически называем, а Венера, управитель второго дома (управляющего языком), в соединении с Меркурием, что даёт уникальное красноречие и поэтичность в выражениях.»

В заключительном абзаце Сефариал говорит: «Могут спросить, есть ли знаки симпатии между её гороскопом и гороскопом Блаватской, подобные тем, что существуют у полковника Олкотта. На это мы можем ответить — да. Если свериться с гороскопом Е.П. Блаватской,* то можно увидеть, что её асцендент находится в близком соединении с Луной А. Безант и вблизи от её Юпитера, тогда как Солнце Безант находится на месте Луны в гороскопе Блаватской, что является верным знакам симпатии между людьми, которым суждено встретить друг друга». Он обращает внимание на любопытное совпадение — Блаватская отплыла в Индию на 47-м году жизни, и в таком же возрасте Безант тоже приехала в Индию, чтобы продолжить ту же работу.

__________
* «Theosophist», Vol XV, с. 12.

Теперь же вернёмся к нашей компании на борту «Пешавара». Во время путешествия из Мадараса в Калькутту погода нам благоприятствовала — она была просто отличной, а море — спокойным. На следующий день после отплытия по общей просьбе Безант прочитала в салоне лекцию на тему «Теософия», председательствовал капитан. Приятно было встретить на борту одного из наших новозеландскх членов, почтенного Уильяма Мак-Каллоха, члена законодательного совета парламента, очень разумного и отзывчивого джентльмена. Мы встали на якорь у острова Сагар в устье реки Хугли вечером во вторник 9 января и продолжили путешествие на следующее утро в 10.30, когда пошёл прилив. Капитаны судов, направляющихся в Калькутту, всегда прибегают к такой предосторожности, потому что эта река коварна: отлив происходит очень быстро, и разнообразные отмели и банки, скрывающиеся под поверхностью воды, готовы захватить любое судно, которое коснётся их внутренних краёв. Очень часто случается, что корабль, лишь коснувшийся края коварной отмели, прижимается к ней течением, пока безнадёжно не застрянет, а через несколько минут опрокидывается и тонет. Как раз сейчас, когда я это пишу, калькуттская публика едва оправляется от ужаса, вызванного кораблекрушением «Дипдэйла», который коснулся отмели и через две минуты уже скрылся из виду. Так что вполне может случиться, что путешественник, невредимым прошедший через бури Бискайского залива, Красного моря и Индийского океана, потерпит крушение в этом священном, но безжалостном потоке, когда до порта назначения оставалось всего восемь часов пути.

Мы достигли Калькутты после шести вечера, когда было уже темно. Несколько сотен лучших людей мегаполиса, включая сэра Ромеша Чандер Миттера, бывшего судью верховного суда, почтенного Раш Бехари Гхоша из совета вице-короля и почтенного Норендронатх Сена, ждали нас на причале. Там были бесчисленные флаги, арки из зелёных веток, нам дарили цветы; люди были полны энтузиазма. Нас отвезли в отличный дом, снятый для нашего временного пребывания. На следующее утро с 8 до 10 и после полудня Безант принимала посетителей, а вечером выступила перед пятитысячной аудиторией с лекцией «Место Индии среди наций». Зал муниципалитета был набит битком, энтузиазм людей был удивителен. Меня очень заинтересовали свидетельства трёх человек, которые по отдельности подошли ко мне и сказали, что видели и чувствовали во время лекции Безант. Первый из них сказал, что «слышал звон серебряных колокольчиков и восхитительный аромат, будто комбинацию восточных специй, который, казалось, исходил от неё и наполнял зал»; второй видел вокруг неё яркий сияющий свет, а третий видел не только его, но в этом сиянии была видна величественная фигура в тюрбане и с бородой, аура которой по-видимому смешивалась с аурой выступающей, пропуская вибрацию по её нервной системе.

В пятницу было два обычных приёма, а между ними Анни Безант, графиня и я были подвергнуты обычному фотографированию. После шести вечера Безант в огромном доме сэра Ромеша Чандера провела с самой избранной аудиторией великолепную беседу на тему «Пантеизм». Следующим утром в пять две дамы и я поехали к священной реке и увидели молодого йога, который, стоя в воде, выполнял удивительные феномены хатха-йоги. Не могу сказать, что мы очень прониклись этим представлением, как впрочем, не воодушевили нас и прочие физиологические чудеса хатха-йоги, например проглатывание дюйм за дюймом дхоти (нижнего платья, которое носят все неевропеизированные индийцы, и обёртывающегося вокруг них два или три раза, и закрывающего их от пояса до лодыжек). При этом подвиге его сначала намачивают, а потом проглатывают, пока не остаётся только кончик, свисающий изо рта, после чего медленно и аккуратно вытягивают обратно. Ещё один образчик подобного, как я бы это назвал, циркачества, это когда вводят в ноздрю довольно толстый шнур из свитых тонких полосок хлопчатой ткани, соединённых и перетянутых с одного конца, и потом вытаскивают из другой наздри.

Кажется невероятным, но я сам такое видел, как и представление с дхоти. Цель, которой держатся при совершении всех этих подвигов, это во-первых, постоянной тренировкой и сосредоточением на взятой цели, сделать волю йога достаточно сильной, чтобы телесные функции из непроизвольных можно было сделать произвольными, а в упомянутых здесь случаях есть и вторая цель — очистить носовые ходы и желудочный тракт от скопившегося там за предыдущие сутки. Та же самая тренировка воли ставит под контроль практически все процессы тела, и прожив достаточно в Индии, вы дойдёте до той точки, когда даже самые сенсационные достижения практикующих низшую йогу — такие как воздержание от пищи и воды в течение недель, захоронение в земле на месяц и более, а потом возвращение к жизни, сон на ложе из острых спиц, левитация, хождение по воде, держание годами поднятой вверх руки, пока она не одеревенеет, и подвергание себя без всякого вреда воздействию «пяти огней» — не смогут вас удивить. И всё же, какой ужасной тратой времени и насколько смехотворно бесполезной в плане духовного развития является вся эта физиологическая тренировка!

В три часа дня Безант читала лекцию на тему «Теософия и индуизм» в театре «Стар»; зал, как обычно, был переполнен. Затем до 11 вечера она занималась выверкой рукописи, затем писала письма, после чего позволила своему бедному усталому телу немного поспать. В воскресенье я с дамами побывал на приёме у членов Брахмо самадж в доме профессора П.К. Рэя, профессора Калькуттского университета, известного в научных кругах. Вечером у Безант была лекция перед ещё одной большой аудиторией в зале муниципалитета, но сначала был приём в доме почтенного г-на Гхоша.

В 11 вечера мы выехали в Берхампур. Эта станция находится на отшибе, в стороне от главных направлений, однако приём, ожидающий там всякого, кто связан с пропагандой теософии, вполне компенсирует труды, потраченные на то, чтобы попасть туда. После ночи в поезде, около девяти утра мы достигли Азимганджа. С этой конечной станции на короткой ветке, идущей от ст. Налхати восточно-индийской железной дороги, Безант понесли в томджоне — открытом портшезе, приделанном к шестам, которые лежали на плечах носильщиков, в сопровождении развевающихся флагов и кричаще ярко одетых жезлоносцев, присланных местным джайнистским отделением Т.О. Мы переправились через реку на барке, где нас ожидал элегантный экипаж, в который были запряжены чистокровные лошади, которые рысью по гладкой дороге повезли нас к месту нашего назначения; это импозантный выезд был любезно обеспечен нам его высочеством Махарани Сурномойи. Нас с комфортом разместили и очень гостеприимно о нас заботились. После очень интересной беседы с членами отделения мы посетили их читальню и Общество нравственной подготовки мальчиков. На следующее утро была обычная беседа, после которой у нас было время заняться большим количеством неотвеченной корреспонденции и моей литературной работой. В 6.30 вечера Безант читала лекцию «Индия: прошлое, настоящее и будущее». Ей были прочитаны приветственные обращения от отделения Т.О., индусской публики Берхампура (древнего Брахмапури) и ортодоксальных пандитов, 25 из которых присутствовали на лекции. На следующее утро, после совещания с Безант, нас удостоили зрелища замечательных фокусов (или достижений некромантии?), совершаемых учеником знаменитого повелителя джиннов, Хасан Хана (уже покойного), о котором я часто писал в «Теософисте». Его имя, если он ещё жив — Пертаб Чандра Гхош (Бенгалия, область Типпера, Пергунна Сарайл, п/о Чунта). Я привожу его адрес для тех, кому это может быть интересно, но предупреждаю западных охотников за диковинками, что писать ему на каком-либо из их языков бесполезно. Среди показываемых им чудес было следующее: он взял у нас троих карманные часы, завернул их в бумагу и в тряпочку, приделал ярлычок с написанным на нём именем Р.Н. Сена, одного из свидетелей, затем дал этот свёрток Безант и попросил бросить его в домашний колодец. Она сделала это, и мы все видели, как он с громким всплеском упал в воду и скрылся из виду. Сразу же после этого он воспроизвёл часы — одни были в отдельном пакете с ярлыком, двое других — без, и все совершенно сухие. Затем он внезапно произвёл и вручил нам коробку со сладостями особого вида, которые делают в деревне, которая находится в трёхстах километрах от Берхампура. Как и его учитель, Хасан Хан, он заявлял, что эти чудеса делаются с помощью определённых элементалов, или джиннов, над которыми у него есть контроль. Темой лекции в тот вечер была «Теософия и современная наука». На следующий день с 7.30 до 9 утра мы принимали посетителей, в 9 мы посетили Рани Анаркали Тол, т.е. школу санскрита, где г-же Безант прочитали приветствие на этом языке. Затем у нас была поездка, и до полудня бумажная работа, а после пришли с приветствием студенты Берхампурского колледжа. В 7 вечера наш любимый оратор прочитала лекцию «Реинкарнация и карма». В 9 вечера наш полный деятельности день закончился показанной специально для нас постановкой знаменитой индийской драмы «Прахлада чарита», а также были исполнены песни приветствия и прощания, адресованные Анни Безант. Поскольку очень маловероятно, что она сохранила свой экземпляр текста песен, а они, вероятно, развлекут наших западных друзей, я приведу их так, как они были спеты.

Приветственная песнь

«Добро пожаловать, сестра; вечно несчастная матерь Индия принимает тебя в своё лоно. Сейчас у неё нет ничего такого драгоценного, чтобы она могла сделать тебе подарок, но она готова принять тебя с шамитом (жертвенным топливом), кашаханом (сиденьем из жертвенной травы), падьей (водой для омовения ног) аргхеей (почтительной жертвой) и сладкими словами.

Что привело тебя сюда, сестра? Индия сейчас безжизненна. Теперь нет ни чтения Вед, ни тапобан (садов для практики йоги), ни дваждырождённых, ни пения мантр. Лишь крик людей, страдающих от голода, разрывает небо.

Мы, жители Берхампура, надели тебе на шею гирлянду цветов, пожалуйста прими её, простая сестра, со свойственной тебе учтивостью.

Ты теперь учёная дочь матери Индии, ты почитаема во всём мире и твоя репутация всемирна. Мы рады тебя видеть».

И затем:

Прощальная песнь

«Ты пожертвовала, сестра, всё, что у тебя было, ради своей матери, с простой надеждой влить жизнь в падшую Индию.

Ты видела состояние Индии своими собственными глазами; сыны Индии выглядят угрюмыми и подавленными.

Здесь ни на йоту нет счастья; сердце каждого отягощено печалями.

Пой, сестра, песню бед Индии в своей собственной стране. Умы голодающих не могут иметь склонности к Богу.

Пой песню славы Индии с новой энергией, и наши отягощённые сердца утешатся, заслышав эту песню издалека, из-за океана.

Прощай сестра, возвращайся в свою страну с боагословениями 200 миллионов человек, и с крепким здоровьем распространый там сокровища арийской религии.

Горько расставаться, постарайся снова вернуться сюда, сестра, памятуя о своих падших братьях».

Следующий день, пятница 19-го, был нашим последним днём в Берхампуре, и всё наше время было плотно занято. Фактически, судя по моему опыту, на долю пропагандиста теософии выпадает очень мало часов, когда можно побездельничать. В 7 утра Безант выступила с лекцией на тему «Теософия и индуизм», в 9 мы поехали во дворец Коссим Базар выказать своё уважение почтенной махарани Сварнамойи, удостоенной имперского ордена короны Индии, затем приняли несколько новых членов, затем был завтрак, после которого — обращение от студентов Берхампурского колледжа, что было последним нашим публичным мероприятием в городе. После этого мы уехали в экипажах в Муршидабад, где остановились во дворце наваба, моего старого друга, чтобы нанести ему короткий визит. Как обычно, он оказал нам самый сердечный приём и выразил сожаление, что мы можем уделить ему лишь краткие полчаса. От него мы двинулись в Азимгандж, по ответвлению дороги в Налхати, а оттуда всю ночь ехали в Банкипур, Бихар.

Как уже было сказано, Банкипур — одно из самых приятных мест в Индии в плане проявляемой к вам симпатии по причине воспитанной интеллигентности и сердечной искренности наших тамошних сотрудников. Я говорил об этом Безант, так что она была подготовлена к тому, что визит туда будет приятным и полезным, и она не была разочарована. Комитет получил от агента махараджи Дурбханги разрешение использовать его тамошний дворец, один из нескольких, которые у него имеются в разных частях Индии; там мы и разместились. Я отвёл дам под свод с эхом, описанный в одной из предыдущих глав, и их поэтичные и мистические натуры были под большим впечатлением от незабываемой серии отражений, возникавших, если повысить голос или шаркнуть ногой; если и было место к которому приложим знаменитый стих Тома Худа, то это оно.

Над всем здесь нависает страха тень,
И чувство тайны дух наш угнетает.
И голос прямо в ухо, ясный, словно день...
Здесь что-то обитает.

Если кто-то в этом сомневается, пусть ночью, с одной лампой, посетит это заброшенное зернохранилище Уоррена Хастингса и повторяет фразы, обходя помещение по периметру.

В 6.30 вечера Безант выступала с лекцией в зале колледжа, который был набит битком. Ректор представил нас, а после лекции выразил нам благодарность. Моё сердце всегда наполняется радостью, когда я вижу, с каким энтузиазмом принимают теософические лекции ребята из наших индийских колледжей. Их способность к проявлению эмоций, как правило, превышает эмоциональность любой западной аудитории, и уж точно — любой северной. Нам были вручены красиво написанные приветствия в ящичках, обшитых пурпурным бархатом, расшитым золотом. Поскольку мы собирались провести там только два дня, комитет организовал для Безант на следующий день, воскресенье 21-го, две лекции — одну в 2 дня и другую в 6.30 вечера. Темами их были соответственно «Свидетельства теософии» и «Теософия и индуизм». На общественном собрании, созванном специально для этой цели, я образовал общество индусских мальчиков. Вечером была проведена беседа, а после неё, в 9.30, мы посетили дом профессора Джеймса. В семь утра в понедельник мы покинули Банкипур, а в 12.30 достигли Бенареса, сделав пересадку на другой поезд в Могхалсарае. У тех, кто знает о близкой дружбе между Е.П. Блаватской и мною и Анни Безант и Упендранатхом Басу, Гьянендрой Натхом Чакраварти и некоторыми другими, плохо укладывается в голове, что мы когда-то были совершенно незнакомы, но фактически я представил Упендру бабу г-же Безант тем самым утром на упомянутой станции.

По прибытии в Бенарес нас отвезли в большой дом нашего великодушного друга бабу Калли Киссен Тагора. Во второй половине дня состоялась специальная встреча Общества, где г-же Безант приподнесли богато украшенный приветственный адрес в гравированном бенаресском медном цилиндре. Вечером она с друзьями отправилась на водную прогулку по Гангу при лунном свете. Затем вместе со мной, графиней Вахтмайстер, Бхавани и Упендранатхом она отправилась к старой знакомой Е.П. Блаватской, которую та повстречала в 1879 г. — «Маджи», йогине, которая много лет, до самой своей смерти, жила в собственном ашраме на берегу Ганга. Мы поехали к мосту через Ганг, а оттуда поплыли в барке. В 4 дня Безант читала со ступеней зала муниципалитета лекцию толпе, собравшейся на улице, в первый раз — на новую тему «От атеизма к индуизму». Излишне говорить, что это была отличная речь, которую приняли с энтузиазмом. Рано утром в среду вся наша компания, сидя на крыше вёсельной барки, медленно плыла по Гангу вдоль города, наблюдая, как множество людей совершают омовение. Величественность этой впечатляющей картины была описана мною в одной из предыдущих глав.

В три часа дня мы встретились для дискуссии с ведущими пандитами Бенареса. Мы обнаружили, что они против образования индусскмх девочек в целом, особенно против образования вдов, являющихся ещё девочками, которых в индийском обществе сотни тысяч; с другой стороны они выразили безусловную поддержку моих санскритских библиотек, а также школ и обществ для индусских мальчиков. Было забавно наблюдать контраст между взглядами Анни Безант, которая столько лет была борцом за подъём и образование женщин, и жёстким консерватизмом этих окаменелых пандитов, которые, живя в XIX веке, мыслят по лекалам арийских доктрин первых веков нашей эры.

Лекция в зале муниципалитета этот вечер проходила в условиях большего неудобства, чем любая другая за эту поездку. Приём и распределение аудитории были устроены столь бестолково, что не только слушатели, но и выступающий оказались стиснуты в сплошную массу. Место на сцене для нашей компании, которое с большими усилиями удалось отбить, расталкивая толпу, было не больше обычного письменного стола, и Безант пришлось говорить свою речь с фиксированного пятачка на краю верхней ступени, ведущей к сцене, который был величиной с тулью мужской шляпы. Однако благодаря давлению толпы и тому, что я иногда дружески придерживал её за платье, чтобы она не упала со сцены, ей удалось достаточно приемлемо продержаться всю лекцию. Но это было слишком даже для добродушного человека, так что Упендра-бабу как президент нашего местного отделения на следующее утро вывесил такое объявление: «Из-за большой толпы на лекции г-жи Безант прошлым вечером просим джентльменов иметь с собой пригласительные билеты или приобрести билеты на завтрашнюю лекцию у бабу Джадаб Чандра Миттры или у ворот городского зала с 4 до 5.30 вечера».

25-го в четверг мы поехали в Сарнатх, место, где находился Олений парк, в котором Будда прочитал свою первую великую проповедь прежним товарищам по аскетическим подвигам, которые оставили его, когда он, теряя сознание от истощения, принял от дочери пастуха парное молоко, которое она ему приподнесла, поскольку сочли, что он потерпел неудачу в своей аскетической практике. Ступа, стоящая там, теперь в руинах, и всё же, это одно из самых интересных мест в мире для изучающих религии. И уж точно примечательная компания стояла в её тени этим утром — Анни Безант, которой было суждено оживить индусскую философию в Индии, и я, который уже 13 лет в сотрудничестве с буддийскими народами Цейлона, Бирмы, Читтагонга и Японии, работал над оживлением Благородной Дхармы, ноту которой задал Татхагата 24 столетия назад на этом самом месте. Изучающим психометрию известно о существовании у человека способности, называемой «сознательным ясновидением», то есть возможности применения более или менее развитого психического видения в бодрствующем состоянии. Потому им будет понятно, что вполне возможно, что обладающий этой высшей способностью восприятия, находясь там и употребив её, может увидеть картины акаши, сфокусированные в этом месте и вокруг него. Это и произошло; один из присутствующих крайне заинтересовал меня описанием сцены, в которой бхикшу с внешностью святого и одетый в оранжевое обращался к собранию немного к северу от того места, где сейчас стоит ступа. Мы вернулись в город, очень довольные своей экскурсией.

В два часа дня мы отправились в дом моего старого друга Мокшада Даса, где с 5.30 до 7 был проведён замечательный вечер вопросов и ответов. На следующий день мы писали много писем и приняли множество посетителей. Вечером была прочитана обещанная лекция на тему «Гипнотизм и месмеризм в свете теософии», после которой я принял в члены трёх кандидатов. На этом наш визит в Бенарес завершился, и на следующий день мы выдвинулись в Аллахабад. Несколько друзей сопровождали нас до Могхалсарая, а Упендра-бабу был с нами всю дорогу. На станции нас встречали Э.Т. Стёрди и другие аллахабадские теософы, там же г-же Безант представили профессора Чакраварти, который отвёл нас в свой дом, а затем в соседний — для размещения.

Раз в 12 лет в Аллахабаде (а это древняя священная Праяга) происходит огромное собрание паломников, которые разбивают лагерь на равнине, образовавшейся в результате наноса при слиянии двух священных рек — Ямуны и Ганга; они купаются в этих потоках, поют мантры, совершают церемонии и покидают это место с убеждением, что их грехи теперь смыты. Даже величайшие европейские и американские города не видали таких собраний, ведь есть подсчёты правительства, по которым нужно подготовиться к приёму более двух миллионов человек, которых надо кормить, обеспечить им охрану и санитарию. Если быть точным — 23 лакха, т.е. 2300000 человек. Поскольку так получилсь, что мы прибыли как раз когда происходило это собрание, или как называют его на местном языке, Магх-мела, нас, конечно, взяли на него посмотреть. Мы посетили его три раза в разные дни. Одному из наших членов как раз по долгу службы поручили заниматься этим мероприятием, и он любезно добыл нам двух слонов, на которых мы могли ехать, и сопровождал нас сам, выполняя роль экскурсовода. Анни Безант, Чакраварти, наш друг Сурадж Нарайн и я взобрались на первого слона, но графиня определённо отказалась залезать на своего. Она не привела никаких доводов кроме того, что не станет этого делать, и скорей уж останется без зрелища и вернётся домой, чем полезет на этого слона. Нам было так жаль, что она упустит это уникальное зрелище, что Сурадж наконец мобилизовал для неё экку (маленькую двуколку, в которую запрягают пони; оглобли её соединяются над седлом и фиксируются в некоем железном приспособлении, а колёсики её почти такие же маленькие, как у современной беговой коляски; пассажир сидит на маленькой дощечке, покрытой подушкой, примерно в четверть квадратного метра, а от солнца его укрывает балдахин, установленный на четырёх бамбуковых палках: такие примитивные повозки можно встретить во всяком западном музее). Когда это было устроено, мы поехали по равнине, наслаждаясь непривычным зрелищем, которое открывалось сверху, со спины слона. Эти умные животные с величайшей предосторожностью ступали через массы людей, толпившихся у самых их ног. Это было почти так, как если бы они переходили вброд поток из человеческих существ. Во все стороны на большое расстояние простирались множества смуглых тел; берега реки были заполнены совершающими омовение; потоки людей двигались туда и сюда, чтобы посетить лагеря знаменитостей — раджей и махараджей, земиндаров и талукдаров*, учителей различных сект, с пафосом говорящих речи, и многочисленных хатха-йогов, публично демонстрирующих свои суровые практики. Некоторые из последних были перемазаны в пепле и исчерканы шафрановыми кастовыми знаками, у некоторых были длинные всклокоченные волосы, дополненные шиньонами из растительных волокон, сложенными в высокие пыльные конусы, похожие на огромные крысиные гнёзда у них на головах, некоторые лежали на ложах, усеянных остриями, некоторые сидели в разных асанах, предписанных Патанджали, некоторые украшали свои тела после омовения, у некоторых глаза были закрыты, как в медитации, но перед всеми, за очень немногими исключениями, был расстелен на земле кусок ткани, куда благочестивые пилигримы могли положить своё подаяние из медных монет — короче, это было благочестивое выманивание денег.

__________
* Разновидности крупных землевладельцев. — Прим. пер.

Но что меня поразило как величайшее из всех надувательств, — это претенциозный самопоказ пышно одетых гуру и семейных жрецов индийских принцев, едущих на богато наряженных слонах под кричаще яркими балдахинами, с развевающимися златоткаными, серебряными или цветными шёлковыми флагами. Всё это блестело и искрилось на солнце, когда слоны этих очевидно напыщенных притворщиков, изображающих духовных водителей, двигались через огромное море пилигримов на виду у всего честного народа. Насытившись этим зрелищем и запечатлев в своих астральных мозгах галерею неизгладимых умственных картин, мы повернули своих слонов назад, туда, откуда мы выехали, осмотрительно прокладывая свой путь через огромные толпы. В третье своё посещение мы стояли на берегу Ямуны прямо перед фортом, глядя через реку на равнину, где разворачивалось величественное зрелище. Потоки людей двигались мимо нас во всех направлениях, время от времени представляя типы многих разных рас. Поскольку я раньше видел уже много индийских толп, эта, собравшаяся на Магх мелу, поразила меня лишь огромной численностью; но для наших дам всё тут было в новинку: они не просто смотрели, а внимательно наблюдали, и графиня вдруг вывела меня из состояния задумчивости, сказав г-же Безант: «Какая удивительная толпа! Посмотрите, — ни одного пьяного, ни одного ларька с выпивкой, ни одной драки. На лицах всех мужчин и женщин выражение невинного удовольствия, и такое ощущение, что все оживлены любящим религиозным чувством. Где еще в мире, у какой нации или в каком городе, вы видели толпу с таким порядком и самоуважением, как эта?». Пусть читатель попытается представить себе это величественное зрелище, открывшееся перед нами — огромная равнина была покрыта множеством людей с коричневой кожей и белыми тюрбанами на головах, и там и сям виднелись цветные пятна, созданные группами людей, носившими тюрбаны голубого, жёлтого или красного цвета. Если бы даже мне пришлось прожить ещё 50 лет, я бы всё равно не забыл впечатления, которое произвели на меня эти гуру на слонах со своими броскими флагами и богато одетыми учениками, толпящимися вокруг них в паланкинах: такой балаган они сделали из религии.

Уже на закате того дня, когда мы первый раз посители это собрание, 28 января, нас взяли покататься на лодках по Ямуне, а позже, вечером, была проведена встреча Теософического Общества, на которой я принял в члены двух кандидатов. 29-го весь день был занят бумажной работой, а вечером провели беседу. На следующий вечер в 6.30 Безант прочитала в Майо-холле лекцию «Недостаточность материализма». Какой эффект она произвела на огромную аудиторию, можно понять из записи в моём дневнике: «Это была лучшая и самая пламенная речь из пока что произнесённых ею на эту тему». 31-го я закончил писать свои «Листы дневника» для мартовского «Теософиста», и в 6.30 вечера, в замке Лоуфер, Безант выступила перед большим классом мальчиков из колледжа, которым профессор Чакраварти и другие старшие преподавали теософию. Там же на следующий вечер провели беседу. 2 февраля вечером она читала лекцию в железнодорожном театре на тему «Смерть и жизнь после смерти» перед совершенно не симпатизировавшей нам аудиторией. Весь день сильно лило, и народу пришло мало. По крайней мере, этот день оставил яркие воспоминания у графини Вахтмайстер, поскольку впервые за 20 лет она встретилась со своим старшим братом, генералом маркизом де Бурбелем, одним из королевских инженеров, услуги которых были временно предоставлены кашмирскому дурбару для строительства в этом штате железной дороги. 3 февраля мы посетили Каястха Патшалу, давно и успешно действующую школу для учеников, принадлежащих к касте каястха, или писарей. Следующие два дня были в основном посвящены посещению Магх мелы, а 6 февраля в 9 вечера мы отправились во всемирно знаменитый город Агра.

Прибыв в Агру 7-го с сильным опозданием из-за того, что дорога была забита транспортом, везущим паломников на великую мелу и с неё, мы были сердечно приняты нашим старым другом Лалой Баджанатхом, очень искренним, учёным и независимым человеком, который взял нас к себе в дом и гостеприимно нас развлекал. Миссис Арнолд, двоюродная сестра мисс Эмили Кислингбери из Лондона (гостившей у нас и Е.П.Б. в Нью-Йорке) приехала из Алигарха со своим мужем, чтобы увидеть Анни Безант, и присутствовала на беседе, проведённой ею в тот вечер. На следующий день наши дамы впервые увидели архитектурное чудо света, Тадж Махал, который так часто называют «поэмой в мраморе». Видев его раньше, я смог устроить им художественный сюрприз, попросив их закрыть глаза и проведя через арку входной башни с одной стороны садов; подержав их немного в тени, я попросил их открыть глаза и взглянуть на очаровательную картину, открывшуюся перед ними. Тадж расположен в обширном саду, где деревья и клумбы расположены с тончайшим вкусом ландшафтного дизайнера. От места, где мы стояли, простирался долгий ряд узких неглубоких бассейнов, по центру которых идёт линия фонтанов. На расстоянии около 200 метров этот пейзаж прерывается большой возвышенной каменной платформой, простирающейся между тротуарами, с которой посетители могут полностью видеть всю панораму. За нею бассейны продолжаются, пока не достигают поднятого над уровнем земли гульбища, целиком опоясывающего постамент, на котором и стоит несравненный мраморный мавзолей любимой царицы императора шах Джахана, Мумтаз Махал, и его самого, изящные формы которого особенно выделяются на сапфировом фоне безоблачного индийского неба. Всякий путешественник, обладающий художественным вкусом, уносит то же самое впечатление. Но когда мы прошли по аллее и подошли к мавзолею, мы с графиней заметили, что г-жа Безант, похоже, подавлена какой-то печалью. Она апатично, и в то же время грустными глазами, смотрела на это огромное мраморное сооружение. Когда мы спросили её о причине её грусти, она сказала, что почти подавлена ощущением от кровопролитий, происходивших в прошлые времена в форте, грозные стены которого возвышались перед нами по ту сторону реки, и вокруг него. Кроме того, за всей красотой этого несравненного здания она чувствовала несчастья и почти слышала стоны бедных кули, принудительным трудом которых оно было построено. Рассказывают и об одной из самых безжалостных жестокостей в истории, которую совершил шах Джахан: говорят, что проект этого мавзолея был создан великим итальянским архитектором, вызванным им из его далёкой страны, чтобы надзирать за строительством. Когда оно было закончено и эта красота предстала перед людьми, кровавый тиран бросил его в тюрьму и выжег ему глаза, чтобы он никогда не смог повторить столь совершенную работу. Из фотографий, картин и резных макетов, разошедшихся по всему миру, о Тадж-Махале нельзя получить адекватного представления: чтобы узнать, каков он на самом деле, его надо видеть в обрамлении садов и при свете индийского солнца или в лунном свете тёплого индийского вечера.

Конечно, в Агре, как и в других местах, нас фотографировали, и после описанного случая, имевшего место утром 9-го, графиня и Свен Риден, один из наших шведских членов, отправились в Секундру смотреть мавзолей Акбара — величайшего из императоров Индии, который был терпим ко всем формам религиозных верований, уменьшил жестокие давящие налоги, наложенные на его подданных-индусов его предшественниками, реформировал управление доходами, способствовал коммерции и улучшал дороги в империи, поощрял учёность и литературу, учреждал школы во всех частях своих владений, и был достоин царской власти, став одним из тех, чьи имена остались в истории. Я стоял у могил многих королей в разных странах, и обычно уходил, полный отвращения и искреннего негодования по поводу лжи об их характере, написанной на мраморе их приспешниками-льстецами. Особенно чувствовалось это в соборе св. Петра в Риме, где я видел пышные памятники папам и королям, чьи тела, если бы поступить по справедливости, стоило бы бросить собакам. Это были люди,

«В чьих играх в царства ставкой был престол;
Чьи кости — люди, мир — игральный стол».*

__________
* Байрон, «Бронзовый век». Цит. в пер. Ю. Балтрушайтиса. — Прим. пер.

Рядом с этими карликами в нравственности фигуры Акбара и Ашоки, императоров Индии, возвышаются грандиозно.

Темой лекции Безант в тот вечер была «Эволюция человека», что, вероятно, было данью научным и философским вкусам Лалы Баджанатха. После её окончания я сформировал «Ассоциацию индусских студентов Агры» и организовал сбор средств по подписке на их библиотеку. По возвращении домой наш хозяин прочитал Безант и мне часть рукописи Катехизиса адвайты, который он сочинял. Мы нашли его превосходным, и это действительно было так, поскольку надо признать, что это литературная задача огромной сложности. В учении Шанкарачарьи есть нечто столь тонкое и столь метафизическое, что сжать его в серию вопросов и ответов, понятных для среднего человека, особенно молодого студента, — это чрезвычайно трудное дело. Как, думается, я уже объяснял раньше, успех первого издания «Буддийского катехизиса», вышедшего в 1880 году, навёл меня на мысль об издании аналогичных сводных работ по всем восточным религиям: в добавление к трём великим школам индийской мысли мой план охватывал зороастризм и ислам. Из них были опубликованы катехизисы двайты и вишиштаадвайты, и ещё один — японской буддийской школы син-сю. Один парсийский джентльмен предпринял попытку составить катехизис своей религии, и хотя у меня годами лежат готовые заметки, из-за своих должностных обязанностей я так и не нашёл времени составить краткое изложение ислама. Текст по адвайте, насколько мне известно, вообще никогда не подходил к степени готовности для публикации, хотя у меня было два или три договора с разными индийскими авторами на его завершение. Естественно, я был очень доволен, что Лала Баджанатх интуитивно схватил, как правильно это трактовать, и надеюсь, что со временем его труд будет опубликован.

Рано утром 10-го мы отправились из Агры в Муттру, святое место, непосредственно связанное с памятью Шри Кришны. До туда только три часа езды, так что мы попали туда в подходящее время для второго завтрака, который в Индии является незыблемой традицией, как и во Франции. Мы устроились в милом домике, принадлежавшем его высочеству махарадже Бхартипура. Во второй половине дня наши друзья взяли графиню и меня покататься по реке на вёсельной лодке вдоль всего города, который представлял весьма живописную панораму. Мы видели то место, где, как говорят, Кришна совершил церемонию шраддха для своего дяди, и высокую башню, отмечающую то место, где жёны Кансы сожгли себя, совершив сати. Вечером Безант читала лекцию в театре Гаррисона на тему «Смерть и жизнь после смерти» перед аудиторией, состоявшей в основном из английских солдат. Затем я представил присутствующим индийским джентльменам идею общества для мальчиков и начал сбор средств, который продолжился на встрече, состоявшейся на следующий день, и образовал общество, после чего Безант прочитала лекцию, которая переводилась на местный язык, так как присутствовало не так много индусов знающих английский, чтобы она могла быть избавлена от необходимости перевода. Я, пройдя уже более сотни раз через такое испытание, мог ей только посочувствовать, тем более что был просто слушателем, а не исполнителем главной роли. Действительно, мне было жаль видеть, как эта одарённая дочь Минервы, из уст которой вытекает хрустальный поток красноречия, трогающего сердца, когда ей позволяют двигаться в собственном темпе, вынуждена читать свою речь предложение за предложением, каждый раз ожидая, когда её слова перекорёжат на местном языке так, чтобы их поняла эти индийская аудитория. На следующее утро мы выехали в Дели, старинную столицу империи моголов. Мы достигли места в пять вечера, а уже в шесть Безант стояла перед огромной аудиторией в зале муниципалитета, читая лекцию на ту тему, которая неизменно до самых глубин трогает сердца индусов — «Индия: прошлое, настоящее и будущее». Позже, когда мы были уже более, чем готовы для этого, мы пообедали по-туземному в доме нашего друга и сотрудника, д-ра Хем Чандра Сена, который с самого начала нёс на своих широких плечах основание местного отделения Теософического Общества, которое я заложил во время своего первого посещения этого города. На следующее утро он взял нас в поездку к Кутб Минару, описание которого я приберегу для следующей главы.

Немного есть мест на поверхности Земли, вокруг которых скопилось столько воспоминаний о распрях и борьбе между людьми, о напрасном героизме и торжестве дикости, о завоевании и разрушении царств и рождении новых империй, как вокруг Дели. На 70 километров вокруг поля загромождены громадами великолепных руин, городами, превратившимися в пыль, гробницами завоевателей, перемолотыми жерновами времени, и там и сям, подобно драгоценным камням в куче мусора, сияют мраморные мечети и гробницы изысканных форм, как воплощённые в искусстве отметки вершин, достигнутых полководцами в их победном пути к трону, на котором они оставили после себя моря крови и стоны жителей, сначала обобранных до последней нитки, а потом убитых. Тот, кто может читать записи нетленной акаши и воспроизвести перед собой живые картины прошедших эпох, должен ощутить, если имеет хоть малейшее сочувствие к страданиям человечества, непреодолимую печаль, когда направит свой умственный взор на эти трагедии прошлого. Но не нужно вызывать картины из астрального света, чтобы кое-что узнать о трагических событиях, происходивших в этой провинции* — почти все страницы её истории имеют цвет крови. В течение первых одиннадцати столетий нашей эры там правили индийские династии, а с XII века начался ряд правлений мусульманских завоевателей: Мухаммед Гхор, Кутб-ад-дин, Илтутмиш, царица Разия, Джалал-ад-дин, Ала-ад-дин, Туглак, Фируз-шах сменяли друг друга, при этом каждый сначала разрушал, опустошал от населения, а потом заново строил и населял эту территорию. Война была обычным положением дел, а мир наступал только иногда. В декабре 1398 года, в правление Мухаммеда Туглака, к Дели подошли орды Тимура. Царь бежал в Гуджарат, армия была разбита под стенами города, и Тимур, войдя в город, отдал его на пять дней на резню и разграбление. Как говорит Имперский справочник по Индии, «улицы были завалены трупами, и когда наконец даже могольский аппетит на убийства был удовлетворён, орда отступила, уведя с собой в рабство большое количество и мужчин, и женщин». В XVIII веке персидский завоеватель Надир-шах победно вступил в город и повторил резню, устроенную Тимуром. 58 дней победитель грабил и богатых, и бедных, «и когда он отобрал последний грош, то покинул город с добычей, оцениваемой в 9 миллионов фунтов стерлингов» (там же, т. IV, с. 192-3).

__________
* Речь идёт о т.н. «Объединённых провинциях», охватывавших территории современных штатов Уттар Прадеш и Уттаракханд. То же обозначение использовано автором в названии предыдущей главы, которое было изменено, т.к. оказалось бы непонятным современному читателю, да к тому же ещё и не было введено на момент описываемых событий. — Прим. пер.

В предыдущей главе читатель вместе с нашей путешествующей компанией, которую любезно направлял Хем Чандра Сен, подошёл к подножию Кутб Минара. Это великолепный минарет, или скорее, башня победы, был воздвигнут в XII веке Кутб-ад-дином, наместником султана Шахаб-уд-дина. После смерти своего суверена он провозгласил себя независимым самодержцем и стал основателем «рабской династии». Ему Дели обязан большинством из своих величайших памятников, стоящих сейчас в руинах. Гигантский столп, о котором мы говорим, около 70 метров в высоту, около 15 метров в диаметре у основания и около двух — у вершины. Он состоит из пяти ярусов, внутри которых проходит винтовая лестница, и венчается куполом, теперь разрушенным — он упал во время землятресения 1803 года. При соединении каждого яруса со следующим есть сильно выдающиеся балконы; материал — красный песчаник, кроме верхних верхних десяти метров, построенных из белого мрамора. До этого места поверхность имеет канелюры, которые на нижнем ярусе попеременно угловатые и округлые, на втором — округлые, а на третьем — только угловатые. Между ярусами находятся богато декорированные выступающие пояса с надписями на арабском. Даже самый поверхностный наблюдатель будет поражён изысканным изяществом и симметрией этого стойкого памятника султана Кутба. Доктор Фергюссон, самый знаменитый из писавших об индийской и восточной архитектуре, говорит: «Не будет преувеличением сказать, что Кутб Минар — самый красивый образец этого класса из известных, где-либо существующих. Единственный соперник, который может прийти на ум большинству людей, это колокольня во Флоренции, построенная Джотто. Но, — добавляет он, — как ни прекрасна она, ей не хватает той поэтичности замысла и изысканной отделки деталей, которая отмечает каждый элемент резной отделки Минара».* Д-р Фергюссон и сэр Уильям Хантер, редактор имперского справочника по Индии, расходятся во мнениях относительно первоначального назначения башни. Последний говорит, что «это, несомненно, был минарет, откуда по всему городу мог быть слышан призыв муэдзина к утренней и вечерней молитве», тогда как первый авторитет утверждает, что «эту башню не следует рассматривать как возведённую для тех же целей, что и те, что обычно строят повсюду при мечетях. Она замышлялась не как место, откуда муэдзин будет призывать на молитву (хотя её нижняя галерея могла использоваться и для этого), а как башня победы — джая стамбха, фактически — эмблема покорения, которую индусы могли легко понять и оценить».

__________
* Fergusson, «History of Indian and Eastern Architecture», London, 1891, с. 506.

Вокруг огромного двора, в котором стоит башня, находятся развалины мечети, тоже построенной этим афганским завоевателем; она в значтельной мере выстроена из резных фрагментов индуистских храмов, соединённых, однако, в такие формы, которые мы называем сарацинской архитектурой. Фергюссон говорит, что «это самый изысканный образец в своём классе, без исключений». Епископ Хебер, видевший этот пейзаж с того места, где теперь стояла Анни Безант и вся наша компания, так описывает увиденное: «Ужасающее зрелище запустения: руины за руинами, гробницы за гробницами, куски кирпичной кладки, песчаника, гранита и мрамора рассеяны повсюду по и без того каменистой и бесплодной почве — невозделанной, за исключением одного-двух небольших участков, и без единого деревца». Но не будучи ни журналистом, ни экспертом в архитектуре, я не буду задерживаться на подробностях подъёма и падения империй в этом историческом месте. Достаточно будет сказать, что первым было государство ранних ариев, пришедших в Индию, существовавшее как минимум за 2000 лет до нашей эры, столица которого называлась Индрапрастха (упомянутая в Махабхарате), а последним — Британская Империя. Что меня больше всего поразило, так это что эти изящные мечети, мавзолеи, дворцы и башни, встречавшиеся нам, были возведены завоевателями, чьи зверства были невообразимыми. Однако я не могу оставить эту тему без краткого упоминания железной колонны, к которой недавние открытия д-ра Дж. Ч. Боша и других в области болезней металлов привлекают дополнительный интерес. Эта колонна из ковкого железа без примесей, которая простояла на открытом воздухе, повергаясь всем превратностям климата северной Индии, 14 столетий, не ржавеет и не демонстрирует никаких других признаков разрушения. Общая высота её от основания до капители — 13 метров, диаметр внизу — 40 см, а вверху — 30 см; примерно на шесть метров из этого она уходит в землю, а капитель — высотой в метр, чётко обработанная в персидском стиле. Она даёт нам самое поразительное подтверждение того факта, что в эти отдалённые века индийцы достигли в обработке металла результатов, которым не было равных западных странах до самого недавнего времени. Фергюссон вполне справедливо говорит, что «Это открывает наши глаза на неожиданное состояние дел. Поразительно, что 14 веков подвергаясь действию ветра и дождя, она не заржавела, а капитель и надпись столь же чётки, как и во время её создания». Естественно, возникает подозрение, что древние владели секретом какого-то антикоррозионного сплава, но генерал Каннингэм в Индии и д-р Перси из Лондонской горной школы анализировали пробы этого металла, который оказался чистым железом, а не сплавом. Е.П. Блаватская касается этого предмета, как и многих других, в «Разоблачённой Изиде» — весьма полезной сокровищнице всяких сведений. В т.I, с.210-211, она намекает, что эти мастера, издревле отличавшиеся как металлурги и каменотёсы, были знакомы с действием «той тонкой силы, которую древние философы называли „душою мира“. Только на Востоке и на безграничных просторах неисследованной Африки изучающий психологию найдёт обильную пищу для своей души, изголодавшейся по истине». Причина этого, говорит она, очевидна. Тонкие силы природы трудно вызывать в густонаселённых местах, изобилующих фабриками и прочими производствами, отравляющими атмосферу химическими выделениями; условия ещё более ухудшаются из-за аурических токов, исходящих от множества недуховных людей. Она говорит нам, что «Природа столь же, как человеческое существо, зависима от условий, необходимых для работы, и её могучему дыханию, так сказать, можно легко помешать и даже приостановить его, и тогда согласованность её сил в конкретном месте нарушится, как если бы она была человеком». Не только климат, но и ежедневно ощущаемые окультные влияния не только видоизменяют физио-психологическую структуру человека, но меняют даже строение так называемой неорганической материи в такой степени, какой европейская наука не сознаёт. Так, Лондонский медицинский и хирургический журнал советует хирургам не брать с собой в Калькутту ланцетов, потому что на личном опыте было обнаружено, что «английская сталь не переносит атмосферы Индии»; и что связка английских или американских ключей «полностью покроется ржавчиной через 24 часа после того, как будет привезена в Египет, тогда как предметы, сделанные из местной стали, сохраняются в этих странах неокисленными». Факты таковы, что в области металлургии нам предстоит узнать ещё много вещей, и среди прочего секрет закалки и отпуска железных, медных и бронзовых инструментов, чтобы достигать в этом такого совершенства, как это получалось у древних. Наши археологи только начинают переворачивать некоторые из старейших страниц мировой истории. Как раз сегодня я прочитал в журнале «Саенс сифтингс», как профессор Флиндерс Питри, возможно, самый знаменитый археолог наших дней, говорит, что «Поразительная черта недавних открытий в Египте — в том, что они полностью переворачивают представления о египетском искусстве, существовавшие до сих пор. Известное нам египетское искусство, которое мы считали лишь начальными попытками самовыражения людей, оказалось огрубевшей формой, выродившейся из бесконечно превосходившего его искусства, существовавшего за много поколений до него. Некоторые из ранних, почти доисторических рисунков прекрасны и совершенны. Подробности фигур на некоторых из ранних рисунков удивительны в своей утончённости, красоте и точности. Более того, и письмо даже на самых ранних формах совершенно. Это может показывать, что в Египте за несколько столетий до той даты, которой часто приписывают сотворение мира, существовала высокая цивилизация». Но точно то, что сейчас открывает Флиндерс Питри, было открыто до него Мариэтт Бей, как можно видеть, сверившись с «Разоблачённой Изидой», т.I, с. 6. Загадка железной колонны у Кутб Минара почти неопровержимо убеждает, что её изготовители в V веке знали секрет того, как управлять пульсациями эфира, или мировой души, внутри неё, чтобы защитить её от химических изменений, которым подвержена всякая сталь современного производства. «Эта древняя сталь, — восклицает американский оратор Вэндел Филлпс, — есть величайший триумф металлургии, а метуллургия есть слава химии».

Конечно же, стены самого верхнего помещения Кутб Минара покрыты именами и разнообразными надписями, оставленными посетителями; так что, поскольку оставалось ещё пустое место над входной дверью, я там написал название нашего Общества, после чего мы вернулись в город.

В тот вечер, 13 февраля, Безант опять читала лекцию в зале муниципалитета на тему «Теософия и наука». Она подала тему более удовлетворительно, чем когда-либо, поскольку больше углубилась в подробности научных моментов. Факты таковы, что последние научные открытия просто очаровывают изучающего теософию, поскольку каждый шаг вперёд идёт в направлении области древней оккультной науки. Последнее объявление, которое я видел, было о том, что некто сконструировал машину столь утончённую, что она способна доказать действительную связь между цветом и звуком — предмет, который, как едва ли нужно напоминать тем, кто уже давно состоит у нас в членах, часто обсуждался авторами из нашего Общества. В действительности, остался лишь один шаг между последними успехами в беспроводной телеграфии и явлением передачи мысли. Мы, старые теософы, подобны людям, стоящим на скале и наблюдающим волны, накатывающие на её основание; волны, в нашем случае, — это нападки бессильных критиков Древней Мудрости, этой живой скалы из философского камня, которая непоколебимо стоит на протяжении веков среди мимолётных изменений догматического богословия. За четверть столетия положение, занятое Основателями, нисколько не ослабло, но напротив, мы с каждым годом становились всё сильнее по мере того, как сектантские перегородки подрывались продвижением науки.

Утром 14 февраля Безант принимала посетителей и провела сессию вопросов и ответов, а в 3.30 дня мы отправились в короткое путешествие в Мирут. На станции нас встречал пандит Рама Прасад, магистр исскуств, президент местного отделения и автор «Тонких сил природы»*, и с ним ещё 15 человек; нас с удобством разместили.

__________
* Среди многих комичных ошибок, встречающихся в корреспонденции нашей штаб-квартиры, одну из самых смешных сделал один индиец, желавший заказать эту книгу, которую он невинно назвал «Последний фарс природы» («Nature’s Final Farce» вместо «Nature’s Finer Forces»).

На следующее утро после сессии вопросов и ответов я несколько часов ездил вокруг города с бабу П.Ч. Гхошем, разыскивая дом, в котором Е.П.Б. останавливалась в 1856 году по пути в Тибет, или его приблизительное место, но не смог его найти, так как джентльмен, принимавший её тогда, уже умер, а его сына, который мог бы провести меня на место, я разыскать не смог. Этим вечером был ажиотажный наплыв народа на лекцию Безант «Теософия, карма и реинкарнация», и аудитория проявила живой интерес. Затем я сформировал «Общество индийских студентов».

Утром 16-го была сессия вопросов и ответов, после которой мы позавтракали индийский пищей в доме одного из членов. Там мы встретили пандита Нандкишора, владельца знаменитого экземпляра Бхимагрантхама, о котором в предыдущих номерах нашего журнала было написано столько интересного. Думаю, что уже упоминал раньше, что один из самых интересных фактов относительно этих «Индийских книг сивилл» в том, что там не найти гороскопов людей, не родившихся в Индии, так что никто из нас, иностранцев, не сможет получить оттуда информации о себе. Но насколько удивительно, что родившиеся в Индии, которых держатель книг ни разу не видел и даже не слышал о них, могут туда прийти, показать свой гороскоп и быть отосланы к соответствующему тому, в котором они обнаружат записанной свою историю и историю своей семьи, иногда с сотнями мелких подробностей, и пророчества о своём будущем. В тот вечер был сильный дождь, но Безант собрала хорошую аудиторию, пришедшую послушать её беседу на тему «Смерть и после», которую она прекрасно и по-новому подала.

Во второй половине следующего дня, после беседы и приёма множества новых членов, мы выехали в Амбаллу. Под энергичным руководством нашего всегда активного и усердного друга Рай Б.К. Лахири и других членов, местное отделение приобрело удобный и хорошо проветриваемый зал для собраний, где мы проводили беседы и вели дела Общества. Из-за требований плана нашей поездки нам пришлось отказаться от приглашений посетить туземные княжества Патьяла и Джхинд. На следующее утро, 19-го, после краткого пребывания в этом месте, мы выехали в Лудхьяну и достигли её в 11.30 утра. Нас встретили с музыкой, и так, процессией в сопровождении большой толпы, мы прошли вдоль базара. В пять вечера Безант выступала перед толпой, находившейся в таком возбуждении, что её не удавалось призвать к молчанию, и после нескольких бесплодных попыток быть услышанной, ей пришлось сдаться. Толпы северной Индии в силу расовых типов людей, особенно их роста и одежды, составляют более живописное зрелище, чем на юге. Народом было наполнено не только место лекции, но людьми были покрыты и соседние здания и каменные стены, огораживавшие место. Часть лекции была переведена на урду, а затем мы ушли.

Следующее утро было занято собранием с беседой и работой с корреспонденцией, а после полудня в том же месте повторили вчерашнюю лекцию, но уже при других условиях, поскольку на этот раз комитет выпустил билеты и задействовал достаточное количество полицейских сипаев для поддержания порядка, так что речь была слышна и всё прошло хорошо. На следующий день, проведя утреннюю беседу и позавтракав, в час мы поехали дальше — в Джаландхар. Там нас опять сопроводили от станции процессией с оркестром и многочисленным эскортом телохранителей. Безант выступала перед аудиторией в 2000 человек на сцене, возведённой на открытом воздухе, из-за отсутствия достаточно большого зала, чтобы вместить всех желающих. Присутствовало заметное количество европейцев, но некоторые, я должен сказать, были столь дурно воспитаны, что нам было стыдно за нашу расу. Один особенно наглый из них, — я думаю, плантатор, — имел столь малое представление о приличиях, что на глазах у большой аудитории индусов сидел и курил, пуская дым прямо в лицо нашим дамам. Такие демонстрации невоспитанности я видел не раз; помню, однажды, в Думраоне, один плантатор сидел на моей лекции с корзиной, в которой было несколько бутылок содовой, лёд и бутылка виски, с каждой минутой набираясь всё больше и больше. Этим вечером было решено, что графиня Вахтмайстер должна сейчас же ехать в Сан-Франциско, чтобы присутствовать на годовом съезде Американской секции и попытаться раскрыть капканы, которые Джадж собирался расставить, воспользовавшись этим случаем. О том, что ей удалось там реально сделать, можно прочитать в официальном отчёте о том съезде, выпущенном Американской секцией.

Следующей нашей целью была Капуртхала, столица туземного княжества, носившего то же название. Его высочество махараджа прислал нам кареты, чтобы встретить нас у железной дороги, и мы проехали на них больше двадцати километров по плоской, довольно неинтересной местности, пока по прибытии не были устроены в богато украшенном гостевом доме. Такие здания для размещения гостей есть у всех местных принцев всех уровней, и почти неизменно они обставлены в европейском стиле более или менее безвкусно, а иногда уж совсем. Некоторые правящие принцы заходят так далеко, что держат лошадей, слонов и телохранителей для гостей, и всякий хозяин старается выставить гостю самую приемлемую, как он думает, для него еду и выпивку, особенно последнюю. И к сожалению, то, как прикладываются к ней гости, оставляет у обитателей туземных княжеств довольно нелестное впечатление о способности представителей белой расы сдерживать себя. Нынешний и прежний деваны Капуртхалы, Матхура Дас и Рамджас, его отец, а также квавлер ордена Индийской империи Сирдар Бхактар Сингх, самый активный из официальных лиц княжества, пришли побеседовать с нами об индуизме. Хотя все эти люди были искушёнными политиками и были вынуждены во всех должностных делах действовать с оглядкой на британского представителя, всё же, когда они пришли повидать нас, они отодвинули в стороны все политические соображения и увлечённо вступили в дискуссию по религиозным проблемам. Это сторона индийского характера, очень плохо понимаемая иностранцами. И тем не менее, это прочное основание, на котором построены национальный характер, темперамент и идеалы. Наша компания получила аудиенцию у махараджи, который говорит по-английски и по-французски (что редко встретишь в Индии) и почти одинаково хорошо известен в Лондоне и Париже. Он взял нас прокатиться по городу, а вечером председательствовал на лекции Безант «Древняя арийская и современная цивилизация» в богато украшенном великолепном дурбарном зале, который был прекрасным местом для публичных мероприятий. Я был поражён видом официальных лиц княжества, которые сидели перед нами в богатых, живописных нарядах и с пристальным вниманием слушали прекрасную речь Безант. На следующий день у нас была прощальная аудиенция, а Безант была приглашена во внутреннюю часть дворца встретиться с махарани. Перед тем, как мы сели в кареты, один из государственных чиновников преподнёс каждому из нас красивую кашмирскую шаль с комплиментами от своего начальника. Графиня покинула нас в Картапуре, где мы сели на поезд в знаменитый Амритсар, главный город сикхов. Там нас сразу же отвезли к Золотому Храму, красивому архитектурному творению, который, со своими золочёными куполами, сияющими в солнечном и лунном свете, стоит посередине огромного пруда. Подойти к нему можно по ведущей к нему и опоясывающей его дорожке из чистого белого мрамора с красивыми коваными железными перилами. После этого мы поехали в дом, который мисс Мюллер сняла для своего временного проживания, и переночевали там. Этим вечером Безант в полностью набитом людьми театре прочитала лекцию «Индуизм и теософия».

На следующее утро, 24-го, мы выехали в Лахор и прибыли туда в 10 утра. На станции нас встречала большая делегация, и комитет, с согласия махараджи Капуртхалы, разместил нас в его просторном бунгало. На рождество в Лахоре проводил свой съезд Индийский Национальный Конгресс, и огромный круглый пандаль (тростниковый навес), возведённый для него, всё ещё стоял, так что Безант выступала там с лекциями перед аудиторией в 5000 человек. Это хорошо характеризует качество её голоса, который был способен достигать последних рядов слушателей. Разговаривая с ней, и не подумаешь, что такое возможно, потому что обычно она говорит негромко, приятным тоном, иногда столь тихо, что глуховатый человек мог бы и не расслышать. Тема лекции была «Теософия и современный прогресс». В 9 вечера была беседа в зале муниципалитета — отличном помещении, очень ярко освещённом. На следующее утро, в восемь, мы поезали в Арья-самадж Мандир, где Безант раздавала награды в школе для девочек — одном из полезных учреждений, основанных последователями покойного свами Даянанда. После этого Безант провела приём, и мы позавтракали с судьёй П.Ч. Чаттерджи, очень культурным и просвещённым человеком, сильно симпатизирующим нашей работе: он является автором ценных монографий об истории буддизма в Индии. В четыре Безант прочитала в пандале Конгресса ещё одну великолепную лекцию перед столь же большой аудиторией, как и в прошлый раз. На следующий день наша работа началась в 9 утра и продолжалась непрерывно до позднего вечера. С одиннадцати до двух Безант держала дурбар, после которого нас с нею фотографировали, в полпятого мы посетили дом Рай Бишамбара Натха, в полшестого она перед тремя тысячами человек читала лекцию о пантеизме, а затем мы отправились в штаб-квартиру Санатана-дхарма сабхи, представителей ортодоксальной части индусского сообщества, где приняли хвалебное обращение и отлично на него ответили, что переводил наш старый товарищ пандит Гопинатх. К тому времени Безант уже изнемогала от усталости, так что я перенял эстафету, и с девяти до пол-одиннадцатого вечера провёл встречу, на которой принял в члены Т.О. троих из самых влиятельных людей Лахора (одним из них был Дурга Прасад, президент Арья самадж). Весь следующий день и всю следующую ночь мы ехали в Барейлли.

Мы достигли Барейлли в 7.30; там нас очень сердечно и любезно принимал бабу Прия Натх Баннерджи. Весь день сильно лил дождь, но перед лекцией Безант небо расчистилось, и в зале муниципалитета собралась хорошая аудитория. Лекция была на тему «Теософия и религия». Но день был омрачён получениеи из Лондона писем, которые весьма ясно указывали на то, что Джадж приобрёл довольно сильное влияние на умы некоторых из наших важнейших сотрудников, среди которых были и самые близкие друзья Безант. К счастью, однако, эти настроения не продолжились до того времени, когда произошло отделение Джаджа, за которым последовало моё решение, что отколовшиеся тем исключили себя из Теософического Общества.

На следующий день (1 марта) мы принимали посетителей и провели беседу. Среди пришедших был молодой офицер, отец которого был британским политическим представителем в Джайпуре, когда мы с Е.П. Блаватской в 1879 году во время той памятной поездки посетили этот город при забавных обстоятельствах, которые я ранее описал, и который тогда оказался достаточно любезен, чтобы предоставить нам слонов для поездки в заброшенную столицу, Амбер, стоящую в одиноком великолепии, сияя на солнце белыми полированными дворцами. В 5.30 вечера Безант прочитала лекцию «Человек и его судьба», столь великолепную, что в своём дневнике я её назвал «Кохинуром среди брильянтов». Оставляю воображению читателя представить, каким интеллектуальным пиром я наслаждался в течении всего этого турне с божественно одарённым оратором.

На следующий день мы отправились в Лакхнау, прибыв туда рано утром. Г.Н. Чакраварти и Пьяр Лалл, которые присоединились к нашей компании, и бабу Упендранатх Басу, который был с нами бóльшую часть поездки по северу, но не принимал такого активного участия в нашей работе, чтобы быть особо упомянутым в этом повествовании, окружили Безант бодрящей, оживляющей атмосферой симпатии, в каковой её перенапряжённая нервная система так нуждалась. Они отвезли её завтракать в дом Пьяр Лала, и она провела с ними весь день. М-р Э.Т. Стёрди, член Т.О. из Новой Зеландии, теперь проходивший в Индии курс упражнений йоги, проводил время со мной, обсуждая серьёзность ситуации, вызванную заговором м-ра Джаджа. Мы согласились на том, что лучше будет оставить Безант на попечении её индийских друзей, а самим вернуться в Адьяр для подготовки документов по делу Джаджа, затем воссоединившись с ней в Пуне. Она бы тем временем посетили Каунпур и Нагпур. Тем вечером Безант выступала в «Барадари», доме для развлечений прежнего царя Авадха*, расположенном в великолепном саду, называемом Кайзербагх. Здание и окружающие его веранды были плотно набиты слушателями. Тема лекции была «Человек, его природа и способности», и подана она была очень умело и изящно. Следуя нашему соглашению с м-ром Стёрди и Безант, в полдень 3-го числа я выехал в Адьяр, а они пошли меня проводить. Март — самый жаркий месяц жаркого периода в северной Индии, и в путешествии мне пришлось пройти через тяжкие испытания. После того, как я проехал Каунпур, жара стала ужасной, а горячий ветер усилился почти до бури, поднимая мелкие песчинки с пустынной равнины, через которую мы проезжали. Он дул сбоку и не только наполнял вагон пылью, которая проникала в каждую щель и попадала во все складки моей постели, но и так поднял давление в моей голове, что я постоянно смачивал её водой из умывальника, чтобы предотвратить тепловой удар. В результате я простудился и мой голос стал сиплым. Так продолжалось весь следующий день, и в какой-то степени ещё один, но наконец, 6-го в 8 утра я прибыл в Мадрас, и никогда ещё не находил свой дом более комфортным и привлекательным.

__________
* Также Ауд, область, получившая название от г. Айодхья. — Прим. пер.

Нужно побывать в Адьяре и увидеть красоты нашего поместья, чтобы понять мои постоянные выражения радости при возвращении туда из дальних путешествий. Это место, которое никогда не надоедает; новые его красоты постоянно открываются как гостям, так и постоянным обитателям. От Лакхнау до Мадраса около двух тысяч километров, а что это значит в жаркий сезон, не нужно рассказывать тем, кто жил в Индии. Но только я устроился дома, как произошла неприятность. Безант телеграфировала мне с просьбой исправить плохое впечателение, созданное заметкой редактора о нашем турне, появившемся в мартовском номере «Теософиста» за 1894 г. (с. 390). Надо признать, что тон её был неодобрительный, и тем более это было предосудительно, что статья была написана либо Эджем, либо Олдом, заведовавшими редакцией в моё отсутствие, которые долгое время были с Безант в отношениях младших соучеников, потому менторский тон, принятый ими, никак не был оправдан. Они писали:

«Защита ею индуизма чистой воды некоторыми может рассматриваться как не соответствующая тому, чего можно было бы ожидать от неё как распространителя теософии, читающего лекции под эгидой Индийской секции Теософического Общества, и как бы ни были индусы довольны тем, какая дань отдаётся их традициям, литературе и вероучению, мусульмане, суфии, парсы и буддисты не могут чувствовать себя столь же уютно в рядах её сторонников. Нужно открыто признать, что её лекции, как сообщается, не гармонируют с широким эклектизмом Теософического Общества, и по этой причине стали источником разочарования для многих из наших самых серьёзных членов. Для того, кто лишь недавно убедился в красоте и истине индуистской веры, пожалуй, и простительно такое исключительное рвение, которое должно быть неуместно на любой репрезентативной теософической платформе, но что г-жа Безант вкладывает всю душу во всё, что бы ни предпринимала, хорошо известно. И если бы существовало какое-то сомнение относительно её веры как в дух, так и форму индуизма, следующее должно все такие сомнения отбросить: Безант, как и полагается преданному индусу, ежедневно совершала омовение в священном Ганге в Аллахабаде во время Кумбха-мелы. Для её английских друзей было само по себе убедительно видеть её в индусской женской одежде, босой, с сосудом в руке, идущей на великий водный праздник на Ганге!».

То, что эта история являлась вымыслом, и наши молодые люди, не проверив, позаимствовали её из какой-то другой публикации, делает нанесённое ей ими оскорбление только больше. Неправдой было и то, что Безант не смогла понравиться последователям других религий, тогда как в своих недавних выступлениях о великих мировых религиях она смогла мастерски представить основы и дух каждой, зарекомендовав себя, пожалуй, как самого эклектичного религиозного лектора нашего времени. Я написал в апрельский номер нашего журнала статью «Индийское турне Анни Безант», в которой оправдывал её непредвзятость и отдал должное её великолепному изложению теософии как основы всех религий, включая и индуизм. Что же до её права на собственные взгляды и их изложение на свою ответственность, я заметил следующее:

«Мои обязанности как менеджера турне и председателя на всех лекциях „Анны-бай“ вместе с постоянной занятостью местными текущими делами Теософического Общества не позволили мне написать для своего журнала хотя бы краткого изложения событий. Мои добровольные заместители, господа Эдж и Олд, были таким образом вынуждены собрать те сведения, которые они могли извлечь из индийских газет, и неудивительно, что они приобрели очень неверные и вводящие в заблуждение идеи относительно того, что говорила и делала Анна-бай. В их оправдание я должен сказать, что газеты, которые нам приходилось видеть во время наших поездок, были полны самых грубых ошибок, и никто не смог бы вынести из них верное представление о том, что же на самом деле содержалось в её лекциях. Что же касается того, насколько она держалась в пределах уставных рамок нашего Общества, я не думаю, что тут может быть два разных мнения. Верно, что она фактически объявила себя индуистской почти с самого начала индийской части её турне. И что из этого? Если бы она решила объявить себе мусульманкой, иудейкой или христианкой, никто бы не отважился призвать её к ответу. Что может быть яснее нашей печатной декларации, гласящей, что „при вступлении не спрашивают о религиозных взглядах человека, и вмешательство в них не допускается“? И почему Анни Безант нужно отказывать в тех свободах, которыми пользуется, как признанным правом, даже самый скромный член? За все 15 лет моих публичных выступлений и письменных работ, и во всех письменных трудах и личных беседах Е.П. Блаватской мы с нею даже не пытались скрывать того факта, что мы буддисты, и разве нам не удавалось помогать людям других религий находить скрытые их идеалы и жить по ним? Против нас тут не может быть выдвинуто никакого обвинения, и я, слышавший речи А. Безант с первой до последней, с единственным исключением, касавшимся выступлений в Нагпуре, когда я временно отлучился по делам, заявляю, что она не сказала ничего такого о своих религиозных взглядах, или в защиту их, что могло бы быть неуместным или не соответствующим нашему уставу. Её темой всегда была теософия, и она всегда объявляла себя полностью теософом. Показывая, что арийские писания более полно и ясно учат теософии, чем другие (как считает она и как доказала Е.П. Блаватская), она также говорила, что теософия является равным образом душой всякой религии, которую когда-либо знал мир. Слышавшие её великолепные лекции на темы „Теософия и религии“, „Пантеизм“, „Теософия и современная наука“, „Свидетельства теософии“, „Эволюция человека“ и „Человек, его природа и способности“ поддержат меня в том, что она справедливо отдала должное всем основным религиям. Она не пыталась скрывать от нас своих личных религиозных взглядов, и если бы что-то из этого было принято ею под давлением авторитета, я не стал бы сопровождать её в этом путешествии, так как мне неприятна компания рабов, на которых как бы надет намордник. Д-р Зальцер и другие сотрудники публично протестовали против того, чтобы Т.О. принимало ответственность за индуизм Безант, но факты таковы, что представляя её аудитории, я почти неизменно предупреждал публику, что согласно нашему уставу, наше Общество не представляет никакой религии и ни в какой степени не ответственно за высказывания любых его членов или должностных лиц по вопросам религии, политики, социальных реформ, или любым другим, по которым люди принимают ту или иную сторону. К сожалению, репортёры сообщали только о том, что говорила А. Безант и (за редким исключением) не упоминали моего вступительного слова, где я об этом предупреждал. Но люди меня слышали, и этого достаточно.

Уже отправив вышесказанное в печать, я получил мартовский номер „Индиэн миррор“, в котором сообщалось о последней лекции Безант в Калькутте на тему „Теософия и современный прогресс“, и к счастью, мои вводные замечания были там опубликованы. Цитирую: „Ещё раз хочу, чтобы вы усвоили тот факт, что Теософическое Общество — организация нейтральная в том, что касается мнений, не имеет вероучения, на котором могло бы настаивать, и не отвечает за мнения членов. Оно не заботится о том, кем является тот или иной член, но и не обязано принимать его мнения, и т.д., и т.п.“».

Мой краткий приезд в Адьяр имел целью разыскать в наших записях документальные свидетельства по делу Джаджа, и я был очень занят этим все пять дней моего пребывания там. В результате я собрал вместе большое количество писем Джаджа к Блаватской и ко мне, где он жалуется на то, что абсолютно не в состоянии войти в контакт с Учителями и просит нас вмешаться и похлопотать за него. Конечно же, это, не оставляя и тени сомнений, доказывает ложность его претензий, что он находится в союзе с ними уже много лет и делает всё согласно их инструкциям и с их одобрения (что он говорил своим американским коллегам и другим). Я не буду сейчас углубляться в печальные подробности, поскольку все свидетельства были сведены в моём ежегодном обращении за тот год, а оригиналы находятся у меня, и каждый может с ними ознакомиться.*

__________
* Этих старые письма У.К. Джаджа публиковались в «Теософисте» за январь — декабрь 1931 г. — Прим. ред.

Окончив свою работу, я выехал из дома 11 марта и в полночь 12-го уже встретился с г-жой Безант и господами Стёрди и Бхаванишанкаром на узловой станции Донд, откуда мы вместе поехали в Пуну. На станции нас встречало множество друзей, а наш сотрудник-ветеран судья Кхандалвала взял нас к себе в дом, который был просто идеальным. Вечером 13-го Безант читала под шамьяной — шатром из холста, держащимся на шестах — лекцию «Теософия и религия», помимо чего, конечно, её день был плотно заполнен приёмом посетителей и ответами на бесчисленные вопросы. 14-го при утренней прохладе она выступала в театре перед большим собранием из учащихся и взрослых на тему «Образование». Справа от меня на сцене сидела знаменитая Рамабай, которой некогда восхищались как учёным и выразительным лектором о веданте, а вовсе не христианской миссионеркой, специализировавшей на обращении индийских вдов под предлогом того, что нужно, как говорили мне её индийские сторонники, дать им хорошее светское образование. Вся Индия знает, с каким негодованием порицали её план покойный судья М.Г. Ранаде из Бомбейского верховного суда и другие индусские джентльмены, чьи имена использовались на её проспектах и оставались там, пока обращение индусской девочки-вдовы настолько не шокировало их, что они отреклись от всяких дальнейших связей с её Пунским вдовьим домом. Я должен сказать, что меня болезненно поразила перемена в её облике, произошедшая с тех пор, как мы с Блаватской пятнадцать лет назад встречались с ней в Барейлли. Тогда она была худой, изящной девушкой с лицом не от мира сего, её тёмные глаза светились интеллектом, и внешне она напоминала фею, когда стояла перед аудиторией, изливая потоки красноречия в объяснение и оправдание веданты; она была способна бегло читать лекции на санскрите, равно как на хинди и гуджарати. Теперь рядом со мной сидела корпулентная женщина с жёстким, непреклонным выражением лица, в духе постоянно занятой делами американской хозяйки гостиницы.

В течение того же дня мы посетили то знаменитое индийское религиозно-политическое общество, деятели которого выказывали Безант все знаки глубокого уважения, — Сарваджник сабха. По их просьбе она согласилась специально сфотографироваться для них, и с прекрасным вкусом ответила на их приветственный адрес, который они ей приподнесли. Мы с нею также были сфотографированы для местного отделения, а ранним вечером, ещё до темноты, она выступила на открытом воздухе на территории Хирабагха с лекцией на тему «Перевоплощение и карма». Ни в какой части Индии публичный лектор не встречается со столь образованной и интеллектуальной аудиторией, как в Пуне. В 10.30 вечера мы выехали в Бомбей, прибыв туда в 6 утра 15-го.

Это памятное турне 1893-94 г. уже приближалось к завершению, но я был рад видеть, что наша любимая подруга демонстрировала лишь немного признаков физического истощения; что же до её умственных способностей, то они, по мере упражнения её замечательного работающего мозга, проявлялись всё ярче и ярче. В Бомбее мы задержались только на один день, поскольку на следующее утро должны были быть уже в Сурате, но мы не оставались без дела. В 9 утра мы получили приветствия от Бомбейского отделения и ответили на оба. В 5.30 вечера Безант в театре «Новелти», хорошо наполненном народом, читала лекцию о недостаточности материализма. Присутствовало множество репортёров, но ни один не передал верного представления о её речи. Фактически, с очень немногими исключениями, так было по всей Индии: они были неспособны воспринять её идеи и запинались на простейших санскритских словах. В 10 вечера, после ужина, мы выехали в Сурат.

Прибыв туда на следующее утро, в девять, мы сразу поехали в школу для девочек, учреждённую нашим отделением, где Безант раздала награды и обратилась к аудитории. Я тоже выступил и возглавил сбор средств на нажды этой школы. Нас разместили в красивом гостевом домике сообщества Борах. В два часа дня была проведена встреча-беседа, а в 5.30 Безант выступила в зале муниципалитета перед очень большой аудиторией на очень интересную и важную тему — «Эволюция человека». Мы поужинали на индийский манер в Индусском клубе, и в течение этого вечера нас, конечно, фотографировали. Сделанная фотография изображает меня сидящим на стуле и глядящим вниз на группу милых детей парсов, сидящих у моих ног. Каждый раз, когда я смотрю на неё, она вызывает у меня смех, потому что я там напоминаю седого великана-людоеда, который выбирает, какого бы из детей приготовить себе на завтрак!

17-го, в 4 часа дня, мы выехали из Сурата в Бароду, и прибыли туда в семь. На станции нас встречал мой дорогой старый друг деван Манибхай Джасбхай с другими деятелями. Мы были гостями его высочества гайквара* и были размещены в одном из его красивых домов. С двух до четырёх дня была встреча-беседа, затем мы нанесли визит во дворец к махарадже Гайквару, беседа с которым, как всегда, получилась очень интересной благодаря уместности и компетентности его вопросов. В пять Безант читала лекцию на тему «Теософия и её учения», а в десять мы выехали в Бомбей. Много друзей пришло проводить нас, а деван Манибхай преподнёс Безант пару шалей.

Мы прибыли в первый город Индии, как любят называть Бомбей его жители, в 7 утра в воскресенье. Наши приёмные комнаты были полны посетителей, и среди них было несколько старых друзей — таких как принц Харисингхджи** с дочерьми, пандит Шамджи Кришнаварма, К.Р. Кама, почтенный предводитель сообщества образованных парсов, с дочерью, и его невестка Манекджи, одна из основательниц процветающей школы для девочек Виктория. Лекция Безант проходида в театре Новелти при огромной аудитории; тема была «Теософия и религии Индии». Это признание смешанной аудиторией, состоявшей из представителей всевозможных религий и сект было красноречивым доказательством безосновательности инсинуаций, ставивших под сомнение её религиозную беспристрастность, о которых упоминалось выше.

__________
* Титул раджи княжества Барода, от го+вад, защитник коров. — Прим. пер.
** Мой любимый индийский сын, увы, только что умерший в моём присутствии (2 января 1903 г. в 7 утра).
(Принц Харисингхджи Рупсинхджи умер от удушения угарным газом. Он был делегатом съезда в Бенаресе, ночи были холодные, и в комнату для обогрева была поставлена жаровня с углями. — Прим. ред.)

Чем меньше часов оставалось Безант находиться в Индии, тем больше ей докучали с просьбами об интервью, часто с совершенно маловажными вопросами. Будучи доброй по характеру, она старалась удовлетворить всех, но человеческой выносливости есть предел, и некоторым приходилось отказывать. Мы отправились на её пароход с её багажом и договорились с главным стюардом, чтобы у её слуги были возможности готовить ей еду на индусский манер. Во второй половине дня она великолепно выступила в таетре Новелти с лекцией на тему «Современный прогресс». В девять вечера, отужинав с нашими любимыми друзьями и ценными сотрудниками м-ром и миссис Гостлинг, она прочитала в их гостиной лекцию на тему «Теософия» перед приглашённой аудиторией из 150 европейцев, среди которых были некоторые из наших с Блаватской старых знакомых ещё по 1879 году; некоторых из них, как и меня, время не пощадило. 20 марта местное отделение Т.О. устроило прощальную встречу, и мы с Безант выступили перед членами. Затем мы поехали в роскошную фамильную резиденцию покойного Морарджи Гокулдаса, где Безант надели на шею гирлянду цветов и обернули её плечи дорогим шёлковым сари. После этого мы поехали в порт и она поднялась на пароход «Пенинсулар» в сопровождении толпы друзей, выражавших свою печаль по поводу её отъезда. На борту я встретил нашего старого друга по Симле А.О. Хьюма и его дочь, жену Росс-Скотта; все трое — члены Т.О. и друзья Е.П. Блаватской. В пять вечера корабль отплыл, унося нашу дорогую Анни Безант и вместе с ней — сердце всей Индии. Так завершился её первый, самый памятный и эпохальный визит в страну арьев. Завершая этот эпизод, я могу привести в связи с этим выдержки из отчёта о её индийском турне, напечатанного в «Теософисте» за апрель 1894 г., из которого цитировал и выше:

«Что касается южной половины нашей поездки, что-то я уже сказал в своём ежегодном обращении к съезду, и нет нужды об этом распространяться. Фактически обо всём турне можно сказать, что это был однообразный ряд волнующих прибытий на станции, где нас встречали со щедрым гостеприимством, осыпали цветами и окропляли розовой водой, приветственных адресов с выражениями любви, приподносимых в изящных шкатулках принимающими комитетами (и соответствующих проводов), распеванием санскритских шлок, множеством восточных комплиментов и гипербол и от ортодоксальных, и от неортодоксальных пандитов. Это был также ряд создаваемых мною индусских религиозных обществ для студентов и школьников, посещение святых мест и аскетов, утренних двухчасовых бесед (иногда растягивавшихся и на три часа), где Безант без подготовки отвечала на самые сложные вопросы науки, философии, символизма и метафизики, ежедневных публичных выступлений в душных залах, битком набитых народом, для которого часто не находилось достаточно больших помещений, чтобы его вместить, и заполнявшего окружающие дворы или улицы сотнями, а иногда тысячами, и разгоняемого полицией. Это были процессии с паланкинами (ночью с факелами), а иногда с оркестрами индийских музыкантов, женскими хорами и группами баядерок, исполнявших национальную музыку и танцы, как будто мы представляли собой религиозный ход; множество подаренных кашмирских шалей — от групп и от магнатов, которые могли позволить себя следовать этому обычаю почитания учёных, дошедшему до нас с древности; поездки на слонах через толпы паломников, плавания по священным рекам на необычных лодках мимо таких святых мест как Бенарес, Праяга и Матхура, чтобы посмотреть на множество совершающих омовение и стоящие у воды храмы, дома, мечети и гробницы властителей, мудрецов и аскетов; ряд официальных встреч с пандитами для дискуссий и приёмов в частных домах, где нас знакомили с самыми образованными и влиятельными лицами этих великих городов. И так все пять месяцев, мы носились туда и сюда по великому Индостанскому полуострову, добросовестно соблюдая все договорённости и строго следуя заявленной программе, встречаясь и расставаясь с любимыми старыми сотрудниками и знакомясь с новыми. И над всем этим, через всё это, подобно отзвукам симфонии, воспоминание о самой великолепной серии речей, которые я только слышал в жизни, и о близких дружеских отношениях в течение этих солнечных месяцев с одной из чистейших, благороднейших, интеллектуальных и духовно возвышенных женщин нашего поколения, да и прежних веков, о которых мне приходилось читать из истории.

Как бы мы ни были непохожи с Е.П. Блаватской, между нами было больше родственного, чем когда-либо может быть между Анной-бай и мной. Так что мои похвалы в её адрес не несут следа слепой пристрастности. Она — олицетворение религиозного рвения и преданности, идеальная энтузиастка, какая со временем вырастает в святую и мученицу. Когда она практикует вместе с современным индуистом его искажённую форму религии, её можно сравнить с мадам Гюйон с её „Духовными стремнинами“, которая делала то же с невежественными православными крестьянами России или Болгарии. Её индуизм — это возвышенная духовная идея Бхагавад-гиты; великолепный, хотя, вероятно, и недостижимый, идеал. Это может показаться немыслимым её старым антирелигиозным друзьям, но нужно прочитать её автобиографию, чтобы увидеть, насколько верным это может быть. Когда она вышла из христианства, у неё сердце кровью обливалось, и она стала сторонницей светского подхода, потому что это была нормальная реакция такого великого ума, как у неё. Но все эти годы она была лишь в состоянии, можно сказать, духовного анабиоза, существуя, как цветок, придавленный камнем к земле. И как цветок, который выпускает бутоны, когда давление убрано и можно питаться солнечным светом, так и она вырвалась из железной клетки материалистического атеизма как только карма внесла её в сферу действия восточной мудрости и её передатчика, Е.П. Блаватской. Как жаворонок поёт в полёте, так и сердце Анны-бай наполнилось захватывающей радостью, когда она нашла в „Тайной доктрине“ ту философию арьев, по которой изголодался её интеллект, и ту арийскую религию, которая давала даже большее поле для преданного служения, чем то, о каком она могла только мечтать в дни своей юности. Ни у меня, ни у Е.П.Б. не было в характере этой любви к поклонению, хотя я считаю, что мы не сильно уступали другим по части настоящих религиозных чувств. Из двух путей, которыми, как говорит Шри Кришна, нужно следовать пути к мукти, а именно пути знания и пути преданного служения, мы с Блаватской, по крайней мере в этом воплощении, пошли по первому; Анна-бай шла по одному, но теперь предпочла пойти по другому. И если бы не её самоотречение и чувство долга по отношению к отягощённым грехами и невежественным массам, она бы могла, я думаю, удалиться в какое-нибудь спокойное место, где она могла бы сливаться с Я и быстрее достичь освобождения. Более последовательно религиозной женщины я никогда не встречал, равно как и той, чья жизнь была бы более радостным самопожертвованием. Пусть мои благословения будут с ней, куда бы она ни направлялась!

Если в каких-то других вещах на протяжении нашей поездки и было однообразие, то только не в том, что касалось мест, где нас размещали. На одной станции нас могли поселить во дворце, нанятом комитетом у местного агента какого-нибудь отсутствующего раджи, а на следующей — в грязном бунгало для путешественников, полном насекомых, у которого двери иногда поедены термитами, либо так покороблены, что их нельзя плотно закрыть, а кровати так запачканы и населены всякой живностью, что мы предпочитали спать на полу на циновках. Это не было проблемой ни для Безант, ни для меня, ни даже для нашей спутницы — верно, самозабвенно и скромно трудящейся для теософии графини Вахтмайстер, хотя она в таких случаях обычно прибегала к своему шезлонгу, который возила с собой на случай таких ситуаций. Несколько раз мы размещались на станциях, где нам преходилось прерывать путешествие, чтобы пересесть на другой поезд, но в Индии это не представляет трудности. Для людей с такими простыми вкусами, как наши, это было приятнее, чем ночевать во дворцах, полных дорогой мебели, потому что там мы не могли отделаться от печальных размышлений о человеческих бедах, с которыми контрастировала эта роскошь, и о посмертной судьбе владельца, который тщетно пытался заполнить этим свою душевную пустоту. Но, позвольте мне сказать, что какое бы временное обиталище ни предоставляли нам друзья, они делали это с любовью, и это чувство делало нас счастливыми как в самой роскошной резиденции, так и в самом скромном бунгало. Они предугадывали всякое наше желание, удовлетворяли все наши даже воображаемые потребности. И как тёплые воспоминания об Анни, её лекциях, беседах, её сестринском отношении, остались в сердцах членов местных отделений, которые принимали нас, так и она уезжает с сердцем полным братской любви к индусским, парсийским и мусульманским братьям, которых она тут оставила — но не навсегда.

10 ноября 1893 года она с графиней Вахтмайстер сошла на берег в Коломбо с парохода „Кайзер-ай-Хинд“, и в нашей тамошней штаб-квартире их встретили триумфальной аркой, залом, очаровательно украшенным цветами, приветствиями и собранием сингальских буддстов, включая наших собственных членов и их семьи. Затем мы направились в школу Сангхамитта, где г-жа Хиггинс оказала нам самый тёплый приём и щедрое гостеприимство. В Канди, Коломбо, Галле и Панадуре были прочитаны публичные лекции.* 15 ноября мы отплыли в Индию (сойдя на берег в Тутикорине 16-го), и прежде, чем достичь Мадраса, посетили 13 станций, остановшись в Адьяре до 7 января 1894 г., когда мы отплыли в Калькутту. К тому времени Анна-бай прочитала 48 лекций и речей (считая и те, которыми она удостоила съезд).

__________
* Впечатление, произведённое ими на буддийскую публику, показывает восклицание, которое я услышал в один из вечеров, покидая лекционный зал: «Если бы мы могли слушать такие проповеди, как эта, мы могли бы не беспокоиться о том, чтобы слушать наших священнослужителей».

В Калькутте она достигла, как нам сказали, большего триумфа, чем любой другой оратор, выступавший в столице. Зал муниципалитета был набит сидящими и стоящими людьми так, что они уже задыхались, но её владение этой пятитысячной аудиторией было таково, что когда она патетически снижала тон и говорила в полголоса, её слушали в абсолютном молчании, чтобы уловить каждое слово, пока в конце эти сдерживавшиеся чувства не выплеснулись в бурю аплодисментов. Это описание подходит к каждому из выступлений в Калькутте, и комментарии в местной печати, да и печати всего президентства подтверждают глубину и неизгладимость впечатления, произведенного ею на людей — образованных и необразованных, из верхов и из низов. По проявлениям народных чувств её продвижение через Бенгалию и Бихар было почти королевским. Она не могла проехать по улице или войти в лекционный зал, не пробираясь через толпу собравшихся просто посмотреть на защитницу их древней веры, открыто признавшую, что изучает древнюю арийскую мудрость, и почтительно приветствовать её руками, сложенными у лба, как их учили приветствовать брахманов и истинных аскетов — с древнейших времён и до наших дней. В Берхампуре собралось множество пандитов из Надии* и других мест, чтобы её приветствовать. В своём совместном приветствии, составленном на санскрите, они изобретательно перефразировали её имя и фамилию, полученную в замужестве, в почётный титул „Аннавасанти“, что значит „даятельница пищи всему миру“; в данном контексте это может означать пищу духовную, и нельзя было выразиться уместнее. Аннапурна — одно из имён Дурги, супруги Шивы, и в Бенаресе ей очень истово поклоняются.

__________
* Найхати, город севернее Калькутты. — Прим. пер.

Анни Безант встречалась для особых выступлений или дискуссий с неортодоксальными членами Брахмо-самадж Калькутты и Арья-самадж, и ортодосальными членами Санатана-дхарма сабхи Лахора, и своим эклектизмом существенно ослабила их необоснованные предубеждения против нашего Общества, заронив в их сердца семена доброжелательного интереса.

Предпринимались разные попытки вытянуть её на горящие социальные вопросы Индии наших дней, но она мудро, при полной моей поддержке, отказывалась высказывать сырое мнение, сформированное ещё до знакомства с людьми и партиями и природой их разногласий. Однако на встрече Арья-самадж в Лахоре она вручила награды девочкам из школы этого общества и очень определённо выразила свою поддержку любым попыткам восстановить тот стандарт женского образования, который преобладал в древней Арьяварте. Те же чувства она высказывала в ряде публичных выступлений, фактически, всегда в лекциях на тему „Индия, прошлое и будущее“. Однако, её идея была в том, что во всех реформах заводилами должны быть брахманы, и они, естественно, стали бы, если бы эта каста каким-либо способом была очищена и приведена к своему прежнему статусу — наставников всей нации, являющих образцы духовности и нравственности. Её надежда на возрождение арийских стандартов нравственности и религиозных идеалов лежала в основе работы в отдельных брахманских семьях в разных местах, чтобы создать новые семейные фокусные точки, в которые могли бы притянуться души мудрецов и нравственных героев древности, ищущие подходящие тела для перевоплощения. Этот процесс, признавала она, может занять очень долгое время, но никогда нельзя надеяться на результат, если не заложить начало, а сейчас — столь же благоприятное время для этого, как может быть и любое другое в будущем.

Одной из поразительных черт турне А. Безант были ежедневные беседы, упомянутые выше, памятные по количеству „помощников“, широкому спектру и глубине их вопросов, и той манере, в которой проводились встречи. Анна-бай почти всегда сидела на полу на циновке или коврике на индусский манер, как и посетители. Фактически, это был единственно возможный способ, поскольку иногда присутствовало сто или двести человек, и не было такого количества сидений; так что выбор был между тем, чтобы стоять, сгрудившись, или просто сесть на местный манер, как бывает обычно на всех собраниях, не испорченных западным влиянием.»

Так заканчивается одна из глав мировой истории.

Дело Джаджа приближалось теперь к кризису, и нужно было что-то сделать, чтобы ослабить напряжение и разрулить ситуацию. 6 февраля 1894 года, когда мы были в Аллахабаде, г-жа Безант, в результате того понимания, к которому пришли мы и наши ведущие сотрудники, вручила мне формальное требование, чтобы обвинения против Джаджа, «касающиеся определённых писем и сочинений, приписываемых махатмам», должны были быть рассмотрены комитетом, как предусмотрено ст. VI, разд. 2, 3 и 4 существовавших тогда правил. Они предусматривали суд над президентом и вице-президентом в случае серьёзных обвинений, выдвинутых против них.

Копия требования Безант о расследовании была сразу же переслана Джаджу без выражения какого-либо мнения о справедливости обвинений или отсутствии таковой. Никакого конкретного обвинения не выдвигалось — это была просто предварительная мера. Из деликатности ему не задавалось вопроса о его вине или невиновности, но я предусмотрительно дал Джаджу возможность уйти с должности или согласиться на расследование дела. Конечно, имелось в виду, что если он виновен, он пожелает тихо уйти в отставку, а если невиновен, то предстанет перед комитетом, так раз и навсегда рассеяв вредоносные сплетни. Естественно, я ожидал от обвиняемого письма с объяснениями, но вместо этого он телеграфировал об отказе от признания вины, чем заставил меня созвать комитет и формально предъявить обвинения. Движимый чувством старой дружбы, я желал избавить его от стыда публичности, но совершив странную ошибку в суждении и неверно рассчитав степень своего личного влияния на самых видных моих сотрудников, которые могли бы решить всё в его пользу, он подобно игроку, решил поставить на кон всё, и так навлёк кармическое наказание на свою голову.*

__________
* Варианты, предложенные ему, были сформулированы следующим образом: «В силу полномочий по принятию решений, данных мне статьёй 6 пересмотренных правил, я предлагаю вам следующие возможности:
1. Уйти в отставку со всех должностей, занимаемых вами в Теософическом Обществе, оставив мне возможность дать лишь общее публичное объяснение, или
2. Созвать судебный комитет, как предусмотрено в ст. 6 разд. 3 пересмотренных правил, и сделать разбирательство во всех подробностях публичным.
Как вы видите, в каждом случае сочтено необходимым публичное объяснение; в одном случае — общее, а в другом полное и охватывающее все подробности».

Моим первым шагом был выпуск распоряжения от 27 апреля о созыве судебного комитета 27 июня в Лондоне; а затем — служебных записок с копиями обвинений во всех подробностях, к тому времени уже составленных г-жой Безант как обвинителем; затем я сделал приготовления к отъезду из Индии для участия в собрании комитета. Предшествовавшие тому факты с некоторыми необходимыми комментариями были влючены в упомянутое распоряжение, к чему я добавил следующий упреждающий абзац:

«Дабы исправить ошибочные представления, нижеподписавшийся должен заявить, что по совету видных членов Общества суд касательно обвинений, выдвинутых против м-ра Джаджа, не будет заниматься вопросом существования или несуществования махатм и их связей с Обществом.»

После отъезда Безант я пару дней оставался в Бомбее, устраивая свою поездку в Лондон через Марсель, а затем отправился домой. Когда 24 марта я прибыл в Мадрас, у меня было полно дел, которые мне до отъезде нужно было выполнить по должностным обязанностям. В день моего прибытия ко мне обратились два японца, занятые сбором данных о хлопкопрядильной индустрии, и провели со мной несколько часов. Думаю, я уже где-то упоминал, как восхитительно организованы эти путешествующие японские комиссии, члены которых неизменно представляют теоретическую и практическую части предмета, подлежащего изучению. После тринадцатилетнего общения с японцами моё восхищение их национальной политикой администрирования и их индивидуальными способностями в области промышленного развития только возросло. Я всегда более чем рад помочь, как могу, удовлетворить их желание получить информацию об Индии.

26 марта меня посетил Дхармапала, ехавший из Америки в Калькутту через Японию, Китай, Таиланд и Цейлон. С ним были два священнослужителя и молодой японский ученик по имени Шакью. Они переночевали у нас и отплыли на следующий день на пароходе «Манора». 30-го я написал для «Теософиста» некролог об одном из самых очаровательных людей, которых только встречал — преп. Поле Бигандэ, епископе Авы и апостольском викарии, скончавшемся тогда в возрасте 82 лет, унося с собою любовь и почтение и христиан, и буддистов. Моё личное знакомство с ним началось во время поездки в Рангун в 1885 г.; второй раз я посетил его в 1890-м. То, какое впечатление он на меня произвёл, описано в некрологе, и хотя я в другом месте это упоминал, думаю, лучше будет в связи с этим процитировать написанное мною тогда:

«Его первого приветствия было достаточно, чтобы завоевать сердце более молодого человека: оно сочетало отточенную вежливость высокородного джентльмена с самоуважением добросовестного священника. Наш разговор начался с нескольких замечаний, в которых он похвалил мой „Буддийский катехизис“, который, как он сказал, он знал наизусть, и который даёт весьма полное представление о южном буддизме. Он хотел бы, чтобы в части изложения буддийского учения он был расширен. В ответ я попросил написать ещё одну книгу о буддизме, поскольку его „Легенда о Гаутаме“ больше не переиздавалась, а я чувствовал уверенность, что вся читающая публика охотно примет ещё один трактат о буддизме, написанный в том же любящем духе терпимости. Добрый епископ покачал головой, пожал мою руку и сказал: „Нет, уже не получится — моя работа окончена, и я должен думать лишь о будущей жизни“. Я напрасно повторял свою просьбу и даже предлагал за свой счёт нанять стенографиста, который бы писал с его слов, живя с ним, пока книга не будет окончена. Но его ответ был тем же: „Слишком поздно — это должен сделать более молодой человек, почему бы не вы? Я же устал“. Уходя, я поцеловал ему руку, а он возложил мне её на голову, благословляя, по-отечески обнял меня и попрощался со мной. Разве не должны мы, не принадлежа к его церкви, верить, что он перешёл в Великий Свет, сияющий над всеми мелочными перегородками, называемыми человеческими вероисповеданиями и сквозь их всех, не ограничиваемый ни одним?»

Уже долго моё сердце беспокоили беды и бессилие бедных париев, и 10 мая я обследовал участок земли в деревне Урур неподалёку от нашей штаб-квартиры, где я решил открыть для них школу, которая бы содержалась за мой счёт. На следующий день ко мне обратился комитет париев и мы согласились относительно условий, которыми будет управляться система обучения, которую я считал для них лучшей. Я сказал комитету, что не соглашусь на попытки вести учеников далее начального образования; моим желанием было дать им лучшие шансы устроиться в жизни — такие, какие есть у отчасти образованного человека перед совсем неграмотным. В процессе дискуссии я ясно дал понять, что способность читать, писать и считать — это более серьёзное приобретение, чем небольшой счёт в сберегательном банке, потому что с грамотностью и умственной подготовкой выпускники скоро смогут заработать больше и смогут сами накапливать сбережения. Мне удалось убедить в этом комитет, и он выдвинул подходящего человека из их сообщества в качестве управляющего, а я пообещал запустить школу так скоро, как возможно.

В течение апреля и мая моё время было полностью занято редактированием и изданием книги с первыми лекциями Анни Безант на съезде в Индии и необычайно объёмистой корреспонденцией. Помимо этого я председательствовал на уже третьем по счёту Дне Белого Лотоса и написал вперёд несколько глав «Листов старого дневника», оставив их м-ру Эджу, которому было поручено заведовать штаб-квартирой во время моего отсутствия. К 14 мая всё было приведено в порядок, и я отправился в Тутикорин и Коломбо, начав своё путешествие в Европу. Но прежде чем достичь порта Коломбо, мне пришлось пройти через самый неприятный в моей жизни опыт по части морских путешествий. Качка корабля достигала полных 40°, сметая всё, что было не закреплено. Меня вместе моим багажом бросало от одной стороны каюты к другой, пока наконец мне не пришлось спасаться на палубе. Индийские кули, ехавшие работать на цейлонские плантации, а их там были сотни, сгрудились вместе, как черви для наживки в жестянке. Однако на следующее утро в восемь мы достигли Коломбо, и д-р Инглиш, тогда связанный с школой г-жи Хиггинс для буддийских девочек «Мусэос», пришёл меня встречать. После полудня я сошёл на землю и отправился в старую школу Сангхамитта, здание которой находилось в районе Марадана, где мне предоставили и постель, и питание.

В то время была сильная ссора между г-жой Хиггинс и Женским образовательным обществом, некоторые члены которого портили ей жизнь, вмешиваясь в её систему управления. Это полностью противоречило пониманию и соглашению, к которому пришли, когда я поставил её на пост директора школы Сангхамитта после её прибытия из Америки. Фактически до того сингальские женщины никогда не объединялись для общественной работы, и трения между ними и г-жой Хиггинс заставили её организовать собственную школу, тогда как сторонники сингальских женщин хотели держать конкурирующую буддийскую школу для девочек и склонялись к открытой войне между ними. Моей задачей было попытаться найти основу для урегулирования спора, и в течение следующих дней всё мое время было занято этими подробностями. 23-го дело было наконец улажено — г-же Хиггинс было позволено сохранить своих интернатских учениц и продолжить свою новую школу с ними, а школа Сангхамитта продолжалась как школа дневного посещения. Когда пришли к этому счастливому соглашению, я попрощался со всеми друзьями и взошёл на борт «Пешавара», где и переночевал. Мы отплыли в 8 утра 24 мая, и всё плавание прошло без происшествий, была однообразно хорошая погода, прерывавшаяся пыткой жарой в Красном море и интересными заходами в Аден, Суэц и Порт-Саид. 11 июня мы достигли Марселя, где меня приветствовали мои друзья доктор и мадам Паскаль, которые устроили мне встречу с почтенным учёным и мистиком бароном Спедальери. После пары часов приятной и полезной беседы с ним в 6.45 вечера я выехал в Париж на поезде «Рапид». Ночь была ужасной, купе было переполнено, там было пыльно, но мои беды окончились к 9 утра, когда я прибыл в Париж. На станции меня встречал комендант Д.А. Курмэ, сопроводивший меня в отель Англетер, где уже расположились Анни Безант и мисс Мюллер; там же я встретил мсье и мадам Арно и других французских членов Теософического Общества. Во второй половине дня вместе с мисс Мюллер я нанёс визит леди Кэйтнесс, графине де Помар, тоже состоящей в нашем Обществе, во дворце которой можно было увидеть теософию помещённой в золочёную рамку. Это окружение из мраморных ступеней, восточных ковров, позолоченной мебели, бесценных канделябров, создающее общее ощущение королевской роскоши, не может не контрастировать с впечатлениями, полученными мною во многих бедных домах в разных странах — обрамление было разным, но теософия была та же самая. На следующее утро я посетил великого китаеведа из Сорбонны Де Росни, встретившего меня с таким неподдельным энтузиазмом, будто мы мнолетними сотрудниками. Он убеждал меня задержаться хотя бы на день, чтобы встретиться с компанией учёных, которых он мог собрать в помещении Этнографического Общества, но к сожалению, я был вынужден отказаться, потому что у меня не было времени. В 3 часа дня я председательствовал на лекции Безант (которая читалась по-французски) во дворце леди Кэйтнесс, где позолоченные стулья были заняты сиятельной компанией людей света, которые интересовались, что же это такое — теософия, или делали вид, что интересовались. В тот же день в 9 вечера мы с г-жой Безант и мисс Мюллер выехали в Лондон.

Ночной переезд между Парижем и Лондоном почти всегда неприятен, особенно если погода над проливом плохая. После утомительной и бессонной ночи в 6 утра 14-го мы прибыли в Лондон, и вместе с мисс Мюллер отправились в её дом на Портлэнд-плэйс. Элин Уайт из Сиэттла (ныне миссис Зальцер из Калькутты), гостившая тогда у мисс Мюллер, оказалась очаровательной, так что мы подружились и дружим до сих пор. В тот вечер я сопровождал дам на встречу Ложи Блаватской, где я председательствовал и был тепло принят — это был приятный сюрприз, потому что среди лидеров этой ложи были сильны проджаджистские чувства, и я не мог не почувствовать недостатка сердечности, демонстрируемого ими мне уже в течение некоторого времени. Я упоминаю об этом по причине внезапной и радикальной перемены, которая последовала за развитием тактики поведения м-ра Джаджа перед не выполнившим свою задачу судебным комитетом.

В последние годы Лондон перещеголял Париж театральными постановками в «Олимпии» и «Герцогском дворе»; парижские рекорды «Спящей красавицы» и «Короля Моркови» были достигнуты и побиты под руководством двух Киралфи. В компании г-жи Уайт, а потому и г-жи Купер-Оукли и других дам я получил удовольствие от постановки «Константинополя» и никогда не забуду превосходный эффект от комбинации цвета и движения на огромной сцене, где одновременно появлялась тысяча артистов. В сравнении с этим, я уверен, поблекнет людая восточная процессия.

Одним из радостных моментов этого приезда в Лондон была возможность посетить моего старого друга Ч.Ч. Мэсси, с которым 17-го июня я провёл несколько приятных часов. 20-го через Харвич и Хук (Голландия) я отправился в Берлин. На станции меня встречал д-р Хюббе-Шляйден, оказавший мне самый тёплый приём и взявший меня к себе в дом в Штеглиц, в пригороде германской столицы. Там вместе с д-ром Гёрингом, большим энтузиастом просвещения и преданным другом Хюббе-Шляйденов, мы заседали до часа дня, беседуя о вещах, представлявших взаимный интерес. Целью моей поездки в Германию было восстановление прежнего Теософического Общества, которое было основано в 1884 в Эльберфельде д-ром Хюббе-Шляйденом, покойной мадам Гебхард и другими под названием «Deutsche Theosophische Vereinigung». В течение сотен лет в Германии имелся огромный объём интеллектуальных сил высшего разряда, достаточный, чтобы снабдить мир ментальной силой; вопрос был только в том, как направить эту силу в русло теософической работы — сначала в пределах этой страны, а затем распространить её и на другие. Благодаря своим берлинским друзьям я увидел, что у теософического движения были бы гораздо лучшие шансы на быстрое распространение, если бы не сформировавшаяся в общественном мнении реакция на крайний энтузиазм ко всему мистическому, который был характерен для XVII и XVIII веков — тогда дело довели до таких крайностей, до такого фарса, что реакция была неизбежна, так что мы должны были терпеливо ждать, пока снова не будет достигнута поворотная точка и маятник опять не качнётся в сторону духовных идеалов. Сейчас Германия — это огромная индустриальная мастерская, и мозговые силы нации напряжены, чтобы завоевать первое место в дикой конкуренции между производителями разных стран. Значительная часть научных исследований современности служит интересам коммерции, как можно видеть из объявлений о важных промышенных открытиях, появляющихся время от времени. Это не значит, что поиск знания ради его самого и неуклонная преданность одарённых людей этим поискам насколько-нибудь уменьшились, но общая тенденция направляет мысль скорее по линии физики, чем на тот более высокий уровень, где изучается теософия. В дни и ночи этой поездки в Берлин мы постоянно обсуждали эту ситуацию и обменивались взглядами, в результате чего наконец вечером 29 июня в Берлине состоялась встреча, на которой присутствовали 40 человек, где образовали новое Немецкое Теософическое Общество (Deutsche Theosophische Gesellschaft) с Хуго Гёрингом в качестве президента и Бенедиктом Хубо в качестве секретаря. Разобравшись с этим делом, 4 июля я выехал в Лондон через голландский Хук, тем же вечером достигнув цели и став гостем мисс Мюллер на Авеню-роуд 17, в здании, примыкавшем к нашей европейской штаб-квартире, который она сняла у мисс Купер и держала для размещения гостей, не помещающихся в другом доме.*

__________
* Здесь у автора начинается следующая глава «Дело Джаджа (продолжение)», но вызвано это было лишь ограниченным объёмом публикации в журнале. Я объединил эти две главы, как и далее главы XX–XXI. — Прим. пер.

Среди учёных и интеллектуалов, с самого начала принадлежавших к Теософическому Обществу, заметной персоной был покойный С. Картер Блэйк, зоолог, и я думаю, ученик и коллега покойного профессора Оуэна. В ходе своих исследований спиритических явлений он вошёл в близкое знакомство с моей дорогой подругой мисс Эмили Кислингбёри, в то время секретарём Британской Национальной Ассоциации Спиритов, благодаря своим интеллектуальным и нравственным качествам вполне соответствовавшей этому посту. В спиритизме она искала не просто феноменов, а таких доказательств существования души, которые могли бы составить безупречную основу для религиозной веры. Поверхностные исследования её коллег и их ненасытная жажда медиумических чудес не давали ей того, чего она искала, так что она, как я сообщал в начальных главах, приехала в Нью-Йорк увидеть таинственного автора «Разоблачённой Изиды» и гостила в нашем нью-йоркском «ламасерии» несколько недель. По возвращении в Лондон её расширившаяся убеждённость в духовной философии привела её под влияние д-ра Блэйка, а он, будучи членом Общества Иисуса и действуя по указаниям отца Галвэя, познакомил её с последним, и они оба убедили мисс Кингсбёри, что самый верный идеал теософии — в католическом догматическом учении! Будучи убеждена в истинности этого полностью, она, будучи человеком высших нравственных принципов, искренности и смелости, оставила пост секретаря у спиритов и была принята в лоно церкви. Но тем временем, как было упомянуто выше, образовалось первое отделение нашего общества — Британское Теософическое Общество, и, возможно, мои читатели помнят, что доктор Картер Блэйк проявил свой дьявольский характер на его организационном собрании (27 июня 1878 г.) и пытался убедить наших друзей отложить организацию, потому что, как он полагал, мы принадлежали к школе чёрной магии. За это я его исключил, и он несколько лет оставался вне общества, но наконец был вновь принят по просьбе Е.П. Блаватской как раскаявшийся друг. Это всё в качестве придисловия к тому, что 4 июля описываемого сейчас мною года я навестил его и нашёл в плачевном, с физической точки зрения, состоянии. В то время я не знал того весомого факта, что Джадж написал ему письмо почерком К.Х., но по удивительной забывчивости, выйдя на время из роли, которую он играл, подписал его своим собственным именем вместо инициалов «К.Х.». Если бы у меня был этот документ, судьба м-ра Джаджа, в том, что касается его связи с Обществом, была бы быстро решена. Вечером того же дня Безант прочитала в Ложе Блаватской великолепную лекцию на тему «Символизм, идолы и идеалы», о качестве которой вы легко догадаетесь.

На следующий день собрался генеральный совет, чтобы начать обсуждение обстоятельств дела, возбуждённого против Джаджа. В то время существовали только три секции, и совет состоял из меня, Кийтли и Мида, представлявших Индийскую и Европейскую секции, и Джаджа, который, конечно, не голосовал; м-р Кийтли был назначен секретарём. Отложенное собрание состоялось 7 июля, где президент зачитал письмо от Джаджа, в котором заявлялось, что он никогда не избирался вице-президентом Теософического Общества, потому им не является и не подлежит суду «судебного комитета», который по существующим правилам предусмотрен для случаев, когда президент или вице-президент общества обвиняются в превышении полномочий или злоупотреблении служебным положением. Им были подняты и другие вопросы, которые, касаясь устава и нейтральности Общества, столь важны, что я не могу позволить себе просто упомянуть их походя — они будут стоять всё время существования нашего Общества как ориентиры, которых ни на мгновение нельзя упускать из виду, так что я воспроизведу здесь официальный отчёт заседания совета, равно как и судебного комитета, в который он включён.

Эти документы были выпущены мною как исполнительные записки, датированные 21 июля 1894 г., Лондон, и опубликованы в «Теософисте» за сентябрь 1894 г.

Протокол судебного комитета Теософического Общества

Заседание проводилось 10 июля 1894 г. в Лондоне, на Авеню-роуд 19.
Чтобы расследовать определённые обвинения против вице-президента.

Присутствовали:
Полковник Олкотт, президент-основатель, — председательствует;

генеральные секретари Индийской и Европейских секций (Б. Кийтли и Дж.Р.С. Мид); делегаты от Индийской секции (А.П. Синнетт и Стёрди); делегаты от Европейской секции (Х. Бёрроуз и Кингслэнд); делегаты от Американской секции (д-р Бак и д-р Арчибалд Кийтли); особые делегаты от м-ра Джаджа (Оливер Фёрт и Э.Т. Харгроув).
Миссис Безант и мистер Джадж также присутствовали.

Председательствующим было зачитано письмо от генерального секретаря Американской секции с заявлением, что исполнительный комитет этой секции требует, что один из делегатов от неё должен получить в комитете дополнительный голос в виду того факта, что сам генеральный секретарь голосовать не может, или что нужно назначить дополнительного делегата.

Решили: принять заместителя, который будет заседать в комитете вместо генерального секретаря.

Другими американскими делегатами был выдвинут Джеймс М. Прайс и занял своё место.

Затем председатель объявил комитет должным образом составленным и зачитал следующее обращение:

Обращение президента-основателя

Джентльмены и братья!

Мы собрались сегодня в качестве судебного комитета, предусмотренного разделом 3 главы VI пересмотренных правил, рассмотреть определённые обвинения в недобросовестном поведении, выдвинутые г-жой Безант против вице-президента Общества, и датированные 24 марта 1894 г.

Раздел 2 статьи VI говорит, что «президент может быть в любое время лишён должности по причине, указанной 3/4 голосов судебного комитета (предусмотренного разделом 3), перед которым ему должна быть дана возможность опровергнуть любые обвинения, выдвинутые против него». Разделом 3 предусматривается, что судебный комитет составляется из а) членов генерального совета, по должности; б) двух дополнительных членов, выдвигаемых каждой секцией Общества; и в) двух членов, избранных обвиняемым.

Потому, соответственно нынешней организации Общества, этот комитет будет состоять из президента-основателя, генеральных секретарей Индийской и Европейских секций, плюс по два дополнительных делегата от Индийской, Европейской и Американской секций, и двух выдвинутых м-ром Джаджем — всего 11. Обвиняемый, естественно, лишался возможности быть в числе судей как генеральный секретарь Американской секции или вице-президент.

Раздел 4 статьи VI гласит, что та же процедура применяется аналогично с заменой к случаям вице-президента и президента, таким образом делая первого, как и второго, подсудным судебному комитету по обвинениям, выдвинутым против него. Согласно ему вице-президент теперь и привлекается к суду.

В соответствии с Пересмотренными Правилами копии обвинений, выдвинутых обвинителем, были должным образом переданы обвиняемому, и члены генерального совета, секции и обвиняемый выдвинули своих делегатов. Я также временно отстранил вице-президента от должности на время разбора обвинений данным комитетом.

Получив предварительное письмо от меня из Агры (Индия), датированное 7 февраля 1894, м-р Джадж, ошибочно приняв его за первый шаг официального расследования обвинений (из-за того, что я не пометил письмо как личное), естественно, принял его за нарушение устава и с негодованием протестовал в публичном циркуляре, адресованном «членам Теософического Общества», 5000 экземпляров которого были разосланы по всем частям света. Имя обвинителя не было упомянуто и сложилось ложное впечатление, что автором обвинений был я, и в то же время собирался председательствовать в трибунале, который должен был расследовать обвинения. Я сожалею об этих обстоятельствах как о вызвавших по всему Обществу плохое отношение к его главному должностному лицу, бывшего другом обвиняемого в течение многих лет и всегда ценившего его выдающиеся заслуги перед Обществом и неослабную преданность ему и всему движению, а мотивом которого всегда было относиться по-братски и действовать справедливо по отношению ко всем сотрудникам всех рас, религий и полов.

Обвиняемым были выдвинуты и поданы мне три важных протеста, а именно:

1. Что официально он никогда не был вице-президентом Т.О. Что на указанный пост вице-президента всегда были необходимы выборы, и так до сих пор, а он на этот пост никогда не избирался, и титул этот был передан ему по любезности, а он молчаливо допустил, что это законно, не зная фактов дела.

И законный вывод из этого должен быть, что он формально не вице-президент и не подлежит юрисдикции судебного комитета, которому подсудны только два высших должностных лица Общества.

2. Что если бы он и был вице-президентом, этот трибунал мог рассматривать только обвинения, касающиеся злоупотребления должностью или превышения полномочий, тогда как обвинения, выдвинутые против него, касаются действий его не как официального лица, а как простого члена, а потому могут разбираться только его собственным отделением или ложей (см. раздел 3 статьи XIII) на особом собрании, созванном для рассмотрения фактов.

3. Что основное обвинение против него не может быть расследовано без нарушения предписанного уставом нейтралитета Общества в вопросах личных верований в религиозных и прочих вопросах, а особенно веры в «существование, имена, способности, функции и методы махатм или Учителей»: ведь обсуждение и вынесение решения по этому вопросу, будь то за или против, было бы нарушением правил, утверждением догмы и оскорблением религиозных чувств челенов Общества, многие сотни которых придерживаются определённых мнений касательно существования махатм и их интереса к нашей работе.

Эти протесты будут сейчас рассмотрены последовательно, по пунктам.

На недавнем (восьмом) готовом собрании Американской секции Т.О. в Сан-Франциско, на 1-й сессии 22 апреля среди прочих решений было единогласно принято следующее:

«Постановили: этот съезд, после тщательного рассмотрения, находит, что приостановление полномочий вице-президента нисколько не основывается на Уставе и полностью является превышением полномочий, данных президенту Уставом, а потому силы не имеет.»

Теперь отвечу на протесты м-ра Джаджа:

То, что он практиковал обман, посылая ложные сообщения, указы и письма, будто присланные и написанные «Учителями», а также в заявлениях мне об определённом розенкрейцерском камне Е.П. Блаватской; что он был нечестен в нескольких других перечисленных случаях: —

Находятся ли эти действия исключительно в его личной компетенции или могут быть представлены должностными проступками его как вице-президента? Это серьёзный вопрос, как в связи с нынешним делом, так и в плане установления прецедента для будущих ситуаций. Вынося решение, нам нельзя тут допустить ошибку.

Вызывая Джаджа на этот трибунал, я был движим мыслью, что предполагаемые злодеяния можно разделить на а) чисто личные, как предполагаемая нечестность и обман, и б) предполагаемое распространение обманных имитаций того, что предлагалось принять за письма махатм с намерением ввести в заблуждение, каковые послания, в силу его высокого статуса среди нас, приобретали вес, какого не имели бы, будь они выпущены простым членом. Это показалось мне куда более отвратительным преступлением, чем просто ложь или любой другой личный поступок, в силу дискредитации его должности (если это будет доказано). Протокол собрания генерального совета от 7 июля, который сейчас будет зачитан для вашего сведения, покажет вам, как обсуждался нами этот вопрос и к какому заключению мы пришли. Однако чтобы сделать этот документ завершённым, скажу, что по мнению совета, протест, выдвинутый м-ром Джаджем, представляется законным, и обвинения этим судебным комитетом рассматриваться не могут. Сейчас вопрос открыт для вашего рассмотрения, и вы можете принять решения относительно вашей судебной компетенции.

1. Касательно законного статуса вице-президента. На всеобщем съезде Общества в Адьяре в декабре 1888 г., применяя исполнительную власть, которая у меня тогда была, я назначил м-ра Джаджа вице-президентом. Это было сделано на открытом съезде, и выбор был одобрен собравшимися делегатами. Его имя было внесено в опубликованный список должностных лиц общества, который с тех пор не отзывался. На съезде 1890 г. вступили в силу новые правила, предписывающие избрание вице-президента. Бертрам Кийтли выдвинул, а я поддержал кандидатуру У.К. Джаджа, и он был должным образом избран. Теперь, похоже, выясняется, что официальное уведомление об этом не было ему выслано, но тем не менее, его имя было опубликовано в официальном списке, как это было и ранее. Все вы знаете, что он присутствовал на Чикагском ппрламенте религий в качестве вице-президента и моего аккредитованного представителя и заместителя; его имя было так напечатано в его отчёте о теософическом конгрессе, а официальный отчёт о съезде Американской секции в Сан-Франциско содержит финансовый отчёт фонда теософического конгресса, подписанный им как вице-президентом Теософического Общества.

Из вышеприведённых фактов очевидно, что У.К. Джадж является и с декабря 1888 г. непрерывно был, как де-юре, так и де-факто, вице-президентом Теософического Общества. Эти факты были изложены генеральному совету на сессии 7 июля, моё определение было ратифицировано и сейчас признано м-ром Джаджем. Ппотому он подсуден этому трибуналу по указанным причинам.

2. Второй момент, указанный обвиняемым, более важен. Если вменяемые ему деяния были им вообще совершены — что остаётся пока предметом судебного решения — и он совершил их как частное лицо, он не может быть судим никаким иным трибуналом, кроме Арийской ложи Т.О., членом и президентом которой он является. Ничто не может быть яснее, чем это. Но какие же нарушения, как предполагается, он совершил?

3. Нарушает ли предложенное нами расследование предполагаемого распространения поддельных писаний тех, кто известен нам как «махатмы» религиозную нейтральность, гарантированную нам уставом Т.О., и ранит ли решение, каким бы оно ни было, религиозные чувства членов? Утвердительный ответ был дан и тепло принят съездом Американской секции, отдельными отделениями и группами «теософических работников», генеральными секретарями Европейской и Индийской секций в недавно выпущенном совместном циркуряре, многими отдельными членами Общества и самим обвиняемым. Но как мне представляется, нынешнее дело вовсе не касается того, существуют махатмы или нет, и имеют ли они узнаваемый почерк, и уполномочивали ли они м-ра Джаджа выпускать документы от их имени. Созывая этот комитет, я считал, что вопрос можно рассмотреть, не входя в расследования, которые могли бы подорвать нейтральность нашей организации. Обвинения, сформулированные и изложенные мне г-жой Безант могли быть, по моему мнению, рассмотрены и без этого. И я могу отослать вас к официальному протоколу своих слов, чтобы доказать, что я был бы последним из тех, кто пожелал бы нарушить Устав, отцом которого, можно сказать, я являюсь, и который я постоянно защищал всё время и при всех обстоятельствах. Однако теперь, встретившись с м-ром Джаджем в Лондоне и ознакомившись с линией защиты, которую он намерен принять, я нахожу, что начиная расследование, мы встанем перед этой дилеммой — а именно, нам придётся либо отказать ему в обычном правосудии, не заслушав его заявления и не исследовав его доказательства (что было бы чудовищным даже для обычного суда, и уж тем более — в братстве, подобном нашему, основанном на принципах идеальной справедливости), либо погрузиться в ту самую пропасть, которой мы так желаем избежать. Линия защиты м-ра Джаджа состоит в том, что он не виновен во вменяемых действиях, что махатмы существуют, связаны с нашим Обществом и состоят в личной связи с ним; и что он изъявляет готовность предоставить множество свидетелей и документальных доказательств в поддержку своих заявлений. Вы сразу же увидите, куда бы это нас завело. Как только мы займёмся этими вопросами, мы пойдём против самого духа нашего объединения — его нейтралитета в вопросах веры. Например, никто лучше меня не знает факта существования Учителей, и всё же я без колебаний подам в отставку, если Устав будет изменён так, чтобы возводить такую веру в догму: каждый из наших членов волен не верить в них и отрицать их существование так же, как я — верить и утверждать его. Так что по указанной причине я заявляю, что по моему мнению, это расследование не должно идти дальше; мы не можем нарушать своих правил по каким бы то ни было соображениям. Более того, по моему мнению такое расследование, начатое какой-либо официальной группой, не может проводиться, если будет объявлена аналогичная линия защиты. И если случится, что в силу этого какой-либо виновный избежит наказания, мы не сможем ничего поделать; Устав — залог нашего существования и мы должны сделать его символом справедливости — или же ожидать, что наше Общество распадётся.

Искренность заставляет меня добавить, что несмотря на то, что мне представляется лишь формальными придирками, призванными предотвратить процесс, и нечестной тактикой, м-р Джадж тем не менее приехал сюда из Америки, чтобы ответить своим обвинителям перед этим комитетом, и изъявил свою готовность к расследованию обвинений и рассмотрению дела по существу компетентным трибуналом.

Отклонив несколько протестов м-ра Джаджа, я теперь кратко упомяну осуждающие резолюции сан-францискского съезда, просто чтобы сказать о безосновательности их поспешного заявления о том, что моё решение о приостановлении функций вице-президента до разбора обвинений неконституционно и не имеет силы. Как было замечено выше, раздел 4 статьи VI нашего Устава предусматривает, что в случае вице-президента применяются те же правила, что и для президента, и как полномочия президента приостаналвиваются и переходят к вице-президенту, пока не будут опровергнуты обвинения в должностных преступлениях с моей стороны, так аналогично и вице-президент должен быть временно лишён своего официального статуса, пока не будут отклонены обвинения против него; восстановление в должности происходит после его оправдания или отмены расследования.*

__________
* В статье VI устава 1890 г. говорится:
2. Президент в любое время может быть смещён с должности тремя четвертями голосов Генерального Совета с указанием причины; при условии, однако, что ему будет дана возможность опровергнуть перед Генеральным Советом любые выдвинутые против него обвинения. Копии таких обвинений должны быть направлены и Президенту, и Вице-президенту.
3. По получении таких обвинений Вице-президент должен сразу же направить их копию всем прочим членам Генерального Совета вместе с копией оправданий, предложенных Президентом, и затем собрать их голоса. Обязанностью каждого члена Совета является сообщить свой голос Вице-президенту в течение 30 дней с получения такого сообщения. В течение вышеуказанной процедуры исполнительные полномочия Президента переходят к Вице-президенту.
4. Та же процедура применяется и в отношении Вице-президента, только роли его и Президента здесь соответственно меняются. — Прим. пер.

Мне становится очевидно, что м-р Джадж не может быть допрошен по имеющимся обвинениям без нарушения нашего Устава, так что я отменяю своё распоряжение о приостановлении его должностных полномочий от 7 февраля 1894 г. и восстанавливаю его в положении вице-президента.

В заключение, джентльмены и братья, мне остаётся выразить своё сожаление по поводу неудобств, которые я, должно быть, причинил вам созывом этого судебного комитета, и я от всего сердца благодарю м-ра Стёрди, приехавшего из Индии, д-ра Бака, приехавшего из Цинциннати, и всех остальных, прибывших из отдалённых частей Соединённого Королевства, чтобы свершить правосудие. Я не мог предвидеть случившегося, потому что не знал, какова будет линия защиты. Тем не менее, это собрание стоило того, чтобы его созвать, по нескольким причинам. В первую очередь потому, что мы пришли к официальному заявлению, что утверждать веру в махатм в качестве догмы нашего Общества, а сообщения, полученные от них (действительно или предположительно) объявлять авторитетными и безупречными — незаконно. Равным образом ясно, что распространение вымышленных сообщений от них — не такое деяние, за которое по нашим правилом должностное лицо или член может допрашиваться и лишаться должности. Вывод тогда таков, что о свидетельствах общения с махатмами и о писаниях, предположительно исходящих от них, нужно судить только по их собственным достоинствам, а исключительную ответственность за заявления несут сами свидетели. В-третьих, преемственность президентского поста снова открыта (см. отчёт Генерального совета от 7 июля 1894 г.), и в случае моей смерти или в любое время ранее можно употребить свободу выбора в пользу лучше всего походящего из членов Общества.

Завершу я свои замечания, позволив выразить чувство, которым, как я считаю, должен быть движим настоящий теософ, а именно, что к каждому, кто значится в нашем реестре о членстве, должно применяться то же самое провосудие и проявляться то же самое милосердие. Здесь не должно быть особого подхода к отдельным личностям, показной уверенности в собственной праведности, стремления к отмщению. Все мы, — как я лично верю, — равно подвержены действию кармы, которая наказывает и награждает; и все мы нуждаемся в любящей снисходительности и терпении со стороны тех, кто поднялся выше нас по ступеням человеческого совершенствования.

Х.С. Олкотт, П.Т.О.

Дж. Мид сообщил, что настоящему комитету был передан для сведения и соответственно, прочитан следующий протокол заседания генерального совета Теософического Общества.

Протокол собрания генерального совета, состоявщегося на Авеню-роуд 19, Лондон, 7 июля 1894 г.

Присутствовали: Президент — полковник Х.С. Олкотт, Бертрам Кийтли, Джордж Р.С. Мид и Уильям К. Джадж.

Полковник Олкотт объявил заседание открытым, и Бертрам Кийтли был назначен секретарём.

Совет был проинформирован, что собрание было созвано, чтобы рассмотреть некоторые пункты, выдвинутые Уильямом К. Джаджем и другие моменты.

Президент огласил письмо от Уильяма К. Джаджа, где заявлялось, что по его мнению он никогда не избирался вице-президентом Т.О., а потому таковым не является. На что в ответ президент проинформировал совет, что на общем съезде в Адьяре в 1888 г., пользуясь привилегиями, которыми он тогда обладал, назначил Уильяма К. Джаджа вице-президентом Т.О., после чего его имя было объявлено в официальном списке должностей за тот год. Затем на общем съезде 1890 г. (последнем из таких общих съездов) по представлению Бертрама Кийтли и при поддержке Х.С. Олкотта это выдвижение было едингласно утверждено, хотя по-видимому официальный отчёт о съезде имеет тот недостаток, что в нём не записан этот факт, и У.К. Джадж был тем введён в заблуждение, правда такова, как было заявлено. Тогда президент заявил, что У.К. Джадж де-юре и де-факто был и является вице-президентом Теософического Общества.

Затем был принят во внимание другой пункт, выдвинутый м-ром Джаджем: Что даже если он вице-президент, он неподсуден расследованию судебного комитета насчёт его предполагаемого злоупотребления именами махатм и их почерком, поскольку если он и виновен, то как частное лицо, а не как должностное. Он настаивал, что по нашему уставу президента и вице-президента как таковых можно судить таким комитетом лишь за должностные нарушения — то есть превышение полномочий и злоупотребление должностью. Затем в поддержку своей точки зрения он огласил мнение совета в Нью-Йорке, полученное им от М.Х. Фелпса, члена Т.О.

Затем вопрос был обсуждён. Бертрам Кийтли выдвинул, а Дж.Р.С. Мид поддержал следующее:

Совет, заслушав аргументы по пункту, выдвинутому Уильямом К. Джаджем, заявляет, что этот пункт вплоне обоснован — что деяния, вменяемые ему, индивидуальны, а потому у судебного комитета нет юрисдикции допрашивать его как вице-президента по предъявленным обвинениям.

Президент согласился. М-р Джадж не голосовал. Предложение было объявлено принятым.

Затем по предложению м-ра Мида проголосовали за то, что запись вышеизложенного должна быть предоставлена судебному комитету. М-р Джадж не голосовал.

Затем президент изложил перед советом другой вопрос, поставленный на обсуждение Джаджем, а именно:

Что его выбор в качестве преемника президента, сделанный при объявлении президентом своей отставки, фактически был аннулирован тем, что президент вернулся на свой пост.

Совет признал пункт обоснованным, и объявил, что это решение нужно внести в протокол. М-р Джадж не голосовал.

Президент обратил внимание на резолюцию американского съезда 1894 г., где объявлялось, что его решение приостановить должностные полномочия вице-президента до урегулирования выдвинутых против него обвинений «ни малейшим образом не основывается на Уставе и полностью превышает даваемые им президенту полномочия, а потому силы не имеет». После обсуждения и рассмотрения разделов 3 и 4 статьи VI общих правил совет постановил (Джадж не голосовал), что при тогдашних обстоятельствах действия президента были оправданы, а упомянутые протестные резолюции не имеют силы.

Затем (Джадж при этом не голосовал) совет попросил президента созвать судебный комитет в Лондонской штаб-квартире во вторник 10 июля 1894 г. в 10 утра.

Затем по предложению президента заседание совета было закрыто.

Судебным комитетом затем были приняты следующие резолюции.

Решили: Президента запросили изложить перед комитетом обвинения против м-ра Джаджа, о которых было упомянуто в его обращении.

Обвинения соответственно были изложены перед комитетом.

После рассмотрения постановили:

Хотя мы убедились, что член, выдвинувший обвинения, и м-р Джадж оба готовы на продолжение расследования, тем не менее комитет счёл, что обвинения эти не такие, которые касаются поведения вице-прездента как должностного лица, а потому вне его юрисдикции.

По вопросу о том, связаны ли обвинения с заявлением о существовании и способностях махатм, комитет, обсудив, постановил:

Что комитет придерживается мнения, что признание истинности или ложности одного из обвинений против м-ра Джаджа в таком виде, как оно сформулировано, подразумевало бы заявление от имени комитета о существовании или несуществовании махатм, а это было бы нарушением духа нейтральности, несектантского характера и Устава нашего Общества.

Четыре члена воздержались от голосования по этой резолюции.

Далее решили: Что обращение призидента принимается.

Решили: Что генеральный совет просят напечатать и распространить протокол заседания.

Был поднят вопрос о том, включать ли обвинения в печатный отчёт.

М-р Бёрроуз предложил, а м-р Стёрди поддержал, что если уж печатать протокол, то в него должны быть включены все обвинения, но при постановке на голосование решение было не принято.

Протокол был зачитан и утверждён, комитет распущен.

Х.С. Олкотт, П.Т.О.,
Президент совета.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Заявление Анни Безант

Прочитано для сведения членов на третьей сессии Европейского Съезда Т.О. 12 июля 1894 г.

Я обращаюсь сегодня к вам как представитель Т.О. в Европе, и поскольку дело, которое я должна изложить вам, касается глубочайших интересов Общества, убедительно прошу оставить в стороне всякие чувства и предубеждения и судить о нём по теософским стандартам, а не по низшим, мирским, и помочь в одном из самых серьёзных кризисов, в котором оказалось наше движение. Было много сказано о комитетах и судах чести. Мы пришли к вам, братья, чтобы рассказать, что у нас на сердце.

Я собираюсь изложить вам точное положение дел по вопросу, который весь день занимали наши сердца. М-р Джадж и я согласились изложить вам два заявления и просить по ним вашего совета.

В течение нескольких лет лица, движимые по большей части личной ненавистью к м-ру Джаджу, а также лица, движимые ненавистью к Теософическому Обществу и всему, что оно представляет, распространили против него массу обвинений — от обвинений в простой лживости до обвинений в намеренной и систематической подделке почерка Тех, кто являются самыми святыми для некоторых из нас. Эти обвинения были не в такой форме, чтобы было возможно на них ответить, общее отрицание не могло их остановить, а попытки что-то объяснить безответственным обвинителям оказались бесплодными и сразу же показали, что пытаться объясниться — только унижаться и терять достоинство. Выбор м-ра Джаджа в качестве будущего президента Общества только усложнил положение, а обвинения стали повторяться с всё большей определённостью и настойчивостью, пока не нашли выражение в статье в «Теософисте», подписанной Олдом и Эджем. Наконец положение стало столь напряжённым, что многие искренние члены Индийской секции объявили, что если Джадж станет президентом с висящими над ним этими обвинениями, оставленными без объяснений, Индийская секция может отделиться от Т.О. Мне было сделано соответствующее представление, и поскольку я известна в мире, в Т.О., а также являюсь близким другом У.К. Джаджа, меня попросили вмешаться в дело.

Я твёрдо придерживаюсь мнения, что каковы бы ни были личные недостатки и ошибки другого члена, меня они не касаются, и вытаскивать недостатки своего брата на всеобщее обозрение или излагать их перед каким-либо трибуналом вовсе не входит в мой долг как скромной служительницы Владык Сострадания. Его и мои ошибки принесут неизбежный урожай страданий, и мне достаточно оставить их на усмотрение Великого Закона, который судит безошибочно и привязывает к каждому неправедному деянию неизбежные болезненные последствия.

Но когда затронута честь нашего Общества в лице его второго должностного лица и будущего президента (как тогда считалось), было бы правильно сделать всё возможное, чтобы положить конец растущим трениям и подозрениям — как ради Общества, так и ради м-ра Джаджа. И я согласилась вмешаться (в частном порядке), веря, что многие из обвинений ложны и составлены и распространяются злонамеренно, а остальные сильно преувеличены и им по большей части можно найти объяснение, а те жалобы, которые останутся правомерными, можно будет разрешить, не вынося спор на публику. Взяв обещание, что ничего далее не будет предприниматься, пока моё вмешательство не закончится неудачей, я написала м-ру Джаджу. Обещание молчания было нарушено людьми, знавшими некоторые из обвинений, и прежде чем я могла получить от Джаджа какой-либо ответ, стали широко распространяться искажённые версии случившегося. Это было нечестно по отношению к Джаджу и поставило его в неблагоприятное положение; также он обнаружил, что моё имя используют против него в связи с обвинениями, которые, как он знает, грубо преувеличены, если не вообще ложны.

Но не только это — стали настаивать на публичном комитете по расследованию, и я увидела, что дело будет направляться в духе враждебности и целью его будет, скорее, наказать за проступки, которые, как считают, он совершил, а не предотвратить возможный вред для Общества. Я сделала всё, что в моих силах, чтобы предотвратить создание комитета по расследованию, имеющего официальный характер. Мне это не удалось, и было принято решение о создании комитета. И тогда я сделала то, что многие друзья Джаджа считают ошибкой. Я предложила взять на себя груз ответственности по формулированию обвинений против него. Я не забочусь о том, чтобы защищать себя в связи с этим, и не собираюсь беспокоить вас изложением причин, по которым я приняла столь болезненное решение, за которое ответственна только я одна. Принимая его, я считала, что действую во благо, но весьма возможно, что я совершила ошибку — ведь за свою жизнь я сделала много ошибок в суждении, а мое видение в этих столь отвратительных для меня вопросах споров и борьбы не всегда бывает ясным. Я должным образом сформулировала обвинения и составила письменное заявление, излагающее свидетельства в их поддержку. Они были должным образом представлены судебному комитету, как вы утром слышали. Комитет решил, что они предполагают личные, а не должностные проступки, а потому не должны рассматриваться комитетом, который может заниматься только президентом и вице-президентом как таковыми. Я была допущена на заседание генерального совета Т.О., когда дискутировался этот пункт, и убедилась, что аргументы в пользу него были выдвинуты верно. Я заявила так, будучи спрошена об этом генеральным советом, и снова, когда была спрошена судебным комитетом. И это положило конец обвинениям — в том, что касалось этого комитета.

Поскольку это оставляло главный вопрос нерешённым и оставляло Джаджа с пятном висящих на нём неподтверждённых и неопровергнутых обвинений, Хербертом Бёрроузом было предложено изложить обвинения перед комитетом чести. В тот момент это было отвергнуто Джаджем, но на следующий день он написал мне с просьбой согласиться на выдвижение такого комитета. Я согласилась, но с очень большой неохотой — по причине, указанной выше: я чувствую, что в мой долг не входит нападать на любого частного члена Т.О., и думаю, что такие нападки могут создать весьма неудачный и неприятный прецедент. Но поскольку процесс, начатый против м-ра Джаджа как официального лица, не дал никакого результата, представлялось бы нечестным с моей стороны, если бы я, несущая ответственность за этот процесс, так как принимала в нём участие, отказала бы ему в созыве комитета, о котором он просит.

Но есть и другой вариант, который я выбрала, и который, если вы его поддержите, положит конец этому делу. И поскольку ни один теософ не дожен желать наказать кого-то за прошлое, — даже если считает, что тот поступил неправильно, — а должен лишь помочь исправиться в будущем, то я смею надеяться, что он будет принят. А сейчас я хочу уменьшить эти обвинния, сведя их к должным масштабам, поскольку они были чрезвычайно преувеличины, и это из-за м-ра Джаджа я должна говорить публично то, что сначала говорила только лично. Президент очень точно изложил их в своём обращении к судебному комитету. Главное обвинение состоит в том, что м-р Джадж выпускал письма и послания почерком, в котором можно узнать тот, который использовался Учителем,* с которым была тесно связана Е.П. Блаватская, и что эти письма не были ни написаны, ни осаждены непосредственно Учителем, на чей почерк они похожи; с этим связаны побочные обвинения в обмане, но они бы никогда не привели ни к каким действиям, если бы не их связь с главным пунктом обвинения.

__________
* В материалах, связанных с обвинениями против Джаджа и хранящихся теперь в Адьяре, есть не один, а два почерка, красным и синим, приписываемых двум Учителям — М. и К.Х. — К. Джинараджадаса.

Далее я хочу ясно дать понять, что я не обвиняю и не обвиняла Джаджа в подделках в обычном смысле этого слова, а лишь в придании вводящей в заблуждение материальной формы посланиям, принятым от Учителя психически разными путями, не ставя получателей в известность об этом факте.

Я считаю м-ра Джаджа оккультистом, обладающим значительными знаниями и побуждаемым глубокой и непоколебимой преданностью Теософическому Обществу. Я верю, что он часто получал послания непосредственно от Учителей и их чел, направлявших его и помогавших ему в работе. Я верю, что он иногда получал послания и для других людей тем или иным способом, о котором я сейчас упомяну, но не написанные непосредственно Учителем и не созданные им путём осаждения. И что м-р Джадж счёл оправданным записывать эти психически принятые послания почерком, принятым Е.П.Б. для сообщений от Учителя, и передавать их человеку, для которого они были предназначены, оставляя ему возможность составить ложное впечатление, что они были непосредственно написаны или осаждены самим Учителем — то есть, что это было сделано через м-ра Джаджа, но сделано Учителем. Лично я считаю, что этот метод незаконен и никто не должен имитировать известный почерк, который считается авторитетным, когда аутентичен. А под аутентичным я имею в виду написанный или осаждённый непосредственно самим Учителем. Если сообщение принято сознательно, об этом должно быть заявлено; если записано автоматическим письмом, об этом тоже должно быть заявлено. По крайней мере, мне так кажется. Важно, чтобы люди поняли, что Учителя обычно играют в этих явлениях очень малую роль, и потому им не следует принимать эти послания как авторитетные просто на основании того, что они написаны определённым почерком. За исключением очень редких случаев Учителя лично не пишут писем и не материализуют послания непосредственно. Они могут посылать их через тех, с кем могут сообщаться через слышание голоса, астральное зрение, психическую передачу слов, ментальное впечатление или иными способами. Если человек получает послание, которое, как он верит, исходит от Учителя, для передачи кому-то другому, честь обязывает его не добавлять к этому посланию никаких дополнительных обстоятельств, которые могли бы добавить ему вес в глазах получателя.

Я считаю, что м-р Джадж своей собственной рукой (сознательно или автоматически — я не знаю) писал почерком Учителя сообщения, полученные им от него или от чел, и я знаю, что в моём собственном случае я верила, что переданные им мне послания, написанные знакомым мне почерком, были непосредственно осаждены или написаны Учителем. И когда я публично сказала, что уже после смерти Е.П. Блаватской получала письма почерком, в подделке которого её обвиняли, я имела в виду письма переданные мне Джаджем, и поскольку они были написаны знакомым почерком, я и не подумала о том, чтобы поставить под сомнение их источник. Теперь я знаю, что они не были ни написаны, ни осаждены Учителем, а изготовлены м-ром Джаджем, но я также верю, что смысл этих посланий был принят психически, и что ошибка Джаджа заключалась в том, что он передал мне их написанными им лично таким почерком и не сказал, что сделал это сам. Я считаю, что вынуждена открыто и недвусмысленно упомянуть эти письма, поскольку будучи введена в заблуждение сама, я в свою очередь ввела в заблуждение общественность.

Всем как в Теософическом Обществе, так и вне его, следует понимать, что письма и послания могут быть написаны или осаждены любым почерком, и одно это ещё не придаёт им авторитетности. Почерки могут быть воспроизведены автоматическим письмом или намеренно от руки, или осаждением многими агентами — от белых и чёрных адептов до полусознательных элементалов, — и те, кто предоставляют необходимые условия, могут так использоваться. Источник сообщений можно определить лишь прямым духовным знанием или интеллектуально — по природе содержания, и принимая или отвергая их, каждый человек должен использовать свои собственные способности и действовать на свою ответственность. Так я отвергла несколько писем, принятых настоящим способом осаждения, принесённых мне одним американцем (не из членов Т.О.) в подтверждение своих притязаний на то, что он преемник Е.П. Блаватской. Разнообразными существами оккультного мира для осаждения посланий может быть использован любой хороший медиум, и результатом этих слушаний, я надеюсь, будет то, что мы положим конец этой мании получения писем и посланий, которые по своему происхождению скорее человеческие или дочеловеческие, нежели сверхчеловеческие, и вернём людей на путь развития своей собственной духовной природы, которая одна лишь может безопасно провести их через лабиринты сверхфизического мира.

Если вы, представители Т.О., считаете, что публикация этого заявления, за которым последует заявление м-ра Джаджа, положит конец этой неутешительной деятельности, и дав ясное понимание дела, по крайней мере избавит от клокочущей массы подозрений, среди которых мы жили, то я предлагаю, чтобы это [собрание] заняло место комитета чести, чтобы вы, наши братья, были вместо этого комитета. Я дала самое искреннее объяснение, какое могла, я знаю, какими затруднениями окружены эти феномены, связанные с силами, действие которых предельно скрыто и затемнено, а потому, сколь немноги те, кто способен точно о них судить, тогда как тем, через кого они действуют, они всегда оказываются неподконтрольны. И я уверена, что эти объяснения могут положить конец по крайней мере некоторым неприятностям последних двух лет и позволят нам продолжить свою работу для мира — каждому по-своему. Я прошу прощения за любую боль, причинённую моему брату, при попытках выполнить эту самую неприятную из задач, равно как и за любые ошибки, которые я, возможно, совершила.

Анни Безант

(Подобные заявления об осаждённых, написанных и прочих сообщениях давно делались и Е.П. Блаватской, и У.К. Джаджем в журналах «Lucifer», «Path» и других местах, и публично, и лично. — А.Б.

Примечание полковника Олкотта: Я не могу позволить г-же Безант брать на себя всю ответственность за формулирование обвинений против м-ра Джаджа, поскольку сделать её это попросил я сам. Продолжать политику умолчания было бы молчаливой поддержкой обвинений, что было несправедливо к вице-президенту, так как не давало ему шанса оправдаться; в то же время распространявшиеся подозрения тем самым только ширились, вредя Обществу. Так что, чтобы вынести весь этот вопрос на свет, я, вместе с другими, попросил г-жу Безант взять на себя задачу составить обвинения и подписаться под ними. — Х.С.О.)

Заявление Уильяма К. Джаджа

С прошлого марта по миру стали распространяться обвинения, к которым было добавлено имя Анни Безант (без её согласия, как она сейчас говорит), в том, что я виновен в подделке имён и почерков махатм и злоупотреблял означенными именами и подписями. Также возникло обвинение в том, что я из страха замалчивал имя Анни Безант как обвинителя. Всё это создало большие неприятности и причинило ущерб всем заинтересованным лицам, то есть всем нашим членам. И теперь время раз и навсегда положить этому конец, если возможно.

Теперь я заявляю следующее:

1. Я не указал имени Анни Безант в опубликованном мною циркуляре по просьбе друзей из Т.О., бывших тогда рядом со мной, чтобы оградить её и оставить другим связь её имени с обвинениями. И теперь представляется, что если бы я указал её имя, это бы противоречило её нынешнему заявлению.

2. Я повторяю, что отвергаю распространявшиеся путём слухов обвинения в подделке почерков и имён махатм или злоупотребления ими.

3. Я признаю, что получал и доставлял послания от махатм, и утверждаю, что они подлинны.

4. Я заявляю, что слышал и слышу махатм, и что я являюсь их агентом, но отрицаю, что когда-либо стремился внушить веру в это другим, и это первое такое заявление, которое я делаю, будучи вызван в место, где должен его сделать. Моим желанием было и мои усилия были направлены на то, чтобы не привлекать внимания к такой идее и не связывать её с собой лично. Но у меня нет желания делать заявление, которое я отвергаю, что я — единственный канал для сообщения с Учителями, и моё мнение состоит в том, что возможность такого общения открыта любому человеку, который, своими стараниями служить человечеству создаст необходимые для этого условия.

5. Какие бы послания от махатм ни доставлялись мною как таковые — а таких крайне мало — теперь я заявляю о них, что это, насколько мне известно, подлинные сообщения от махатм; они были получены через меня, но каким именно образом они были получены или изготовлены, я заявить не могу. Но могу снова сказать, как говорил публично и раньше, и как часто говорила Е.П. Блаватская, что я всегда считал общеизвестным среди сведущих теософов, что осаждение слов и сообщений ещё ничего не значит и не является доказательством связи с махатмами; оно имеет отношение всего лишь к феноменам и не имеет ни малейшей ценности.

6. Что же касается методов приёма и доставки сообщений от Учителей, то их много. Мои методы могут не соответствовать взглядам других, и я признаю их право критиковать их, если им будет угодно; но я не признаю ни за кем права заявлять, что они знают или могут доказать, что послания, присланные мне или через меня, не подлинны, если они не способны видеть на том плане. Могу только сказать, что сделал всё возможное, чтобы верно передать — в тех немногих случаях, когда я это вообще делал — сообщения, которые, по моему мнению, были приняты для передачи, и никогда, насколько я знаю, не пытался тем ввести в заблуждение какого-либо человека или каких-либо людей.

7. И я заявляю, что в 1893 г. Учитель послал мне сообщение, в котором благодарил меня за всю мою работу и усилия на поле теософии и выражал благодарность за это, завершив его мудрым советом предостеречься от слабостей и глупостей моей низшей природы; и это послание г-жа Безант безоговорочно признаёт.

8. Наконец, и только лишь по причине сделанных и распространённых абсурдных заявлений, я с готовностью заявляю, что никогда не отрицал, что я человек, много ошибавшийся и склонный ошибаться, я не безупречен, а такой же, как любое человеческое существо, принадлежащее к тому же классу, что и я. И я свободно, полностью и искренне прощаю всякого, кто, как можно думать, причинил мне вред или пытался это сделать.

Уильям К. Джадж

После того, как эти заявления были заслушаны, Бертрамом Кийтли была выдвинута, д-ром Баком поддержана, и принята собранием без возражений следующая резолюция:

Постановили: Сие собрание с удовольствием принимает урегулирование, к которому пришли Анни Безант и Уильям К. Джадж, как окончательное разрешение вопросов, стоявших между ними как между обвинителем и обвиняемым, с надеждой, что это дело будет таким образом похоронено и забыто, и постановляет, что мы должна соединить с ними свои усилия в дальнейшем продвижении дела подлинного Братства, в которое мы все верим.

—————

Вышеописанное расследование повлекло следующие результаты:

«а) В исполнительном заявлении, поддержанном генеральным советом и подтверждённым судебным комитетом, организованным, как предусмотрено Пересмотренными Правилами Общества, и составленным из делегатов от трёх существующих секций, облечённых их доверием и уважением, авторитетно и навсегда провозглашается абсолютный нейтралитет Теософического Общества во всех вопросах личной веры и полное право на личное суждение в религиозных, мистических и других вопросах;

б) Авторитетная и догматическая ценность заявлений о существовании махатм, их отношениях и переписке с частными лицами, либо через них с третьими лицами, Обществом и широкой публикой отвергается. Все такие заявления, послания или учения должны расцениваться так, как они сами того стоят, а получателям оставляется право составлять и объявлять, если они пожелают, свои собственные мнения касательно их подлинности; Общество же как организация сохраняет свою уставную нейтральность по отношению к вышеуказанному.

Что до разбора обвинений, выдвинутых против вице-президента, отчёт судебного комитета сообщает всю необходимую информацию: публичные заявления г-жи Безант и г-на Джаджа, содержащиеся в приложении, показывают в чём состоит дело. Ни к какому окончательному решению не пришли, поскольку защита Джаджа предусматривала расследование таких фактов, которые по уставу нельзя расследовать никакому комитету, совету или отделению Общества. Предпринять такое расследование — значило бы создать опасный прецедент, который мог дать предлог, чтобы судить члена за то, что он придерживается догматов секты, к которой ему случится принадлежать. Вообще говоря, элементарные принципы терпимости и братских отношений, исповедуемые всеми истинными теософами, учат нас проявлять друг к другу щедрое милосердие и прощать за проявления тех человеческих несовершенств, которых одинаково не лишены все мы.»

Учитывая моё долгое и близкое знакомство с м-ром Джаджем, мне очень неприятно возвращаться ко всем этим событиям, и я пишу без всякой тени враждебности. Но с 1894 года нами образовано более 300 новых отделений, и тысячи наших новых сотрудников имеют право знать эти существенно важные факты о великом расколе м-ра Джаджа.

Дальнейшее рассмотрение этого вопроса придётся отложить до следующего месяца.*

Х.С. Олкотт

__________
* Это было опубликовано в «Теософисте» за апрель 1903 г.

Конечно, этот результат не удовлетворил никого кроме Джаджа и его самых близких друзей, поскольку он никак не разобрался с обвинениями и лишь отложил день расплаты. Европейская и Индийская секции бурлили, неудовлетворённые, а наши члены в Австралии и на островах этого региона, ещё не оформившиеся в секцию, недвусмысленно дали понять, что считают, что Джадж должен быть исключён. Когда оглядываешься на это дело, нисколько не удивляешься, что тактика формального крючкотворства, принятая обвиняемым, вызвала отвращение у прямодушного Оливера Фёрта, который был одним из членов судебного комитета, выбранным самим Джаджем. До того он питал к Джаджу тёплые дружеские чувства, но после заседания комитета он выразил мне своё негодование и сказал, что отныне потерял уважение к этому джентльмену. Но если бы я решил иначе, чем решил тогда, а комитет не смог бы меня поддержать, то судьба Теософического Общества как свободной организации была бы кончена, и я убедился, что даже волнения и неприятности, вызванные последующими действиями Джаджа, не были слишком высокой ценой, чтобы заплатить за защиту духа и буквы устава нашего Общества.

Но с какой же жалкой стороны предстал сам м-р Джадж, найдя убежище в том, чтобы спрятаться за формальностью! Посмотрите на нравственную сторону вопроса. Честолюбивый человек, цепляясь за руководящий пост в нашей организации, некоторое время укреплял своё влияние рассылкой поддельных писем якобы от наших Учителей, написанных в расчёте увеличить свой авторитет и консолидировать власть, поставив себе на службу свою бесхитростную жертву, Анни Безант, и других наших самых влиятельных сотрудников, тем самым создавал за собой силу, которая бы на всю жизнь посадила бы его в моё освободившееся кресло. Теперь, когда я перечитываю памфлеты, циркуляры и статьи того периода, чтобы собрать материалы для моего окончательного рассказа, дело приобретает отвратительный вид. Ведь всё это сутяжничество было столь бесполезно. С самого начала и до сих пор я всегда был готов уступить свою должность любому лучшему человеку, которого бы приняли наши Учителя, и став рядовым сотрудником, исполнять любую нужную работу. М-р Джадж мог получить президентский пост, стоило бы только попросить, если бы таковым было желание Общества. Но он хотел не просто высшего исполнительного поста — его ребяческие амбиции требовали того, чтобы его приняли как подлинного преемника Е.П. Блаватской, передатчика духовных наставлений, видимого представителя Великой Белой Ложи: вот в чём была причина его падения и непроходящего позора. Если предположить, что его план (передать суду его собственного отделения, как частное лицо) был бы осуществлён, а на определённый выше уставной момент не обратили бы внимания, чтó бы мы тогда увидели? Детский фарс самообеления, декларация, что его совесть чиста, как руно ягнёнка, и расчищенный путь для осуществления его амбициозных планов. В его личной виновности в подделке документов, лжи и обмане меня и других ни на минуту нельзя сомневаться.

И когда человек своим поведением запятнал репутацию вице-президента и официально объявлен преемником президента, не нужно быть провидцем, чтобы понять, что бы это значило для Теософического Общества как организации. Его проступок в десять раз хуже, чем любое личное отступление от норм благопристойного поведения, например, пристрастие к выпивке, азартным играм или женщинам; ведь в истории были сотни примеров великих правителей, законодателей, капитанов и граждан, чей характер был далёк от идеального, но чьё служение обществу было несомненно великолепным. В данном же случае его проступок нанёс удар в самые основы нашей веры в существование и связь с нашим Обществом тех великих индивидуальностей, чьё развитие от рядового человеческого уровня даёт нам образец, которому нужно следовать, и идеал человеческого совершенствования, к которому нужно стремиться. Сказать, что на такое проведение второго, а потенциально и первого лица в руководстве нашего Общества можно закрывать глаза или прощать такое поведение — немыслимо; и это роковая ошибка д-ра Бака и других сторонников Джаджа, считающих, что тому, кто оказал такие великолепные услуги нашему движению, должно прощаться всё. Не так уравнивает непреклонный закон кармы чаши весов человеческой эволюции. Мне было бы гораздо приятнее отгородиться от прошлого завесой молчания, но у того, кто пишет историю, нет иного выбора, как записывать факты, а вопрос урегулирования репутаций оставить времени. Даже река слёз, пролитых сочувствующими друзьями, не в состоянии смыть и одной записи в Книге Читрагупты, хотя человек может склонить баланс в свою пользу, изменив свою жизнь, мышление и поведение.

Помимо вышепроцитированных мною фактов, доказывающих, что доводы Джаджа о том, что он никогда не был вице-президентом, ложны, я могу отослать читателя к тому факту, что в циркуляре, выпущенном им в Нью-Йорке 15 марта 1894 г., то есть сразу после получения им моего официального письма с предложением вариантов — уйти в отставку или подвергнуться трибуналу — он говорит: «Обвинения выдвинуты против меня как вице-президента, я же ответил как частное лицо и буду так продолжать, поскольку мои функции в должности вице-президента лишь номинальны — один раз я обратился к Обществу, как требует устав, сообщив об отставке президента, и один раз я действовал за президента на Парламенте Религий в Чикаго.» Короче говоря, он принял пост вице-президента и исполнял относящиеся к нему обязанности в такой мере, в какой это от него мною требовалось.

Так что сам он противоречит своим собственным оправданиям. Опять же, в своём циркуляре от 3 ноября 1894 г., производящем впечатление документа Восточной Школы Теософии, хотя посланном мне без требования с меня обета сохранения секретности, на с.8, описывая расследование его деятельности и ссылаясь Безант, он говорит: «Она написала мне, что я должен отказаться от назначения преемником президента, намекая на то, что этого хочет от меня Учитель». Затем он отвечает мелочной словесной увёрткой, которую он, более того, выделяет курсивом, чтобы придать ей дополнительную силу: «Факт в том, что у меня никогда не было такого статуса и тут не от чего отказываться. Учитель знал об этом, а потому никогда не мог давать такого распоряжения». Это прямое оскорбление здравого смысла людей, которым был адресован циркуляр. Конечно, такого титула как «преемник президента» у нас нет, и какое нахальство впутывать имя Учителя для подтверждения своей точки зрения и оправдания отказа ответить на письмо г-жи Безант! Но есть статус «избранный президент», чей президентский срок начнётся, когда окончится мой, и он признаёт это, достаточно многословно, в циркуляре от 15 марта, где говорит: «Я был избран, чтобы следовать за полковником Олкоттом в качестве президента Общества и официально был объявлен им его преемником». Чем бы кончились все эти увёртки, если бы Джадж сам не обрубил всё это своим расколом, столь тайно спланированным и столь успешно осуществлённым? Сомнительно, что он прибег бы к этому, если бы сентиментальный финал заседания судебного комитета был принят как урегулирование дела — ведь амбиция Джаджа определённо была не в том, чтобы получить свободу для запуска конкурирующего Т.О., оставив первоначальное в покое, работающим по-своему, а в том, чтобы заполучить себе во владение все результаты работы, проделанной Е.П. Блаватской и мною за 19 лет с образования Общества. Однако не будем забегать вперёд — к вопросу раскола мы подойдём в должное время.

Поскольку я заключил договор с Патнэмами на издание первого тома моих «Листов старого дневника», я привёз с собой из Индии разные реликвии, связанные с ранними магическими феноменами Блаватской, которые нужно было сфотографировать для иллюстраций, и поскольку делегаты предстоящего съезда Европейской секции уже собирались, меня попросили выставить эти любопытные диковины и выступить в узком кругу с воспоминаниями о старых временах.

Из Испании вместе с сеньором Хифрэ приехала очаровательная дама, которая была настоятельницей католического женского монастыря, но будучи обращена в теософические взгляды, оставила свой пост и вернулась к гражданской жизни. Для этого требуется, как видно всякому, огромная нравственная смелость, и все мы испытывали к ней глубокое уважение за то, как храбро, действуя по велению совести, она встретила преследования и действительные опасности, угрожавшие ей в этой ситуации.

Этот съезд Европейской секции, уже четвёртый, собрался 12 июля в лекционном зале штаб-квартиры в д. 19 по Авеню-роуд в 10 утра. Присутствовали делегаты и члены из Индии, Америки, Испании, Франции, Голландии, Швейцарии, Польши и Италии, помимо Эдинбурга, Дублина и нескольких главных городов Англии. Я председательствовал, а м-р Мид был избран секретарём съезда (с Х.Т. Эджем и почт. Отвэем Куффом как помощниками секретаря). Скандинавскую группу из 14 отделений, тогда ещё не организованную в секцию, представлял У. Кингслэнд, а Германское Теософическое Общество — г-жа Купер-Оукли. Индийскую секцию помимо её генерального секретаря Бертрама Кийтли представлял бабу Парбати Чаран Рой. Для информации были зачитаны протоколы работы судебного комитета, а затем генеральным секретарём был прочитан содержательный отчёт о работе секции за год. Некоторые вещи, сказанные в нём, были столь хороши и столь приложимы к нашим нынешним обстоятельствам, что я процитирую следующий абзац:

«До совсем недавних пор я был в иллюзии, что должен представить вам что-то вроде статистического отчёта, но просматривая имеющиеся у меня материалы, я нашёл, что точно так же, как у нас нет вероучения и догм, очень мало у нас и ортодоксии в организации и методах работы. Так много разных людей, так много мнений и способов работы, так много лож, так много разных методов изучения и пропаганды, так много групп лож, так много подсекций и федераций — все из них, к счастью, стремясь к союзу — стремятся, хотя зачастую и со многими неудачами, достигнуть солидарности и практического осуществления братства, которое — дитя той теософии, к которой мы все стремимся и ради которого мы должны быть готовы навечно пожертвовать нашим личным комфортом и удовольствием.»

Что же до неспособности предоставить статистический материал, годный для суммирования, я могу с чувством сказать, что как замечено в моём последнем ежегодном обращении, наши записи велись столь бессвязно рядом работников-любителей, что задача привести весь этот хаос в порядок весьма трудная. Момент, указанный м-ром Мидом относительно разных методов изучения и пропаганды у разных отделений и групп верен, но я не вижу, как этого избежать, кроме как заменив нынешние совершенный эклектизм и свободу действий, которые являются залогом наших личных свобод, деспотической системой самодержавного вмешательства, совершенный пример которого демонстрирует якобы преемница Джаджа и Блаватской, которая правит теперь в Пойнт-Ломе. Мы лишь должны стараться идти срединным путём и постепенно создавать привычку к упорядоченному ведению дел, а до того статистическая таблица не будет столь точной, как она должна быть. Но все мы поддержим утверждение Мида, что «Есть немало примеров лож, которые стали настоящим общим домом для членов, где, несмотря на интеллектуальные и социальные различия, правят совершенная гармония, дружба и дух товарищества. Вот реальная работа, которая проделана, и это намного лучше всех наших письменных сочинений, выступлений и споров — нечто реальное и осуществляемое, приближение к Мудрости. С другой стороны, здесь и там продолжается война личностей, на время пресекающая рост ложи и мешающая распространению теософии — но в этот тёмный век мы не можем ожидать слишком многого от перенапряжённой человеческой природы, а должны ждать и надеяться, и снова и снова пытаться.»

Некоторые из наших серьёзных индийских членов недавно (1903 г.) стали образовывать федерации из отделений, говорящих на общем языке, например тамильском, и находящихся в пределах какой-то географической области — такое собрание состоялось в Гути и другое вскоре состоится в Мадуре. Мид превосходно излагает схему федерации на примере первой попытки, успешно осуществлённой на севере Англии:

«Девять лож и два центра объединились с целью устраивать лекции о теософии и развивать связи между разными ложами и центрами этих областей и продвигать теософическое движение в целом. У федерации есть ежеквартальные съезды, проводимые в разных городах, на которых члены входящих в неё лож встречаются и объединяются для взаимопомощи и совместных усилий. Ложи обмениваются лекторами, и на севере Англии установилась сеть личной дружбы и сотрудничества, что можно было бы копировать по всему Обществу, где возможно. Устав федерации свободен от официальности, насколько это возможно, а все необходимые обязанности исполняет её секретарь.»

М-р Мид касается и вопроса, который, в общем его приложении, должен нами хорошо пониматься. Он говорит: «Огромными препятствиями для нашего прогресса в Испании являются реакционный иезуитизм и его антипод — материалистический либерализм. Теософия придерживается середины между этими крайностями, и в этом состоит её сила и достоинство». Это определяет нынешнее острое положение дел и в Италии, и теория неизбежной реакции на догматическую ортодоксальность, которой явился воинствующий рационализм, прекрасно объясняет и положение дел у образованных классов Индии, с которым нам приходилось бороться с самого нашего прибытия туда в 1879 году. Первая цель бунта против ортодоксии — обрести свободу, и освобождённые мыслители должны обязательно восспользоваться ею, чтобы изучить основы религии своих предков, и конечным результатом для людей естественно религиозного темперамента будет то, что они вернут себе религию своего детства, но на этот раз она будет живой и прекрасной, а не той мумией, в которую её превратило богословие.

Анни Безант, договорившись с австралийским менеджером о лекционном турне по Австралии и Новой Зеландии (с особой оговоркой, что ей будет предоставлена свобода в чтении лекций о теософии), прочла прощальную лекцию в ложе Блаватской на тему «Смысл преданного служения», и в следующую же среду выехала в Австралию. Её попутчиком до Коломбо стал Бертрам Кийтли. М-р Джадж и д-р Бак выехали в Нью-Йорк в субботу, 21-го, и я попрощался с ними на вокзале Юстон.

Предыдущим вечером мы вместе с Безант отправились на Боу-стрит официально закрыть Женский клуб, который, если вы помните, был начат с капиталом в 1000 фунтов, которые пожертвовали Е.П. Блаватской для этой филантропической цели. Опыт оказался неудачным, вероятно, по причине слишком высоко поставленной нравственной планки, а также поскольку там не было мужчин, в которых можно было бы влюбиться и заполнять время поцелуями и обменом любезностями. Однако мы провели очень приятный вечер, и девушкам очень понравилось, как я пел ирландские песни — это были вещи им легко понятные, поскольку соответствовали их интеллектуальному уровню.

22 июля я отправился в Рамсгит читать лекцию, и несмотря на дождливый вечер, публики было много. Не могу сказать, было ли это результатом низкого атмосферного давления, но я заметил в дневнике, что вопросы, на которые я отвечал после лекции, были необычайно глупыми. Вернувшись на следующее утро в Лондон, я проделал много конторской работы, а вечером присутствовал на встрече Лондонской ложи в доме Синнеттов, где я встретил несколько своих самых старых друзей по теософии.

30-го числа того же месяца я отправился в Ливерпуль с лекцией. Именно на ней рыжий ирландец рассмешил аудиторию, прокомментировав мою лекцию о перевоплощении и бросив мне вопрос, который, как он ожидал, застанет меня врасплох. «Мисьтхер председатель, сэр, я бы хаател задать полковнику Олкотту ваапрос. Он тут наговорил нам кучу всего о рэйинкьярнации, но шо он знает о ней, вообще? Он может сказать, кем я был в прошлой жизни — Юлием Цезарем или мумией?» Конечно, его наградили взрывом хохота, но я, сохраняя серьёзное лицо и повернувшись к нему, вежливо и доброжелательно ответил, что джентльмен задал столь глубокий вопрос, что ясно, что он проник в самую суть вещей, но я не претендую на ясновидение, и в отличие от некоторых моих коллег не могу взглянуть сквозь завесу прошлого, так что могу судить только по аналогии. Поскольку джентльмен весь вечер вёл себя тихо, то я бы мог предположить, что он в предыдущем рождении был мумией, но теперь, поскольку он столь воинственно вмешался, можно представить, что возможно он и был тем великим римским генералом Юлием Цезарем. Похоже, аудитория оценила шутку, а сам вопрошавший, как истинный весельчак-ирландец, обнаружив, что смеются в результате над ним, смолчал, а я перешёл к следующему вопросу.

Следующим местом, где я остановился, был Саутпорт, я там я прочитал лекцию в узком кругу наших членов и их друзей и ответил на их вопросы. Затем, 1 августа, я отправился в Манчестер и в доме Лармутов, членов Т.О., провёл беседу в наполненной гостиной. Следующее утро было посвящено приёму посетителей, а после второго завтрака я отправился в Брэдфорд, где меня развлекали наши дорогие подруги мисс Поуп и Уорд. Вечером на лекции среди слушателей я встретил джентльмена, с которым встречался в 1889 году в Японии, и ещё одного, который плыл со мной на пароходе в Швецию в 1891 г. 3 августа я отправился в Йорк, где перед восприимчивой аудиторией прочитал лекцию на тему «Теософия и Теософическое Общество». Следующей моей станцией был Миддлсборо, крупный сталелитейный центр, где проводилась квартальная конференция Северной федерации, о которой было упомянуто выше. Я председательствовал на этом собрании и обратился к делегатам девяти отделений и двух центров, после чего двинулся дальше, в Харрогэйт, и в 10 вечера достиг гостеприимного дома нашего сотрудника м-ра Гуда, бывшего судового казначея пароходной компании P&O. По просьбе слушателей тема моей лекции, которую я прочитал следующим вечером, была «Теософия и буддизм». Двумя днями позже в ходе моей поездки по стране меня поселили в одной из тех причудливых старых гостиниц, с которыми нас познакомили бытописатели английской сельской жизни, но подобных которым нет в моей стране; она называлась Клэп Гэйт инн. На старой качающейся вывеске снаружи был изображён следующий шедевр поэзии: «Через створки ворот свободный вход. Подкрепись, расплатись, потом дальше катись.»

Общая гостиная была в некоторой степени необычна, старомодна, со старыми дубовыми скамьями возле камина и напротив, пол был выложен камнем, а оконные рамы были с частым переплётом, с небольшими стёклами. Там была уютная атмосфера, и легко представить, как это выглядело холодными зимними вечерами, когда в камине горел яркий огонь, а жизнерадостная хозяйка, миссис Мэри Энн Браун, подавала каждому клиенту (а они были из колоритных селян) его любимую выпивку.

Последней моей остановкой в этом коротком турне, до отъезда в Ирдандию, был Лидс. Я выступил там с лекцией вечером 7 августа, остановившись у члена Т.О. У.Х. Бина, а 8-го отправился на поезде в Холихэд, откуда должен был пересечь пролив. Я достиг Дублина в 9.30 вечера, и меня сразу отвезли в местную штаб-квартиру (Аппер Эли плэйс, 3) где с 10 до 11 я провёл беседу, а потом смог удалиться в общежитие радушных братьев Бэйтс, держательница которого была дочерью моей старой подруги миссис Лондини из Ливерпуля. Следующим утром я принимал посетителей в штаб-квартире, потом пил там чай с м-ром и миссис Дик, а в 8 вечера выступил с лекцией о теософии в концертном зале Эншент. Возвращение в Лондон через Холихэд было очень неприятным из-за шторма, вполне стоившего того, что мне пришлось пережить между Коломбо и Тутикорином. Однако я невредимым добрался до Авеню роуд ещё до полуночи, довольный, что могу наконец лечь спать.

Вечером 11 августа я был вызыван на встречу с сэром Р.Х. Мидом из колониального департамента обсудить оскорбительное «правило четверти мили» в законопроекте об образовании на Цейлоне. Эта статья, как могут помнить мои читатели, была придумана партией миссионеров, чтобы не давать буддистам, живущим в деревнях, открывать школы в радиусе четверти мили от любой существующей христианской школы. А поскольку все лучшие места были ими уже заняты, это изгоняло буддистов, желающих иметь школы, из своих собственных деревень, оставляя им выбор — либо строить школы вдалеке от удобных центров, либо отправлять своих детей в те школы, где их будут учить, что их религия — языческое идолопоклонство, стоящее бесконечно ниже христианства. С сэром Ричардом Мидом мы были давно знакомы; мои первые беседы с ним относились ещё к 1884 году, когда я разрешал затруднения сингальских буддистов с лордом Дерби и колониальным департаментом. Более добросердечного и непредубеждённого чиновника, чем сэр Ричард, трудно найти.

Уже больше года Маскелейн и Кук зашибали деньги в своём театре в Египетском зале при помощи позорной клеветы на Теософическое Общество и Е.П. Блаватскую, введя её в свою пьесу «Современная мистерия», в которой было несколько очень изобетательно устроенных иллюзий и имитаций психических феноменов. Среди них было подвешивание в воздухе. Человека клали на доску, которая, казалось, висит в воздухе, а Маскелейн ходил вокруг него и размахивал мечом сверху и снизу, чтобы показать, что доска ни на чём не подвешена сверху и ничто не поддерживает её снизу; конечно, это была иллюзия, но какими средствами она была устроена, я сказать не могу. Другая иллюзия изображала привидение человека, одетого по-восточному, возникающего из темноты и постепенно освещавшегося каким-то скрытым источником света, что создавало эффект светящейся ауры; там изображалось также феноменальное падение писем, сочинённых на виду у зрителей, устраиваемое человеком, одетым так, чтобы напоминать нашу дорогую Е.П.Б., но говорившим с сильным ирландским акцентом. Ей по сценарию пособничал человек, названный «профессор нечто», учёный немецкий фармацевт без моральных принципов, а жертвой была выбрана молодая богатая женщина. В диалоге упоминалось и моё имя в том смысле, что они не смогут на меня рассчитывать, если я раскрою их трюки, но изображающий Е.П.Б. сказал, что ещё некоторое время можно будет использовать моё имя, так как оно помогает разводить лохов.

В целом это был возмутительный спектакль, вызывающий одно желание — вывезти этих обидчиков куда-нибудь на дикий запад, где их можно было бы хорошенько отстегать плетью с полного одобрения общественного мнения. Я думал о преследовании по закону о диффамации, но по совету юриста воздержался от этого, так как главная пострадавшая уже умерла, а Общество не могло выступать в суде как юридическое лицо. Я не уверен, что в конечном счёте эта клевета, распространявшаяся более года перед тысячными аудиториями, принесла нам больше вреда, чем пользы, так что позволим ей кануть в забвение вместе с многими другими бесплодными попытками нанести нам вред и остановить наше неодолимое движение.

Контраст между плотной, мрачной и подавляющей атмосферой Лондона, Шеффилда, Бирмингема и других больших городов Англии и сельской местностью вокруг них столь разителен, что этого невозможно представить, не посетив этих мест. Прекрасно помню нечто вроде ужаса, охватившего меня, когда я впервые проснулся утром и выглянул в окно в задымлённую атмосферу Шеффилда. Я едва мог поверить своим глазам и инстинктивно взглянул на часы — посмотреть, не проснулся ли я по ошибке ещё до рассвета. Примерно из такой атмосферы я выехал, когда 14 августа отправился из Лондона в Мэйденхэд, чтобы посетить мисс Мюллер в её сельском доме. Позади остались облака и тьма мегаполиса, и я оказался среди залитого солнечным светом великолепно свежего пейзажа, напоминавшего земной рай — на деревьях пели птицы, на изумрудно-зелёных лугах паслись породистые коровы и овцы, а цветы посылали в воздух свой сладкий аромат. Однако перемена эта была лишь временной, и затем пришлось вернуться в город к его офисной рутине.

В результате моего совещания с сэром Ричардом Мидом и представления мною протеста сингальских буддистов и съезда школьных управляющих (состоявшегося в Коломбо 16 июня 1894 г.), назначившего меня особым представителем, чтобы я представил их жалобы правительству, я получил от маркиза К.Г. Райпона, госсекретаря по колониям, очень обнадёживающее письмо, и фактически, вопрос был решён удовлетворительно, что было доложено мне на съезде Т.О. 1894 года м-ром А.Э. Буултьенсом, генеральным управляющим находившихся под моим надзором буддийских школ. Вопрос этот был слишком важен, чтобы упоминать о нём походя, как было сделано в предыдущей главе. Подготовка этого законопроекта была тайным ударом по всему буддийскому образовательному движению, который мог бы оказаться смертельным, если бы не бдительность и смелость м-ра Буултьенса и нашего буддийского комитета, а также добрая воля и сочувствие, которые проявил лорд Райпон, хотя сам и католик по вероисповеданию. Это была статья 12 образовательного кодекса департамента общественного обучения, изменённая в 1892 г. и в два последующих года таким образом, что в очень серьёзной степени препятствовала регистрации буддийских школ. Текст этой статьи с поправками 1893 года, выделенными курсивом, гласит следующее:

«Кроме как в городах с особыми правами, как общее правило, никакое заявление на помощь новой школе не будет приниматься, если школа того же класса уже существует в двух милях беспрепятственного пути от новой, если только средняя посещаемость школы за предыдущий год до даты заявки на помощь не превышала 60 в мужских и 40 в женских школах. Но в любом случае, какой бы большой ни была посещаемость, никакой новой школе в пределах четверти мили от существующей школы того же класса помощь не оказывается, за исключением городов с особыми правами, как было сказано выше».

Я чувствую необходимость задержаться на этом вопросе подольше, поскольку он показывает, какие серьёзные препятствия приходилось преодолевать сингальским буддистам в своей борьбе против недоброжелателей, чтобы обеспечить право давать своим детям образование, не посылая их в школы, организованные врагами их религии, созданные с нескрываемой целью отклонить их от пути их предков. Сингалы не столь интеллектуальны, как индийцы, но я заявляю, что они заслуживают величайшего уважения за ту стойкость, с которой они с 1880 года поддерживали деятельность образовательного движения, которое я помог им тогда начать. М-р Буултьенс в своём сдержанном обращении к лорду Райпону, где он призывает его к справедливости, честь предоставить которое секретарю по колониям впала мне, объясняет действие 12-й статьи следующим образом:

«Сразу же после публикации проекта кодекса на 1893 год петиция за отмену этого правила четверти мили, иначе известного как антибуддийский законопроект, и за предоставление права контроля местным жителям, подписанная более чем 2000 ведущими бхикшу и мирянами была представлена в законодательный совет (в ноябре 1892 г.), и секретарь по колониям обещал тогда принять её во внимание. Но, как может видеть ваша светлость из приложенной переписки, никаких изменений по этой жалобе внесено не было. Напротив, секретарь по колониям (в №4) ссылается на §11 кодекса, который не влияет на обсуждаемый вопрос, поскольку фактически школы открываются ежегодно и регистрируются как получающие гранты. Так, согласно «Отчёту администрации по общественному обучению» количество заново зарегистрированных школ выросло с 971 в 1891 г. до 1024 в 1892 г.; так что §11 неприменим к 51 новым школам, зарегистрированным в одном только том году. В третьем абзаце письма №4 колониальный секретать практически просит буддистов открывать школы вдали от населённых мест, оставляя им альтернативу либо обучать своих детей под враждебным религиозным влиянием, либо оставлять их неграмотными....

Когда все попытки предотвратить внесение в кодекс нового правила окончились неудачей, и законопроект стал законом, директора по публичному образованию просили в письме предоставить иммунитет хотя бы четырём школам, которые были открыты до вступления поправки в силу в 1892 г. Но даже здесь было отказано в справедливости, и жители деревень были принуждены директором снести здания трёх школ и построить их вдалеке от прежнего места. Общая стоимость строительства трёх новых школ составила 1000 рупий, и директор даже не предложил компенсации за нанесённый ущерб — все расходы понесли жители деревень. Только после того, как здания были снесены, две школы были зарегистрированы, т.е. директор публичного образования вынудил убрать школу из деревни Нугегода в деревню Кириллапоне, а из деревни Карагампития в деревню Недимала. Излишне указывать вашей светлости, что правительственный чиновник едва ли смог найти лучший метод наглядно на практике покзать селянам, каков подход британского правительства к справедливости и религиозной нейтральности.

Эффект действия этой четвертимильной поправки вовсе ещё не окончен, и особое внимание вашей светлости направляется на случаи школ Верагампита и Курунегалла, которые, хотя и были открыты до 1892 года, до сих пор остаются незарегистрированными. Всё буддийское сообщество охвачено возмущением несправедливостью, учинённой по отношению к этим двум школам, и умоляют, не будет ли ваша светлость так добра вмешаться в это вопрос, ибо мы опасаемся, что директор будет ещё больше подвергаться влиянию могущественных миссионерских организаций, чтобы внести в кодекс новые поправки, направленные на то, чтобы помешать жителям страны регистрировать свои школы.»

В письме к директору публичного образования Цейлона от 19 сентября 1892 года м-р Буултьенс говорит:

«2. Буддийская общественность благодарна за то, что правительством был публично провозглашён принцип абсолютной религиозной терпимости, и опираясь на это обещание, она в последние годы открыла большое количество школ в некоторых провинциях, завершив строительство зданий ещё до того, как новая поправка вступила в действие.

3. Во многих местностях, особенно городах, где все другие конфессии до того уже открывали школы, практически невозможно учредить новую школу в любом желательном месте, не нарушая новой поправки.

4. Открывать школы вдали от населённых центров — заранее потерпеть неудачу, оставив преимущественное владение лучшими местами другим сектам.

5. Буддийские школы — это, в сущности, жизнь буддийского народа, и опыт показал, что в целом буддисты неохотно посылают своих детей в школы других конфессий в силу разности преподаваемых там доктрин.

6. Бóльшая часть государственных доходов получается из налогов, которые платят буддисты, и представляется нечестным, что так собранные деньги будут тратиться на более чем 1000 школ других конфессий, тогда как буддийских школ пока что было зарегистрировано меньше 30, да и те по большей части — по небрежению, из-за плохого знания чиновниками правил департамента.

7. Буддисты не пытаются заниматься прозелитизмом, а заявляют о своём праве открывать школы во всех тех местах, где могут обеспечить достаточно большую посещаемость детьми их собственной веры, и не просят никаких привилегий по открытию школ в тех деревнях, где преобладют дети другого вероисповедания... Я прошу также передать, что принцип права местных жителей будет легко принят буддистами в качестве пункта закона о системе образования.»

Всякий разумный западный читатель увидит, какая хитрая и в то же время незаконная схема была использована с приданием закону обратной силы — чтобы не только поставить барьер открытию новых буддийских школ в деревнях, уже занятых христианскими миссионерами, но и побудить буддистов снести и убрать подальше школы, уже открытые до вступления закона в действие. Однако со временем дела уладились, был продемонстрирован гораздо более терпимый дух, и недавно Д.Б. Джаятилака, наш нынешний управляющий буддийскими школами, был назначен членом правительственной комиссии по образованию. Согласно его последнему годовому отчёту, написанному для меня, уже было зарегистрировано 132 школы и ждали утверждения 26 заявлений на регистрацию; гранты, полученные за год, составили 31390-0-7 рупий, в то же время расходы были 42509-1-7 рупий. Этот дефицит тяжёлой ношей давит на наших жертвующих собой буддийских сотрудников; как он велик, могут понять лишь те, кто знаком с общей бедностью сингальского народа.

Следующие несколько дней моё время было отчасти занято подготовкой фотографий, напоминающих о ранних нью-йоркских феноменах Е.П.Б., которые должны были быть выгравированы для моих «Листов старого дневника».

20 августа лорд Райпон написал мне, что вызывает меня к себе в следующий четверг во второй половине дня. В назначенное время он очень любезно встретил меня в колониальном департаменте и выразил надежду, что сингальцы, к которым он выразил добрые чувства и чьи усилия обеспечить своим детям образование он считал очень похвальными, смогут выбраться из своих затруднений. Я спросил его, нет ли у него какого-нибудь послания к народу Индии, среди которого сохраняется о нём тёплая память. Он ответил: «Да. Скажите им, что я никогда их не забуду и не потеряю своего интереса ко всему тому, что касается их благосостояния. У меня остались самые счастливые воспоминания от пребывания в этой стране». Тем же вечером я председательствовал на встрече Ложи Блаватской и попрощался с её членами. На следующее утро я отправился в доки Алберт и поднялся на пароход «Пенинсулар» компании P&O; меня провожало много друзей.

Начавшись штормом, наше путешествие вскоре продолжилось по спокойным морям и при ясном небе. Несколько часов задержки в Гибралтаре позволили нам выйти на берег и осмотреться. На Мальте у нас было больше времени, и мы смогли им воспользоваться, чтобы посетить церковь св. Иоанна, которая несомненно является одним из самых интересных религиозных сооружений в христианском мире. Её пол вымощен могильными плитами с именами, гербами и эпитафиями рыцарей св. Иоанна и Мальты разных национальностей, принимавших участие в крестовых походах и других войнах. Мне было очень интересно прочитать среди них почти все португальские имена, столь знакомые на Цейлоне — Перейра, де Силва, Фернандос, де Мелс и т.д. Те семьи вовсе не дали ни одного крестоносца, а просто купили у владельцев этих фамилий право носить их вместе с дворянским префиксом «дон». После путешествия, которое прошло без всяких происшествий, мы достигли Бомбея днём 15 сентября.

Одним из последних дел, сделанных мною в Лондоне, было официальное принятие схемы международной переписки, разработанной Оливерм Фёртом, членом Т.О. из Брэдфорда в Англии, названной им «руки через моря», и рекомендация этого плана всем секциям и отделениям. Собственно говоря, это должно быть обязанностью секретаря по переписке, но в нашем случае практически осуществить это было нельзя: с самого начала нашим секретарём была Е.П. Блаватская, и в знак уважения к её памяти была принята резолюция не выбирать ей преемника. Схема Фёрта имела характер замены и оказась очень полезной и практичной. Для её осуществления я назначил г-жу Купер-Оукли на должность «федерального корреспондента», определив её обязанности следующим образом: «Отвечать на запросы от посторонних или от неприсоединённых членов Общества, проживающих в частях света, ещё не попавших под надзор какой-либо учреждённой секции, и помогать им получать нашу литературу и устанавливать постоянную переписку с желающими её поддерживать членами или отделениями». Господ Фёрта и М.Ю. Мура из Лондона я назначил её ассистентами. Преимущества такой регламентированной системы слишком очевидны, чтобы на них останавливаться. По всему миру рассеяно много отдельных неприсоединённых членов, вблизи которых нет центра или отделения, с которыми они могли бы переписываться, и вынужденных ограничиваться чтением книг и журналов, не имея возможности получить ответы на вопросы, возникающие в ходе изучения. Для таких людей создание агентства по переписке было настоящей находкой.

Среди раздражавших мелких беспокойств, через которые мне пришлось пройти в то время, про которое я пишу, был план вывода штаб-квартиры Т.О. в какое-нибудь другое место и продажи собственности в Адьяре. Этот мечтательный план выдвинули, когда я впал в немилость у некторых своих лондонских и нью-йоркских коллег, которые устали от меня как от президента и не были расположены учитывать мои мнения и предпочтения. Чтобы эффективно решить этот вопрос, 27 сентября я выпустил исполнительную записку, содержавшую следующие пункты:

«1. Недвижимость Адьярской штаб-квартиры была приобретена только когда были посещены все другие части Индии и после тщательного сравнительного изучения преимуществ многих мест.

2. Основатели были поддержаны в её приобретении высшими Советниками, которых они признают авторитетными.

3. Нижеподписавшийся не видел другого места, которое было бы в то же время столь красивым, здоровым, удобным географически, вместительным и недорогим. Ежегодные расходы на налоги — в пределах 40 рупий, за каковую сумму, насколько известно нижеподписавшемуся, невозможно снять даже на месяц штаб-квартиру хотя бы на четверть удовлетворяющую нашим целям. И где бы мы ни расположились, сомнительно, чтобы наши расходы на жалованье, содержание лошадей, ремонт и прочее были меньше, чем здесь.

4. По вышеуказанным и прочим причинам, нижеподписавшийся пожизненный управляющий Т.О., ответственный за безопасное сохранение его архивов, библиотеки и прочей собственности, не станет — если только обстоятельства совершенно не изменятся — ни продавать адьярскую собственность, ни переносить штаб-квартиру Т.О. в любую другую страну или другое место.»

Оказанный мне в Бомбейской штаб-квартире приём, как обычно, сопровождался обменом приветствиями и украшением гирляндами. Затем, во второй половине дня 17 сентября, последовала лекция «Идеалы теософии», прочитанная мною в театре «Новелти». Тем же вечером я почтовым поездом отправился в Мадрас. В первые дни после возвращения мне предстояло разобраться с большим количеством редакторской работы и корреспонденции. 24 сентября его святейшество свами Шивагангам Матта, очень важный гуру адвайтистов, нанёс мне визит с сорока последователями, по старой индусской традиции топавшими пешком за паланкином, в котором его несли. Когда эта процессия заполнила зелёную аллею, ведущую к дому, это было весьма живописное зрелище. В долгих разговорах со мной он был очень любезен и весьма похвально отзывался о коллекции рукописей в нашей восточной библиотеке. На следующий день в 3 часа дня, покидая нас, он подарил мне красную шаль, два лайма и немного красного риса, добавив свои благословения.

На той же неделе я отправил международной почтой попечителям Британского Музея мой экземпляр официального объявления секретаря Стэнтона, предлагающего $100000 в награду за поимку Уилкса Бута, убийцы президента Линкольна, его сообщника, Сёрратта и Херолда, с приложением фотографий трёх заговорщиков. Это огромная редкость, возможно, единственный экземпляр, сохранившийся за все эти годы. На следующее утро после убийства Линкольна секретарь по военным делам телеграфировал мне в Нью-Йорк, чтобы я приехал в Вашингтон помочь в поимке скрывавшихся убийц и подготовке свидетельства для суда, когда он состоится. Я был тогда специальным уполномоченным военного департамента и находился в прямом подчинении у Стэнтона. По прибытии он сформировал из меня и ещё двух офицеров военную комиссию, и упомянутый документ был официально передан мне в руки.

30 сентября в открывшейся школе для париев началось обучение готовке — 16 детей учились делать карри, мы с м-ром Райденом попробовали результат, и ученики, и учителя хорошо подкрепились.

К 1 октября вся сумма, растраченная покойным казначеем, была возмещена благодаря щедрости членов Общества, и недостачи в памятном фонде Блаватской, пенсиях Олкотта, медали Суббы Роу, постоянном фонде, вместе с суммой, украденной с моего личного счёта, были восполнены переводами с вспомогательного счёта, который я открыл как промежуточный для сбора средств, соответственно на эти счета. Общая сумма столь щедро пожертвованных средств была чуть больше 9000 рупий. Примерно в то же время я разработал и курировал изменения в комнате, предназначенной для Анни Безант, когда она будет жить в Адьяре.

Тем временем г-жа Безант достигла Австралии и имела там большой успех. Мельбурнские «Аргус», «Эйдж» и «Хералд» писали о её лекциях по теософии в восторженных тонах и сообщали, что в залах, где она выступала, собиралось много слушателей, высоко оценивших лекции. «Эйдж» писала, что «Безант, с её очаровывающим умением гладко говорить и производящим впечатлением стилем подачи, владела вниманием аудитории на протяжении всего вечера»; «Хералд» описала одну из её бесед как «скорее поэму, нежели лекцию — этакий изысканный эпос, который мог бы прочитать Шелли, если бы перед тем прошёл ещё обучение ораторскому искусству». Как выразилась одна из газет, «она очерчивала вокруг аудитории магический круг, и слушатели оставались под влиянием её чар от старта до финиша». В таком увлечённом скачками обществе, как тамошнее, иной заключительной фразы нельзя было и ожидать. Всё турне было феноменальным успехом, не в последнюю очередь благодаря м-ру Смайту, знаменитому австралийскому менеджеру, который благодаря врождённому такту точно знал, как создать и поддерживать интерес публики к предмету, который ему поручили. Безант оговорила предложение приехать с лекциями условием, что ей будет позволено говорить на темы теософии, и без сомнения, сделала для привлечения внимания любящих удовольствия австралийцев к этим возвышенным темам больше, чем любое агенство. 25 октября она послала мне следующее официальное уведомление.

«Дьюндин, Новая Зеландия.

25 октября 1894 г.

Действуя по данным вами полномочиям, я организовала объединение отделений, существующих в Австралазии, в секцию, и они приняли предложение назначить генеральным секретарём на следующий год Дж.С. Стэплса. Мы надеемся, что позже будут две секции — Австралийская и Новозеландская, но пока они вместе образуют Австралазийскую секцию. Не будете ли вы так любезны утвердить это и дать им полномочия относительно лож, хартий, дипломов и проч., какими пользуются другие секции?»

Можно вспомнить, что Стэплс в декабре того года приезжал в Адьяр, как раз перед назначением его генеральным секретарём. Всем, кто знаком с историей нашего Общества, известно, как прекрасно он исполнял свои обязанности, и если вам интересно, с какой любовью его вспоминают, достаточно спросить первого же члена любого австралийского отделения, какого вам придётся встретить.

Абзац из октябрьского «Лондонского письма» в «Теософисте» о завершении первого тома «Бордерлэнда» («Пограничной территории»)* Стэда напомнил мне, что надо письменно засвидетельствовать, как я ценю существенную помощь, которую оказывает психической науке это ежеквартальное издание. Это, несомненно, одно из важнейших средств распространения верных идей о взаимоотношении этого света и границ того. Оно охватывает до сих пор не занятую область, где исследователи физической и трансцендентальной наук могут встретиться и сотрудничать. Предваряя второй год своего журнала, Стэд, укоряя тех, кто показал более рвения, нежели тщательности в продвижении исследований на более высокие планы сознания, сказал:

__________
* «Borderland: A Quarterly Review and Index of Psychic Phenomena», ed. W.T. Stead.

«Пограничную территорию за год не исследуешь и не нанесёшь на карту, и изучающим её не следует слишком торопиться». Главным его заключением по результатам первого года работы было — «что бы ещё ни оставалось сомнительным, становится довольно ясно, что новая вера своим краеугольным камнем будет иметь сохранение индивидуальности после смерти, а демонстрация потенциала комплексного сочетания личностей, составляющих наше Я, о каком мы не могли и мечтать, будет её главным вкладом в человеческую мысль».

Составляя эту главу, я подумал, что было бы получительно взглянуть в первый том «Бордерлэнда» (за 1894 год) и посмотреть, каковы были течения в общественном мнении касательно этого класса исследований, когда в июле 1893 г. Стэд в своей программе вынес это на свет. Она была разослана множеству архиереев, учёных и других видных деятелей. Поучительно, что обнаружилось, что лидеры католической и протестантской конфессий, которым как раз было бы нужно собрать все возможные доказательства жизни человека после смерти и стоило с бóльшим энтузиазмом, чем другие, приветствовать приход явлений спиритизма, ясновидения, посылки и передачи мыслей, гипнотизма и всего ряда явлений, связанных с экспериментами магии обоих цветов, — ибо учения церквей так получили бы экспериментальное подтверждение — по большей части выразили своё сильное неодобрение таких исследований и даже презрение к ним.

Ничто не могло быть презрительнее, чем тон архиепископа Кентерберийского — не в ответе Стэду, потому что он вообще не удостоил его ответа, а в ответе общей знакомой, которой по её просьбе он написал своё мнение. Другие епископы и священники считали все подобные явления делами Дьявола, и католический епископ Ноттингема написал, что «никто, придерживающийся католической веры, не может сомневаться, что попытка, которую вы предлагаете сделать, ужасно беззаконна и фатально опасна для душ. Разум, водящий вашей рукой (а Стэд тогда очень успешно экспериментировал с автоматическим письмом), и которого вы не осознаёте — никто иной, как Дьявол, и если вы продолжите такое беззаконное общение с невидимым, то враг Бога, убийца душ и изначальный лжец обязательно заведёт вас в заблуждение и приведёт к полному крушению». Взгляды отца Кларка из Ордена иезуитов были столь же враждебны к этим исследованиям. Он говорит: «Мы тем самым подвергнемся тому, что над нами будут проделывать трюки и потешаться существа превосходящей нас природы, к тому же наши злейшие враги. Соблазнившись и будучи подкуплены открытием знаний о нашем состоянии, мы можем поддаться на лесть духов, чья единственная цель и есть нас обмануть и под видом блага отвратить наши умы от Истины и от Бога». Какая чушь, какой лепет сморщенных призраков средневековых монашеских учений!

Но с другой стороны Стэд получил одобрительные ответы от некоторых клириков и многих мирян, профессоров и прочих. М-р Балфор, ныне — премьер-министр Великобритании, ответил: «Если, в чём я не сомневаюсь, намерения и результаты этого предприятия поспособствуют строго научному изучению предмета, это не может не быть полезно. Вас, конечно, забросают неподтверждёнными историями и смутными предположениями, но вы, несомненно, сможете твёрдо отклонить их публикацию на своих страницах». Ещё один, более великий государственный деятель, возможный преемник премьера, а ныне (1903) — вице-король Индии и маркиз Кёрзон Кедлстонский (а тогда просто м-р Дж.Н. Кёрзон) столь же смело высказывает своё мнение и демонстрирует способность понимать особые области знаний, столь заметно продемонстрированную после приезда в Индию. Он пишет Стэду:

«Я всецело симпатизирую вашему проекту публикации ежеквартального обозрения, посвящённого исследованию так называемых духовных или сверхъестественных явлений. Существование и реальность таких явлений представляются мне столь же достаточно продемонстрированными надёжными свидетельствами, как и многие аксиомы точной науки; и если вашему журналу удастся показать, проанализировать, соотнести и популяризировать эти свидетельства, вы окажете огромную службу обществу, донеся это убеждение до общественного мнения.

Вы также сможете постепенно развеять некоторые из подозрений, которыми окутана пограничная область, происходящие из специфических и неудовлетворительных условий, в которых происходят многие явления. Я имею в виду:

1) Неустойчивое, нерегулярное, спонтанное их проявление.

2) Очевидно дурацкий характер многих так называемых сообщений духов.

3) Ненаучный характер обычно применяемых посредников в сообщении.

4) Общее впечатление, что такие исследования имеют пагубный эффект и лишают равновесия, и заниматься ими можно лишь ценой умственного покоя, а иногда и телесного здоровья.

Ваше обозрение также будет полезно в облегчении сотрудничества с другими, в котором хотели бы принять участие многие исследователи без предварительных затруднений, которые сейчас сопровждают всякие такие действия.»

Некоторые из ответов, как например, от профессора Рэя Ланкастера, профессора Фитцджералда (Тринити колледж, Дублин) и других были резки, презрительны и иногда надменны, но столь же пусты, как и их коллег предыдущего поколения, пытавшихся пресечь исследования. Спиритизм, гипнотизм, астрология, — да, даже она — продолжали продвигаться и распространяться со всё большей силой; что же до теософии, то по пока что имеющимся данным*?(so far from its having been checked) с момента выхода цикруляра Стэда до настоящего времени количество наших отделений удвоилось — с 352 в 1893 году до 714 в конце прошлого [1902] года! Жаль, что другие настоятельные общественные обязательства заставили Стэда оставить издание «Бордерлэнда» после выпуска всего четырёх томов, когда этот журнал уже стал одним из наиболее широко распространяемых ежеквартальных изданий в мире.

Со временем расхожие представления о мадам Блаватской медленно, но верно изменялись, что демонстрирует действие универсального закона — истории, распространявшиеся с целью её дискредитировать, забывались, воспоминания её личности постепенно стирались, превращаясь в тень, и мало-помалу на месте этого поднималась, сияя на фоне прошлого, яркая фигура мудреца, учившего нас, указавшего нам путь восхождения и ободрявшего нас, чтобы мы пробились через препятствия, лежавшие у входа на него. В статье «Мадам Блаватская полковника Олкотта» в октябрьском «Бордерлэнде» за 1894 год, как раз в то время, о котором я пишу, м-р Стэд с ясным видением и почти пророческим предвидением результатов её трудов говорит вещи столь достойные внимания, что я чувствую, что должен сделать приятное своим читателям, дав оттуда довольно длинную цитату. Никто из близких друзей Е.П.Б. не одобрит тех грубых выражений, в которых говорится там о её личности, но мы должны многое прощать человеку, который не будучи теософом и не объявив себя её последователем, столь великодушно проанализировал причины и рост её влияния. Он говорит:

«В этом очерке я не имею намерения оживить споры о сдвижной панели и Куломбах. Если всё, что говорят о ней д-р Ходжсон и Общество Психических Исследований — правда, то это только увеличивает тайну и добавляет чудесности тому влиянию, которое мадам Блаватская несомненно оказала и продолжает оказывать по сей день. Ибо даже самый разъярённый скептик не сможет отрицать и не станет оспаривать того факта, что Теософическое Общество существует, что оно, бесспорно, самое влиятельное из объединений, пытавшихся популяризировать оккультизм, и его влияние в настоящее время широко ощущается во многих странах и многих церквях. Количество преданных теософов может быть небольшим, хотя оно возможно и больше, чем воображает большинство людей. Но теософические идеи тонко проникают в умы множества людей, ничего не знающих о теософии и совершенно не слышавших о яростных спорах вокруг мадам Блаватской.

Именно так обстоит с учением о реинкарнации и изменением отношения среднего человека к мистическим учителям и мудрецам Индии. Идея реинкарнации может быть верной, а может и не быть. Но существует она или нет, до последнего десятилетия это была вещь практически немыслимая для среднего западного человека. Теперь это уже не так. Множество людей, пока отвергающих её как недоказанную, научились признавать её ценность как гипотезы, объясняющей многие загадки человеческой жизни. Некоторые даже признают, что в реинкарнации нет ничего, противоречащего учению Христа, и что вполне возможно твёрдо держаться великих истин христианского откровения, не отрицая верования в то, что жизнь индивидуальности, по которой будет вынесено суждение на страшном суде, не обязательно ограничивается поступками, совершёнными между колыбелью и могилой, а может быть существованием, для которого такой период — лишь одна глава в книге жизни. Совершенно вне зависимости от того, действительно ли истинна эта доктрина, каковой вопрос мы оставляем в стороне, бесспорно, что доброжелательное признание возможности реинкарнации расширило диапазон мышления людей и влило в религиозные умозрения немного милосердия, в котором мы так нуждаемся. И это, что несомненно, великое достижение, будет всегда связано с именем мадам Блаватской.

Ещё более примечателен был успех, с которым этой замечательной женщине удалось вложить в несколько дубовые англо-саксонские головы убеждение (к которому в узком кругу изучающих и востоковедов, самым выдающимся живым представителем которых можно назвать профессора Макса Мюллера, пришли уже давно), что Восток в вопросах религиознного и метафизического умозрения достоин по крайней мере такого же уважения, как и Запад. И это я ещё мягко выразился. «Задравшие нос саксы», как любил описывать Дизраэли народ, сделавший его своим премьер-министром, учатся какой-то скромности и склоняют головы перед народами, которых силой сделали своими вассалами.

До совсем недавних времён общее представление среднего англичанина — несмотря на все книги всех наших пандитов — было таково, что индусы — тёмные, невежественные язычники, покорение которых было милосердием к ним, а долг христианина — попытаться их обратить. Сегодня даже человек с улицы получил какие-то смутные проблески той истины, что эти презираемые им азиаты в каких-то отношениях способны дать ему фору и всё равно оставить его далеко позади. Восточный мудрец, сказавший профессору Хеншолдту, что в то время как Запад изучал желудок, Восток изучал душу, хорошо выразил истину, которую наши люди только начинают усваивать. Мы учимся по крайней мере уважать азиатов, а в том, что касается многих вещей, и сидеть у их ног. И в этом великом превращении в качестве ведущего чудотворца опять же фигурирует мадам Блаватская. Она и те, кого она обучила, построили мост через пропасть между материализмом Запада и оккультизмом и метафизикой Востока. Они расширили границы человеческого братства и побудили нас думать хотя бы об идее всеобъемлющей религии, куда более широкой, чем то, о чём покамест мечтали те, кто стремится к объединению христианства.

Одни только эти два достижения поставили бы Блаватскую на видное место среди предводителей и формирователей мысли этого поколения. Но она добилась не только этого. Пожалуй, даже важнее был импульс, который она придала возрождению доктрины о продолжении существования за гробом и о божественной справедливости, которая устанавливает закон нравственной ответственности, действие которого не прерывается смертью. В век, когда в церквях укоренился материализм, она заставила людей осознать, что видимые вещи лишь временны и преходящи, и только лишь невидимое вечно. Будущая жизнь, ставшая для многих просто фразой, приобрела свежее и потрясающее значение; и среди плотской, материальной цивилизации была без тени сомнения утверждена духовная по сути природа человека. Среди полемической борьбы и несмотря на все высмеивания, оскорбления и превратные толкования, мадам Блаватская своим непоколебимым и страстным утверждением реальности и непрерывности своего сообщения с махатмами возродила почти исчезнувшую в христианском мире веру в постоянное присутствие ангелов-хранителей и святых и их активное вмешательство в человеческие дела.

Если мадам Блаватская всё это сделала, то несомненно, её заявку на статус одного из величайших деятелей пограничной области нельзя ингорировать, даже если будет доказано, что в каких-то случаях она врала, как Сапфира, ругалась, как кавалерист и жила, как Мессалина. Так ведь можно отказывать и в значении псалмов для человечества из-за того, что Давид предательски убил Урию, или настаивать на том, что влияние Константина на христианский мир можно игнорировать из-за позорных преступлений, совершённых этим императором. Эти нравственные недостатки и пятна на репутации, многие из которых признаются и её самыми преданными последователями, стали ограничениями для её влияния. В этическом смысле они были тем, чем в другой сфере была её некрасивая внешность. Немногие осознают, сколь сильно помешало ей всего лишь это отсутствие красоты. Красивая женщина в своей внешности обретает настоящего Иоанна Крестителя для своего евангелия. Само очарование красоты спрямляет кривые пути и убирает препятствия, которые иначе бы мешали её продвижению вперёд. Но у Блаватской не было ни форм, ни миловидности. Ни румяного лица, ни фигуры, ни грации. Она была и толста почти до отвращения, и её внешний вид был отталкивающим. Ей столь же не повезло и в другом — например Жанна д'Арк и св. Тереза, — два других первопроходца в нашей галерее, — достигли своего триумфа в собственной стране, став воплощением национального и религиозного духа своего времени. С Е.П.Б. было далеко не так. Если и есть одна нация, которая, как широко верят, вызывает у англоговорящей расы антипатию, то именно к ней она и принадлежала. И если где в нашей империи русофобия и принимает самую яростную форму, так это в английской Индии. Но именно там начала мадам Блаватская свою активную миссию апостола теософии. То, что при всех этих неблагоприятных факторах она достигла столь многого — факт, который никогда не следует упускать из виду, оценивая её место в нашей галерее первопроходцев пограничной области.

Те, кто должным образом рассмотрев достигнутое мадам Блаватской, всё ещё цепляются за веру в то, что «они рассеяли весь обман» демонстрацией сдвижной панели в Адьяре, извлечённой на свет Куломбами, могут оставаться при своём мнении. А для нас и для большинства людей в качестве предупреждения будет достаточно лаконичных и веских слов Карлайла о самодовольной глупости, которая веками относилась так к апостолу Аравии.»

12 ноября в Бомбей прибыл великий учёный и знаменитый публицист, д-р Хюббе-Шляйден, признанный автор той самой германской политики колониальной экспансии, которую в своих сочинениях сформулировал принц Бисмарк. С 1884 г. он был связан с нашей работой в Германии и теперь приехал в Индию совершенствоваться в знании индусской философии, получая её из первых рук от самих пандитов.

Наше местное отделение по моей просьбе встретило его в Бомбее. На борту парохода его украсили гирляндой цветов и проводили в помещение ложи. Через несколько дней он прибыл в Адьяр, где его тепло привествовали все обитатели. А Бертрам Кийтли тем временем отправился в турне по южной Индии.

В то время генеральным секретарям была направлена исполнительная записка от 7 октября, уведомляющая Общество об исключении Альберто Сарака, также известного как Дас, Мартинес, Граф, Доктор, Генеральный инспектор и Генеральный делегат высшего эзотерического совета Тибета. Она гласила следующее:

«Общество уведомляется, что сеньор Альберто Дас, сначала из Испании, а потом из Буэнос-Айреса, Республика Аргентина (Южная Америка), исключается из членов; его два диплома (второй из которых он получил под псевдонимом) сим упраздняются; также аннулируется выданная ему хартия на организацию отделения Т.О. «Лус» в Буэнос-Айресе, а для сеньоров Д. Федерико Фернандеса, Д. Алехандро Сорондо и их товарищей выпускается новая хартия».

Конечно, я уже несколько раз упоминал об этом человеке и возвращаюсь сейчас к этой теме чтобы его теософская история попала в постоянную летопись. Это почти невероятно, докуда легковерие может довести людей, у которых есть ненасытное желание ко всему мистическому, не уравновешенное здравым смыслом. Сейчас, когдя я это пишу, я собирюсь сообщить в индийскую полицию о человеке, который входил к людям в доверие и зарабатывал на простаках, продавая им якобы таинственные снадобья и прочие секреты, при этом добавляя к своему имени титул «член Теософического Общества».

Сухопутной почтой 20 ноября и получил новости о том, что м-р Олд опубликовал в «Вестминстер газетт» серию из восьми глав, в которую он включил совершенно конфиденциальные документы по делу Джаджа. Это один из неприятных инцидентов в истории Т.О., которые я был бы рад обойти вниманием; с тех пор всё настольно изменилось, и м-р Олд, после того как навлёк на нас все эти неприятности и вышел из членов, сейчас опять фигурирует как один из авторов в «Теософикал ревью». Но если бы я выбирал только приятные события и пропускал другие, этот мой труд никогда бы не мог быть сочтён абсолютно правдивым и беспристрастным рассказом о событиях, каковым он и должен быть. Упомянутые бумаги были свидетельствами по делу и прочими документами, которые должны были быть представлены судебному комитету, если бы дело Джаджа было этим трибуналом рассмотрено. Но поскольку судебный комитет их рассматривать не стал, то ясно, что эти документы никогда не должны были быть опубликованы, а лишь лежать в наших архивах для истории. Я оставил их на попечении м-ра Олда, тогда жившего в Адьяре, и для изготовления копий; они были моими и не стали бы ничьим достоянием, пока я не решил бы их опубликовать, если бы я вообще когда-либо это сделал. У Олда не было ни малейшего права ни печатать их самому, ни передавать каким-то третьим сторонам для публикации без моего письменного согласия. 27 сентября он уведомил меня, что «находя невозможным принять официальное заявление, сделанное относительно расследования обвинений, выдвинутых против вице-президента Т.О.», он подаёт в отставку с должности казначея и секретаря-регистратора. Это бы ничего, но его неудовлетворённость не давала ему права ни игнорировать выводы судебного комитета, ни передавать наши конфиденциальные бумаги в руки самых несимпатизирующих нам и едких литературных экспертов лондонской прессы. Об этой своей ошибке он потом сам сожалел, когда обнаружил, как были использованы эти документы, но слишком поздно, потому что безжалостные статьи «Вестминстер газетт» распространились по всему англоязычному миру и доставили нам всем немало печали. И как это видится по прошествии времени, этим он не добился ни малейшей пользы — напротив, статьи оскорбили чувства джаджевской партии и несомненно ускорили тот роковой шаг, на который решился Джадж со своими последователями — раскол.

Свен Райден, шведский член ложи «Золотые врата», весьма исправно исполнявший обязанности казначея и секретаря-регистратора, счёл необходимым вернуться в Сан-Франциско, был освобождён от этих должностей 12 октября и покинул Индию, унося с собой наши наилучшие пожелания. На его место был назначен Т. Виджьярагхава Чарлу.

Поскольку в этом году Индийский Национальный Конгресс устраивал своё годовое собрание в Мадрасе в те же дни, что и наш съезд, а многие наши друзья были членами обеих организаций, был своевременно выпущен циркуляр с просьбой ко всем, кто собирался присутствовать на нашем съезде в качестве делегатов или посетителей, заранее уведомить нас, чтобы можно было сделать необходимые приготовления. Только бывавшие здесь на таких мероприятиях могут составить представление, что значит разместить и накормить 250–300 делегатов и ещё примерно столько же посетителей так, чтобы все остались довольны. Тогда наш тихий дом становится ареной самой оживлённой деятельности.

Неудовлетворённость, продемонстрированная м-ром Олдом, о которой говорилось в предыдущей главе, закипала по всему Обществу; петиции, протесты, копии резолюций сыпались на меня отовсюду; многие из них с требованиями, чтобы Джадж либо публично защищал себя, либо ушёл; другие — с рекомендацией ему не защищаться и выражением непоколебимого доверия ему. Выпущенный им 4 ноября циркуляр под названием «По указанию Учителя», адресованный всем членам В.Ш.Т., вместо того, чтобы прояснить всё дело, сделал его ещё более запутанным. Он и Безант вместе заведовали этой тайной школой, но теперь Джадж с превеликой наглостью присвоил себе «в полной мере функции и полномочия, данные мне Е.П.Б. и перешедшие ко мне как к преемнику после её ухода из этой жизни» и объявил себя «единственным главой В.Ш.Т.» «Посему, — продолжает он, — властью, данной мне Учителем и Е.П.Б. и по указанию Учителя я объявляю, что руководство Анни Безант Эзотерической Школой Теософии окончено». Будучи написано человеком, который в течение десяти лет якобы тесных отношений с Учителями писал мне самые отчаянные письма, жалуясь, что не может получить и малейшего знака их личного интереса к нему, это заявление было верхом наглости. Весь этот циркуляр был весьма неудовлетворительным, неискренним и имел характер самовосхваления. Безант там придавалась гораздо меньшая роль в В.Ш.Т., чем ему самому: «секретаря, поскольку у неё были большие литературные способности, ... но это не делает её наставником». Он продолжает, что ему был дан большой объём инструкций, которые он получал «всё время с 1875 года, которые я передавал и буду давать согласно руководству, которое я получаю». Это очевидно не соответствует действительности, если его письма ко мне хоть что-то значат. В подкрепление своих пртиязаний на то, что он квалифицированный наставник, он ссылается на слова Е.П.Б. во введении к I тому «Тайной доктрины», а именно что «она учила полковника Олкотта и двух европейцев. Я — один из них». Затем он переходит к некоторым откровениям обо мне, которые должны удивить большое количество его последователей и последователей Тингли, которые, читая историю теософического движения, обнаруживают, что все упоминания обо мне и моей работе последовательно изымаются. Он говорит:

«Полковник Олкотт — старый флагман и был посредником для обучения — у него у самого были челы, которых он наставлял, но всегда по курсу, изложенному Учителем через Е.П.Б. Он был избран Учителем для определённой ценной работы, которую не мог сделать никто другой, и никогда не принимался в В.Ш. через обет, поскольку, как и я, с самого начала присягнул непосредственно Учителю. Его главная работа была великой и принесла далекоидущие результаты в мире — не только среди обычных людей, но и среди королей и правителей, по той причине, что Учителя знали, что он был должен для них сделать».

После комплиментов «преданности и искренности цели» Безант и признания, что она «отдала много лет своей жизни делу угнетённых — как она его понимала» и что в предыдущие пять лет она «сослужила великую службу Т.О. и посвятила себя ему», он переходит к описанию в чёрных красках, как она покатилась по наклонному пути, потому что пыталась заставить себя «пойти по пути практической работы в этой области». «Искренность», — говорит он нам, — «сама по себе не даёт знаний, а тем более мудрости». Тут он становится критичным и назидательным, подавая её как пример неудачи, которой надо избегать другим стремящимся к мудрости.

«Ошибки такого ученика в конечном счёте окажутся преимуществом для движения, а их непосредственные результаты будут для совершившего их человека смягчены, если он не был злонамерен. И я хочу, чтобы было ясно понято, что у самой г-жи Безант не было сознательного злого намерения: она просто на некоторое время отклонилась от линии своего гуру (Е.П.Б.), начала работать с другими и попала под их влияние. Мы не должны толкать её дальше вниз во вред всему движению. Я бы вообще легко ушёл из Т.О., но мои представления о долге не таковы, и хотя лично для меня эта работа тяжела и дорого мне обходится, раз мне указано оставаться, я буду оставаться и стараться изо всех сил помогать ей и всем прочим, так, как возможно. И тот же самый авторитет говорит мне, что „если бы она могла открыть глаза, увидеть реальное направление работы и исправить нынешнее состояние как в себе, так и в Т.О. и В.Ш.Т., которому она поспособствовала, она бы оказалась в гораздо лучших ментальных, физических и духовных условиях, чем когда-либо раньше, ибо её нынешнее состояние таково в силу нападений тёмных сил, которых она не сознаёт“.

А теперь согласно полученным инструкциям становится необходимо дать членам школы некоторое представления о закулисных вещах, связанных с недавним расследованием обвинений против меня, которое пытались провести в Лондоне.

Два человека, вокруг которых возник шум — это Безант и я. До того, в 1891 г., после смерти Е.П.Б., центром возмущения был президент Х.С. Олкотт из-за его отставки, и это возмущение было вызвано теми же тайно действовавшими силами, пытавшимися заставить первоначального президента оставить должность ещё до его смерти. Недавние неприятности вокруг нас произошли потому, что я стал объектом нападок под предлогом очищения Общества, а Безант вытолкали вперёд в качестве официального обвинителя меня — друга, за которого поручилась ей Е.П.Б., её учитель, и хорошо известного своей работой для Т.О. в течение многих лет. На всё это нужно пролить свет, и в интересах самой Безант и В.Ш.Т. потребовать выдать часть тайной истории, какой бы неприятной она ни была, чтобы сейчас произошло то самое очищение, усилия по которому были направлены совсем не в ту сторону. Трудность возникла, когда в январе или феврале Анни Безант бессознательно предоставила себя для исполнения плана, подробности кторого я здесь раскрываю, однако те, кто управляют этим планом, начали работать над ней ещё до того — с августа 1893 года.

У чёрных магов, которые всегда воюют против белых, есть план, и против этих чёрных нас всегда проедостерегала Е.П.Б. Это не выдумка, а очень реальный факт. Мне показали главное существо из тех, которые действуют против нас и желают уничтожить всё наши движение, а особенно свести на нет ту великую работу, которую начала Е.П.Б. для западных наций, и я его видел. Этим чёрным магам удалось, играя на расовой гордости и честолюбии, повлиять на некоторых брахманов в Индии, чтобы они, ради получения преимуществ, пожелали контролировать Т.О. и управлять им через некоего агента, а также через В.Ш.Т. Они искали возможности использовать кого-то из нашей организации, и в качестве возможного проводника своего влияния выбрали г-жу Безант. Целью плана было пресечь поток информации и влияния, запущенный Е.П.Б., отклонив направление мысли к современной Индии. Для осуществления этого было абсолютно необходимо оборвать традицию, образовавшуюся вокруг трудов Е.П.Б., умалить её знания и способности, поставить под сомнение её право говорить от Учителей, а самих этих Учителей сделать холодной абстракцией. Её верных друзей, которые хотели видеть реальную работу и выполнение целей нужно было поставить в такое положение, где они были бы связаны по рукам и ногам и не смогли бы вмешаться в планы заговорщиков; нужно было также показать, что Е.П.Б. — мошенница и поддельщица. Эти люди — не челы наших Учителей.

Имя человека, над которым работали чёрные маги, чтобы, по возможности, использовать как своего меньшего агента и для влияния на г-жу Безант — Гьянендра Чакраварти, брахман из Аллахабада, Индия, который приехал в Америку по нашему приглашению на Парламент Религий в 1893 г. Поначалу искренне желая помочь человечеству, принеся американскому народу старые истины своих праотцов, он, тем не менее, как и столь многие до него, позволил честолюбию тонко укорениться в своём сердце. Подогреваемый амбицией занять в мире положение гуру, хотя и веря, что он ещё последователь Белого Братства, он уже не в наших рядах — напротив, его медиумизм и слабость позволили ему стать проводником и для других влияний... То, что он может быть использован как бессознательный поводник, стало мне известно, когда его заставили принять сообщение. Хотя он не вполне это сознавал, не только его турне тут хорошо устраивалось и охранялось, но и за ним лично наблюдали агенты Учителей, рассеянные по стране, неизвестные ему, которые сообщали мне. В некоторых случаях он доверительно принимал людей, считая, что наставляет их, тогда как в действительности они пристально наблюдали за ним для Ложи, помогая там, где он был прав, и всё замечая, хотя и не говоря ему об этом. Это было и в тех частях его поездки, где он думал, что он один или только с Безант.»

Поразительно жестокая черта этого случая — то, с какой охотой решил Джадж уничтожить, насколько возможно, личное влияние Безант, и в то же время причинить ей как можно больше боли в качестве наказания за то, что она повиновалась зову долга, по моему поручению сформулировав обвинения в недостойном поведении, которые должны были быть изложены перед судебным комитета. Говоря со всей откровенностью, я должен сказать, что думал, что Безант, и никто иной, должна выступить в качестве обвинителя, потому что никто другой не сделал так много, как она, для создания ложной видимости, что он обладает оккультными знаниями и находится в доверительных отношениях с Учителями, на которой он и строил свой план по приобретению не только президенства, но и статуса оккультного преемника Е.П.Б. Без этой её поддержки он бы никогда не решился принять тот тон авторитета, который сквозит по всему процитированному нами документу и во всём его литературном наследии с даты встречи лондонского комитета и до его смерти. Г-жу Безант просто увлекло её врождённое благородство мотивов и свойственное человеку чести доверие своим сотрудникам. В этом случае сомневаться в Джадже представлялось ей чудовищным, и неприязнь, которую она и самые близкие к ней люди ощущали ко мне, имела основой это слепую веру в него, ведь меня ни на минуту не сбивали с толку его претензии: да и как это могло случиться перед лицом множества отрицаний этого и просьб о помощи, адресованных им мне? Её мягкосердечие к нему побудило её передать ему информацию о деле, прежде чем ей был дан законный ход, и лишь в декабре того года, приехав в Адьяр и сравнив со мной документы, она смогла поверить, что её оценка его характера и действий была полностью неверна.

Однако из вышепроцитированных высказываний видно, что он обвиняет своего дорогого, бескорыстного и верного друга, эту сестру всех бедствующих и угнетённых, готовую пожертвовать собой ради человечества в том, что она в поездках по Америке до и после Парламента религий, считая его преступником, всё же относилась к нему как дорогому и ценимому другу, — короче, притворялась, как конченый лицемер. И посмотрите, как он отплатил ей за услуги ему и его секции, оказанные ею в тот сезон, особенно на Парламенте религий, где её великолепное ораторское искусство увенчало наш теософический конгресс таким блистательным успехом, который, как было сказано, превзошёл успех конгрессов любой мировой религии, представленной там своими делегатами. Он рисует её не только лицемеркой, лелеющей пустые амбиции стать моей официальной преемницей, но хуже того, практикующей чёрную магию в союзе с дьявольскими врагами человечества, и беспомощным, загипнотизированным инструментом одного из самых блестящих пандитов современной Индии, профессора Чакраварти, на чьём характере нет и пятнышка, и который всю жизнь прожил на виду у всего мира. Ведь для образованного индийца худшее из всех обвинений, какие только можно вывинуть против человека — это как раз в занятиях колдовством, ибо, как я часто объяснял, индусы по доброй воле ни имеют никаких дел ни с умершими, ни с дочеловеческим духами: таким вещам предаются только наименее развитые из рас, населяющих Индостан. Так что злоба, подтолкнувшая его на такие обвинения, очевидна. Я бы мог процитировать и больше из этого злонамеренного циркуляра, «выпущенного в В.Ш.Т. под защитой обетов всех её членов», но мой разум восстаёт против этого, и поскольку я сжато излагаю тут имеющиеся у меня факты этой истории, я нахожу, что затруднительно помещать здесь неприкрыто весь этот позор, не теряя той беспристрастности, которой я тут должен руководствоваться.

Давайте на время повернёмся ко всему этому делу спиной и в ожидании того, когда пройдёт декабрь, в конце которого будет съезд, на котором будет вынесено на свет и пройдено дело Джаджа, осмотрим теософическое поле. Одним из важных событий того сезона было создание теософического центра в Йоханнесбурге (Южная Африка) тремя искренними людьми, поддерживавшими наш факел и не дававшими ему погаснуть в период недавней войны, а с наступлением мира оживили деятельность с неослабевающим энтузиазмом. В сентябре 1894 г. к ним присоединился М-р Китчин, ранее состоявший в ложе Лидса, была огранизована библиотека, выдававшая книги, а в прессе была начата пропаганда по систематическому плану. После того, как закрылся Парламент религий, Вивекананда, Дхармапала и другие восточные лекторы путешествовали по стране, выступая с лекциями и создавая тот широкий интерес к теософическим идеям, который с тех пор уже не исчезал.

Австралийское турне Безант шло с триумфальным успехом, и после Австралии продолжилось в Новой Зеландии. Забвано видеть, насколько расхожее представление о её личности изобличалось фактами. Как пишет один автор, похоже, что они «ожидали увидеть чуть ли огнедышащую воительницу, полную ярости, с неприятным характером и склонную к чудачествам, тогда как на сцену вступила одна из самых благопристойных и женственных женщин, которую они только видели. Вместо резкого горлопанства, направленного против существующего общественного порядка, они услышали серебристый голос, в безупречных фразах передающий мудрость, и принадлежащий уму, который, по-видимому, содержал в себе глубокие знания на разнообразные темы её лекций. На её собраниях охотно председательствовали самые видные государственные деятели и судьи, с глубочайшим уважением представлявшие её австралийской публике.» «Сидней Херолд» писала о её четвёртой лекции:

«Это было великое достижение ораторского искусства — возможно, лучшая речь, прочитанная со сцены в этом городе, и она произвела на большую аудиторию видимый эффект. Было интересно наблюдать аудиторию в течение тех полутора часов, когда г-жа Безант обращалась к ней. Никто не кашлял, не чихал, не выходил, чтобы чего-нибудь выпить...

Слушатель, сидевший на стуле прямо, был скорее исключением. Большинство их сидело наклонившись к светилу сцены, и зал в чём-то напоминал поле подсолнухов или собрание огнепоклонников, обративших свои лица к солнцу.

Но эта лекция была не просто потоком ораторской речи. Безант обращалась к разуму своих слушателей, а не к их воображению, и приводила весомые аргументы в поддержку своих утверждений. В ходе своей речи она нападала на научные теории наследственности и атавизма, и при столкновении с наукой теософия обычно брала верх.

Три или четыре раза за вечер накопившиеся чувства аудитории находили выход в возгласах одобрения и апплодисметах, которые, похоже, смущали, а не подбодряли лектора и казались почти столь же неуместными, как если бы прозвучали в храме во время службы. Овация же, которой удостоили г-жу Безант в конце лекции, была своевременной и не могла не быть ей приятна.»

Один искренний христианин написал в сиднейскую газету, предлагая попробовать побудить Безант провести публичное собрание всех христианских сект, на котором нужно было убедить их объединиться на общей платформе ради продвижения религиозного духа. Он пишет:

«Я уверен, что наши религиозные учителя и люди, несколько ослеплённые предрассудками, не знают, что за женщина есть среди нас. Если она, как апостол самого широкого и истинного католицизма, отправилась бы с миссией расширения религиозных миров, она смогла бы сделать больше для всеобщего союза и гармонии, чем кто-либо другой. Насущная потребность этого повсюу на языке в нашем англо-саксонском мире. Я твёрдо верю, что такая работа — в её силах, и это будет достижением, которое уступит лишь лишь великому евангельскому постольству, основанному самим Божественным Учителем, преданно почитаемым доминирующими цивилизованными народами нашей эпохи.

Никто, слушая её, особенно на небольших собраниях, не остаётся без впечатления, что она обладает трансцендентальным дарованием и в то же время истинно католическими, христоподобными благочестием и любовью. Она столь переполнена знаниями и мудростью, что если она не вдохновлена божественно, то у меня нет более высокого представления, кем же она может быть. Она столь логична и выразительна, и в то же время проста, метка и убедительна в своей речи, что я никогда не видел ни мужчины, ни женщины равных ей.»

Другая ведущая сиднейская газета писала о её лекции «Смысл и действие реинкарнации»:

«Она — один из фундаментальных принципов теософического вероучения, и хотя при первом знакомстве может показаться, что она содержит лишь неинтересные и непривлекательные элементы, когда погрузишься в вопрос, особенно если он так выразительно изложен, как это делает такой замечательный мыслитель и оратор как г-жа Безант, в нём найдёшь многое, о чём стоит подумать, и много такого, что оправдает тщательное и разумное исследование. Одна из необычайных черт очарования и ораторских достоинств Безант в том, что какой бы технической ни была тема её речи, ей всегда удаётся подать её привлекательно, с самого начала захватив внимание аудитории, и силой своего ораторского искусства, ясностью доводов и поучительностью самого материала держать его до конца. Прошлым вечером докладчице пришлось иметь дело с научными и этическими темами, которые у других были бы неприятно сухими, но на целый час с четвертью она захватила внимание аудитории, оппонируя принятым повсюду эволюционным теориям о наследственности и атавизме, и предложила учение о перевоплощении в качестве основы, на которой можно строить новое представление о долге человека, и в качестве объяснения многим фактам жизни, которые кажутся непостижимыми и непримиримыми друг с другом.»

Пусть этот ряд живых картин, рисующих настоящую Анни Безант такой, как она выглядит, выполняя работу лектора и являясь другом всех тех, какой бы то ни было веры или национальности, кто стремится к осуществлению благородных идеалов жизни, мысли и поведения, выступит здесь разительным контрастом оскорбительной карикатуре, нарисованной грязью и желчью неблагодарным сотрудником. Тогда читатель будет готов оценить замечания о деле Джаджа, сделанные некоторыми выступающими на последовавшем ежегодном съезде нашего Общества, отчёт о котором предстанет перед вами в следующей главе.

Следующим явным свидетельством распространения недовольства среди наших членов стали поданные 12 декабря заявления о выходе из Общества м-ра С.В. Эджа и г-жи Р. Батчелор из Утакаманда, ранее полной энтузиазма дочери нашего старого верного друга генерал-майора Моргана. Должен признаться, что оба этих ухода меня удивили, поскольку Эдж был особенно активным работником и в Лондоне, и в Мадрасе, и в том, что он останется в обществе, можно было быть уверенным, как ни в ком другом, тогда как г-жа Батчелор была подругой Блаватской, очень любила её и восхищалась ею, а ко мне относилась прямо как дочь. Это было тогда, когда к адьярской команде присоединилась г-жа Элин Уайт из Сиэттла с намерением постоянно поселиться и работать здесь.

Письма из-за рубежа, полученные 18 декабря, достаточно показывали, что раскол в обществе был неминуем, что оно разделялось на два враждующих лагеря — на две партии, за и против Джаджа. Забавной чертой всего этого было то, что предводители обоих старались умаслить меня, рассчитывая на мою помощь.

В тот же день Безант телеграфировала из Коломбо о своём скором приезде, и 22 декабря мы уже тепло встречали её и её компанию — д-ра Хюббе-Шляйдена, Дж.С. Стэплса и Бертрама Кийтли. Безант собиралась отложить свой ответ на оскорбительную клевету «Вестминстер газетт», основанную на документах, безосновательно переданных редактору м-ром Олдом, но потом, подумав, решила не откладывать это в долгий ящик, поскольку было важно опубликовать ответ на выдвинутые против неё злобные обвинения как можно скорее. Потому она посвятила целый день этому делу и отнесла свою рукопись в редакцию газеты «Мадрас мэйл», где она и была напечатана. Делегаты уже начали прибывать на съезд, а с того времени стали приезжать массово.

Поскольку, как было замечено выше, Индийский Национальный Конгресс собирался в тот год в Мадрасе, я договорился с его предводителями, что сессии нашего съезда начнутся в день рождества, а не 27 декабря, как обычно. В тот день в 8 утра Безант начала курс утренних лекций на избранные темы, представляющие общий интерес, которые с тех пор стали столь заметной чертой наших ежегодных собраний. Темой было «Я и его оболочки», и как умело она была подана, знают тысячи людей, читавшие брошюру с дословной записью этих четырёх лекций. Несмотря на ранний час и удалённость нашей штаб-квартиры от центра города, собралась огромная толпа.

Сам же съезд собрался в полдень, когда было прочитано моё ежегодное обращение, а г-жой Безант была предложена резолюция, подкреплённая великолепной речью и поддержанная м-ром Кийтли, призывающая меня попросить Джаджа уйти в отставку. Поскольку этот документ и та часть моей речи, которая касается этого дела, представляют его черты совершенно ясно и беспристрастно, тем позволяя читателю узнать правду, думаю, что будет действительно полезно спасти их от забвения, которое неминуемо ждало бы их, останься они в форме брошюр, сделав их частью этой постоянной летописи. Я должен сказать, что петиции, протесты и другие сообщения по этому делу поступали в таком количестве, что становилось ясно, что нужно наконец сделать что-то определённое и окончательное. Мнения наших членов можно было классифицировать таким образом:

«1. Американская секция, за исключением нескольких лучших и части менее важных членов, сплочённо стоит за Джаджа. Мне даже намекнули, что если его заставят уйти в отставку, секция отколется целиком, образует независимое Американское Теософическое Общество и выберет его президентом.

2. Дублин, Брикстон и некоторые другие европейские ложи голосовали за доверие ему; проекты резолюций в его поддержку распространяются во Франции, Бельгии и Голландии, и поступают ко мне с большим количеством подписей; так что я не удивлюсь, если множество прекрасных людей в Европейской секции объединятся с американцами, чтобы в случае раскола создать новую секцию. Борнмут и некоторые другие британские ложи, а также множество английских теософов призывают его объясниться или уйти в отставку. Мнение Германии, как мне сообщают, не в его пользу. Испания против него, во Франции и Голландии мнения разделились.

3. Австралийский регион, насколько можно судить по имеющимся у меня непосредственным сведениям, на стороне противников Джаджа.

4. Индия, насколько мне известно, не посылала протестов в его пользу, хотя многие члены, признавая его огромные заслуги и неустанную деятельность на посту, возражают против любых поспешных действий, основанных на односторонних газетных обвинениях. Т.О. Пуны через своего президента «требует его исключения из Общества». Эти факты указывают на сильные противоположные потоки чувств.

Какие же для нас открыты пути и какой из них мы должны выбрать? Я предлагаю вам те мысли, которые мне пришли, с надеждой, что смогу быть юридически беспристрастным, невзирая на все личные чувства и предубеждения.

Первое. Уставу Общества нужно строго следовать любой ценой. Ради того, чтобы сохранить или исключить одного человека или двадцать, я ни на волосок не отступлю от строгой буквы закона. В прошлом июле и генеральный совет, и судебный комитет проголосовали за то, чтобы прекратить дело против обвиняемого согласно пункту, который хотя и был техническим, тем не менее, был бесспорным. Потому что бы после того ни предпринималось по этому делу, должно делаться конституционно. Поскольку мы не можем законно допрашивать м-ра Джаджа, вице-президента, по поводу проступков, которые, как предполагается, совершены У.К. Джаджем как частым лицом; и поскольку частное лицо нельзя судить за его личное мнение, нам придётся прибегнуть к рассмотрению нравственного аспекта этого дела и посмотреть, как обычно ведёт себя человек, обвинённый в безнравственном деянии — обмане. У нас есть прецедент — знакомый нам случай Е.П. Блаватской, которая, прежде чем покинуть Индию (как оказалось, навсегда), вручила мне прошение об отставке, чтобы освободить Общество от груза необходимости защищать её от обвинений Куломбов и миссионеров. После этого съезд проголосовал за доверие к ней, что я официально ей передал и восстановил её в прежнем статусе в Обществе. Правящие кабинеты государства неизменно уходят в отставку после законного голосования о выражении им недоверия. Это неписаный, а иногда и писаный, закон чести. Нередко официальное лицо, подающее в отставку, предлагает свою кандидатуру для переизбрания или снова принимает должность, если его об этом просят. Так как мне пришлось отклонять выдвинутый Джаджем пункт, что он не является и никогда не был вице-президентом де-юре, я поверил, что он склоняется к этому образу действий, в том, что касается оставления должности. Но как бы то ни было, я бы на его месте (как я не раз делал до того, в Теософическом Обществе и вне его) подал прошение об отставке, но был бы готов вернуться к исполнению обязанностей, если бы начальство или коллеги выразили мне своё доверие, была бы такая необходимость и позволяли бы обстоятельства. Тогда как Общество не может принудить м-ра Джаджа к оставке и предложению своей кандидатуры для переизбрания, а очень большая часть наших членов советует ему этого не делать, в его власти остаётся возможность для разрядки напряжённости сделать это, тем самым позволив всему Обществу высказаться, желает ли оно всё ещё, чтобы он представлял его в мире, или нет. Такой ход действий не повлиял бы на его отношения с Американской секцией или Арийским Т.О., которые — всего лишь секция и отделение и не имеют федерального характера, не входят в компетенцию других секций и не подлежат критике с их стороны. К международному действию можно призвать лишь по федеральным вопросам.»

Я чувствовал, что моим долгом является привлечь внимание съезда к одному аспекту этого дела, имеющему явное и важное отношение к вопросу о виновности или невиновности Джаджа, — суждению, которое обязательно придёт на ум всякому практически изучающему оккультную науку. Я сказал:

«Как имеющему очень долгий опыт изучения практической психологии мне будет уместно обратить внимание на тот важный факт, что даже если бы обвинения в подделке писем и сообщений, выдвинутые против Джаджа, были доказаны перед судом по экзотерическим правилам свидетельства, это всё же не было бы доказательством сознательного и намеренного совершения этих деяний. На это нельзя не обращать внимания, поскольку это имеет явное отношение к вопросу моральной ответственности. Всякий изучающий современный спиритизм и восточный оккультизм знает, что медиум, или психист, если вы предпочитаете это слово, часто бывает непреодолимо побуждаем внешней силой к низменным поступкам, которых он не мог бы совершить в своём нормальном состоянии сознания. Всего лишь несколько дней назад я прочитал в «Анализе вещей»* учёного доктора Жибье серьёзное утверждение этого факта, подкреплённое поразительными примерами из его собственной практики. Видный профессор Бернхайм тоже доказал мне этот ужасающий факт гипнотическими экспериментами над пациентами больницы «Опиталь сивиль» в Нанси. Столь же хорошо известно, что люди во всех прочих отношениях вполне здравомыслящие бывают подвержены галлюцинациям, заставляющим их принимать свои фантазии за духовные откровения, а заурядного привязанного к земле духа за возвышенного исторического персонажа. На данный момент в нашем Обществе мне известны семь разных психистов, верящих, что находятся в общении с теми же махатмами и исполняют их работу, вокруг каждого из которых собралась кучка учеников или последователей, предполагаемые учителя которых дают указания, противоречащие друг другу! Я не могу оспаривать добросовестность какого-либо из этого сенситивов, тогда как с другой стороны не вижу возможнсти признать полномочия любого из них в отсутствие удовлетворительного доказательства их подлинности. Так что я иду своим путём, исполняя свой общественный долг в меру того, как я его вижу, а все эти загадки пусть разрешит время. Моё объективное общение с Великими Учителями почти полностью прекратилось со смертью Е.П. Блаватской, тогда как всякие субъективные отношения, которые у меня могут с ними быть, являются свидетельствами только для меня и не могут иметь веса для третьих лиц. Думаю, что это правило применимо ко всем таким случаям, и никакое количество медиумических феноменов или самых ясных видений физически невидимых Учителей психистами, не прошедшими долгого курса обучения раджа-йоге, не убедят меня, что мой долг — слепо принимать указания этих советчиков, пусть даже благонамеренных. Все учения, провозглашаемые исходящими от махатм, нужно судить по их собственным заслугам: если они мудры, они не станут ещё лучше по причине их предполагаемого высокого источника; если глупы — приписывание им авторитетности их никчёмности никак не отменит.

И в заключение я прошу вас осознать, что доказав, что какое-либо писание подделано, причём с целью обмануть, вы должны затем доказать, что писавший был свободен в своих действиях, прежде чем заклеймить его как безнравственного. Если вернуться к рассматриваемому случаю, то никакой третьей стороне невозможно знать, что мог думать сам Джадж об исходящих от него письмах махатм и через какие субъективные факты ему пришлось пройти. И насколько бы подозрительными ни казались имеющиеся свидетельства, они не могут быть доказательством его злых намерений.

Выход из этого затруднения у него есть, и есть только у него одного. Если он решит как не давать никаких удовлетворительных объяснений, так и не уходить в отставку со своей федеральной должности, последствия несомненно будут таковы, что множество наших лучших людей таких как например Херберт Бёрроуз, выйдут из общества; но если он это сделает, его многочисленные друзья ещё больше сплотятся вокруг него. Я не берусь тут судить, мне не предоставлен разбор дела по существу.

Однако я должен выразить глубочайшее сожаление, что Джадж распространил обвинения в чёрной магии против Безант и Чакраварти, никто из которых, насколько я могу судить после нескольких лет личного знакомства, ни дал ни малейшего повода, чтобы заслужить такие подозрения. Что до г-жи Безант, то могу со всей ответственностью заявить, что не встречал в своей жизни более благородной, бескорыстной и правдивой женщины, или такой, сердце которой наполнено большей любовью к человечеству. Теософическое Общество перед нею в неоплатном долгу.»

__________
* Gibier, «Analyse des Choses».

После чтения обычных официальных документах в программе значилось «разное», и когда обратились к делу Джаджа, Анни Безант встала и обратилась к съезду. Сначала она как делегат передала приветствия от Европейской секции, заявила, что подала в отставку с поста президента Ложи Блаватской, как только стали распространяться порочащие её инсинуации Джаджа, так что ложа полностью была бы свободна от ответственности за её действия, если бы так решила, но её переизбрали, и она теперь может выступать как делегат от секции и предложить резолюцию, о которой она собирается говорить. Переходя к истории самого дела, она повторила факты, которые я уже довёл до сведения моих читателей, и подойдя в своём рассказе к собранию судебного комитета, сказала:

«Этому комитету Джаджем были высказаны возражения, касающиеся его юрисдикции. Позвольте мне сказать, что я сформулировала шесть обвинений, чтобы представить их перед комитетом. По каждому из них я привела свидетельства, на которых оно основывалось. Я составила то, что можно назвать резюме дела; сформулировала обвинения, а свидетельские показазания практически и составили речь представителя обвинения. Моё единственное отклонение от законной процедуры было в том, что я послала Джаджу полную копию заявления, которое собиралась сделать; это было вне моего законного долга, но я сделала это, чтобы дело могло быть рассмотрено по существу, чтобы что знал, что я собираюсь сказать, а также все документы и аргументы, которые я буду использовать. Хотя я поступила не по правилам, я думала, что комитет собирается, чтобы допрашивать нашего брата, и поскольку мы не желали какого-либо триумфа над ним и каких-либо преимуществ, а только абсолютной истины, Джаджу были даны все возможности для объяснения. Я сочла правильным послать ему все документы, чтобы он знал каждое слово, которое я скажу перед судебным комитетом.

И как я сказала, когда этот комитет собрался, м-р Джадж выдвинул технические возражения — одно отклонённое, что он вообще не был формально вице-президентом. Второе было в том, что хотя он и вице-президент, нарушение, если оно было, совершено им не как вице-президентом, а как простым членом. Вы заметите, что это было тем, что в юридической терминологии называют «процессуальный отвод». Он оспаривал не факты дела, а лишь юрисдикцию суда, перед которым должно было быть изложено обвинение; возражение было хорошо составлено, и я согласились с решением. Оно было хорошим с юридической точки зрения, и я считаю, что Джадж имел право на такое возражение, если предпочитал опираться на процессуальные моменты вместо того, чтобы защищаться при рассмотрении дела по существу. Всякий обвиняемый имеет такое право в судах, и мы обязаны, имея дело с членами нашего Общества, не быть к ним менее милосердными, чем был бы обычный суд, и не лишать обвиняемого брата особого права на защиту, каким бы он пользовался в судах своей страны, и которым имел право воспользоваться перед нами. Был использован технический предлог, и я думаю, что это была хорошая идея. Комитет решил, что он не имеет такой юрисдикции и потому не стал выслушивать обвинений, и тем более, конечно, каких-либо свидетельств по делу. Моя точка зрения такова, что комитет должен был закрыть заседание сразу же после того, как он пришёл к такому решению. После решения о том, что у него нет юрисдикции, его работа была закончена и он должен был быть распущен, но вместо этого, — хотя, возможно я и неправа в своём мнении, — он счёл, что было бы правильно позволить Джаджу изложить свою линию защиты, какую бы он использовал, если бы дело комитетом рассматривалось. И после заявления Джаджа, что если бы он защищал себя, это бы повлекло за собой вопрос о махатмах, комитет решил, что не должен допрашивать его по обвинениям. Тогда комитет закрыл слушания, а м-р Бёрроуз предложил провести суд чести. Джадж отказался на том основании, что его свидетели в Америке, и чтобы собрать все свидетельства, потребуется шесть месяцев. Это важно лишь только как имеющее отношение к решению комитета, вынесенному прежде, чем был сделан этот отказ: то есть комитет верил, что Джадж готов продолжать разбирательство по делу и не пытается его избежать. Комитет сказал это на основании заявления Джаджа, что тот готов продолжать; когда же был предложен суд чести, который мог рассмотреть дело по существу, он отозвал своё заявление, что готов продолжать, и сказал, что его свидетели не здесь и ему потребуется шесть месяцев, чтобы собрать свидетельства. На следующий день вследствие сильного давления друзей Джадж внезапно написал с просьбой о комитете. Однако такой комитет не был бы ни в каком смысле представительным, и мне было трудно как отказать, так и согласиться выступить перед ним — трудно отказать, потому что Джадж о нём просил, пусть и поздно, трудно согласиться, потому что лучшие его члены уже покинули город, так что это не был бы авторитетный и достойный комитет, и получилась бы спешка, не способствующая должному расследованию. Потому, под свою полную ответственность — и вы имеете полное право судить меня, если я ошиблась в этом действии — я сделала заявление, что по моему твёрдому убеждению эти письма не настоящие, что почерк имитирован, и сделано это м-ром Джаджем. Я прочитала это заявление перед собранием делегатов съезда, а Джадж затем выпустил заявление, отвергающее это. Потом это было напечатано и разослано по миру.

Теперь что касается статей, появившихся в «Вестминстер газетт». Статьи эти были основаны на документах, предоставленных м-ром Олдом, включая те, что я приготовила, чтобы представить перед комитетом, так и некоторые других, принадлежавших Эзотерической Секции, которые я перед комитетом представлять была не должна. Я нахожусь под обетом секретности касательно этих документов, и не при каких обстоятельствах не стала бы его нарушать. Но в дополнение к свидетельствам, опубликованным в «Вестминстер газетт», была и другая значительная доказательная база, имеющая чрезвычайное значение для дела; так что вынося суждение о заявлениях газеты, ради цели этого движения, я беру все документы, имеющие дело с экзотерическими и публичными вещами. В дополнение к ним были и другие, которые я бы предъявила комитету, если бы мне было позволено.

А теперь я перехожу к предложениям, которые перед вами изложу. Сказано, и сказано верно, что это заявления, лишь излагающие мнение какой-то из сторон, но даже признавая, что они таковы для газет, нужно помнить что заявления эти были изложены перед комитетом, на котором присутствовал Джадж — заявления, на которые он мог бы ответить, если бы пожелал, и потому они не являются односторонними в обычном смысле слова. Если заявления сделаны, когда человек не имеет возможности на них ответить, следует запросить ответ и не составлять мнения, пока он не дан. Если заявления были предоставлены в руки обвиняемого, и он, зная обвинения и свидетельства в их поддержку, решает укрыться за процессуальным отводом, чтобы не дать начаться открытому суду по существу заявлений, тогда он не имеет права воспользоваться тем предлогом, что это лишь пристрастные заявления, когда они становятся достоянием всего мира в такой форме, как сейчас. Потому я считаю, что предлог этот не является законным, потому что высказаться в свою защиту в должное время было можно и нужно.

В добавление к обвинению Джаджа в обмане были и обвинения в мой адрес в содействии ему, а также против полковника Олкотта и м-ра Кийтли в подобном пособничестве. Нам требуется ответить на эти обвинения, и я этим сейчас займусь. Также позвольте мне сказать, что говорят, что у нас был заговор молчания. Против этого говорит тот факт, что я была связана официальным договором от 1893 г., что 1 сентября 1894 г. я должна быть в Австралии для чтения лекций. Потому я была вынуждена покинуть Лондон, сев на последний корабль, на котором я бы могла прибыть в Австралию за день до назначенной даты моей первой лекции. Перед отъездом в Австралию я просидела всю ночь и мне удалось направить копии этого расследования с добавлением заявления о своей убеждённости в том, что письма были подделаны, во все ведущие лондонские газеты. В добавление к этому я отправила во все эти газеты заявление, которое я составила и представила на утверждение некоторым хорошо известным лицам, касающееся сокрытия или избегания истины, или представления, что обычная мораль не связывает никого, кто считает себя оккультистом. Я составила его и заручилась подписями весомых персон, потому что считала необходимым протестовать против политики, принятой м-ром Джаджем, и хотела, чтобы все члены Общества знали, что президент-основатель, м-р Синнетт, м-р Кийтли, м-р Стёрди, я, д-р Вэсткотт (у которого много сторонников в Европе) и м-р Ледбитер (который хорошо известен на Цейлоне), — что эти люди, известные как видные теософы, выступают за абсолютную правду и против всякого её избегания, лукавства и обмана любого рода; чтобы Общество могло оставаться чистым перед лицом мирового сообщества. Я это тоже послала в лодонские газеты с личным примечанием от себя с просьбой о полной огласке. Я передала эти документы в руки поей подруги мисс Уилсон из лондонской штаб-квартиры и попросила лично доставить их в редакции газет. Одной из них была «Вестминстер газетт». Так что я не думаю, что с нашей стороны имело место замалчивание, по крайней мере в том, что касается меня. Они говорят, что я «сбежала». Это верно — учитывая обстоятельства, которые я вам сообщила. Но полковник Олкотт оставался там ещё месяц после того, как я уехала. Он был там до конца августа и мог бы ответить на любой вопрос, тем более что является в Обществе высшим должностным лицом. Газеты же ни слова обо всём не написали. «Вестминстер газетт» хранила полное молчание, а через три месяца после того, как эти факты мною были туда отправлены, когда я была в Новой Зеландии и было известно, что я не смогу ей ответить ранее чем ещё через три месяца, она выпустила все обвинения вместе с обвинениями против меня в содействии мошенничеству и попытках замолчать правду ради денежных и прочих преимуществ даваемых членством в Обществе, и общего занимаемого мною положения как одного из лидеров движения.

В Новую Зеландию пришла телеграмма о том, что всё было раскрыто, и чуть позже другая, сообщающая, что вследствие публикации Джадж исключил меня из Общества. Я не могла на них ответить кроме того, что тут, должно быть, какая-то ошибка, не зная, что же в действительности произошло; газеты достигли меня только на Цейлоне, когда я приплыла из Австралии. Я сразу же написала в «Дэйли кроникл», что ответ будет отправлен как только я прибуду в Англию. Но прочитав статьи по пути в Мадрас, я увидела, что нет причины откладывать ответ, и без задержки написала его, как только прибыла сюда в субботу вечером. Вчера я отнесла его в «Мадрас мэйл», где он появится завтра. Я сходила к агенту Ройтерс и телеграфировала в Кроникл, что ответ придёт первой же английской почтой. Сейчас он печатается в виде отдельной брошюры тиражом в 20000 экземпляров и будет разослан во все отделения Общества, чтобы члены во всех частях света имели факты перед собой. А какое отношение всё сказанное мною имеет к делу, вы сейчас увидите, когда я сделаю одно из предложений.

В Европе очень сильны чувства по этому вопросу — от генерального секретаря Европейской Секции я получила список её видных членов, которым был разослан циркуляр с просьбой подписаться, если они одобряют, что Джаджа нужно призвать к тому, чтобы он объяснился. Из 80 разосланных циркуляров было возвращено 65, и все подписавшие единодушно требовали, что он должен дать объяснения. Среди 65 подписавших 12 являются президентами лож и обществ в Европе. В дополнение к этому мне передали нечто вроде неформальной петиции, в которой 12 лож и центров требуют от Джаджа объясниться или уйти. Одна из них требует его исключения, а остальные просят лишь объяснения или отставки. Есть семь центров и отделений, принявших несколько неопределённую позицию. Три на его стороне, другие советуют подождать, одна ожидает съезда в Адьяре, чтобы обсудили всё там, и не хочет подливать масла в огонь. Президент одной из лож вообще отказался ставить этот вопрос на обсуждение в ложе, а один не высказал никакого мнения, оставляя решение за штаб-квартирой. Более определённого выражения мнения пока что получить нельзя, так как генеральный секретарь не успел ещё получить ответы от всех лож. М-р Мид написал мне (я получила его письмо вчера), что судя по сказанному и сделанному пока что, ему представляется, что м-ром Джаджем и его друзьями полковнику Окотту послан неформальный протест (и это действительно так). Никакого официального уведомления ему послано не было, а обращение распространяется приватно, так что он может лишь упомянуть об этом для меня, а не сообщить как секретарь Секции. Я полностью согласна с тем, что сказал полковник Олкотт. С обеих сторон очень сильные чувства. Вероятно, Америка почти единодушно настроена в поддержку Джаджа; есть исключения, но очень немногочисленные. Вероятно, Австралия столь же единодушно настроена против него, но вы не должны придавать этому большого значения из-за того, что я выступала там с лекциями и нужно учесть моё влияние. Я не настраивала никого против Джаджа, я вообще не упоминала его имени, но я приобрела там влияние, и вы должны это учитывать, когда взвешиваете свидетельства о настроениях там. Это не ссора по поводу индивидуальных мнений.*

__________
* Мы достигли предела размера публикации на этот месяц, и я вынужден тут прервать нить рассказа, который будет продолжен в следующем месяце, но хочу привлечь внимание читателя к великодушию и милоседию выступающей, против которой Джаджем были выдвинуты столь грязные обвинения. — Х.С. Олкотт.

Никакие страсти и никакой гнев нельзя сюда допускать, мы должны стараться судить справедливо. Потому в то время как австралийский регион может быть единодушно настроен против Джаджа, вам не стоит придавать этому большое значение из-за того, что я выступала там повсюду с огромным успехом в повлияла на множество людей; потому это может быть временный порыв, а не постоянное решение. Что касается Европы, то разделение очень велико. Я не чувствую себя европейским делегатом, и у меня нет никакого права голосовать в качестве делегата по этому вопросу. Я точно излагаю вам факты о разногласиях в Европе и делюсь своим собственным мнением. Когда я туда вернусь, тем будет очень сильная, если не подавляющая, партия в поддержку политики правды, абсолютной чести и справедливости, и если ничего не предпринять, некоторые из наших лучших людей сразу же покинут Общество, а публичную пропаганду вести станет почти невозможно. В Англии если общественный деятель обвиняется в бесчестном поведении, случай, когда он отказался бы уйти в отставку или ответить на обвинения, является практически неслыханным. Я не собираюсь уходить из Общества, даже если м-р Джадж откажется уйти в отставку и не захочет давать объяснения. Я буду продолжать свою работу. Но я должна сказать вам, что на всякой сцене, где я буду стоять, я буду сталкиваться с этой трудностью бесчестья; мне придётся нести эту ношу. Сама я солидаризируюсь с мнением тех, кто считает действия м-ра Джаджа бесчестными, и считаю, что то, что он вице-президент, то есть второе по значимости должностное лицо и первое — когда президент покинет нас и его должен будет сменить другой — очень серьёзно компрометирует наше Общество. И это первая возможность, о которой мы можем говорить. Потому-то я и выдвигаю эту резолюцию, и позвольте мне сказать, что хотя я вполне допускаю то, что сказал полковник Олкотт о возможности бессознательного обмана в условиях медиумизма и неправедных действиях, совершённых так, всё же это не та нравственная платформа, на которой должен стоять вице-президент Общества перед всем миром, и не тот пункт, к которому он должен прибегать при защите своего официального положения. Медиумизм — это оправдание для частного лица против морального осуждения. Но это не оправдание для должностного лица, которое в медиумическом состоянии совершает позорные в нравственном отношении поступки. Это показывает, что его долг — сразу же уйти в отставку со своей должности, ибо раз он не ответственен за свои действия, он должен отказаться вести за собой Общество и заводить в положение, которое столь опасно для его чести. Лучше я прочитаю резолюцию, а затем вы сможете ознакомиться с остальными аргументами:

„Ввиду того, что в «Вестминстер газетт» (Лондон) появился ряд статей, содержащих обвинения в обмане и подлоге против У.К. Джаджа, ныне вице-президента Теософического общества; и

ввиду того, что против обвиняемого выдвинута сильная доказательная база, и что попытка Общества рассудить дело была торпедирована У.К. Джаджем путём чисто технического возражения, касающегося юрисдикции комитета; и

ввиду того, что м-р Джадж, будучи вице-президентом всего Общества, негласно выпустил нападки на одну из его секций, тем возбудив в Обществе неприязнь, попытавшисть настроить Запад против Востока, что идёт в общем вразрез с первой целью Т.О. и в особенности со второй; и

ввиду того, что сейчас в первый раз после июля собрался представительный орган теософов; и

ввиду того, что с незапамятных времён обычай требует от каждого человека чести, занимающего представительную должность в любом обществе, сразу же подать прошение об отставке при таких обстоятельствах, как изложенные выше;

юбилейное собрание Теософического Общества постановляет:

Что президент-основатель сим призывается к тому, чтобы призвать м-ра У.К. Джаджа, вице-президента Теософического Общества, подать в оставку с поста вице-президента; конечно, для м-ра Джаджа остаётся возможность, если он того пожелает, пройти перевыборы, чтобы Общество могло вынести суждение по его положению.

Выдвинуто Анни Безант.

Поддержано Бертрамом Кийтли.“

А далее я изложу причины того, почему я предлагаю вам эту резолюцию. Я убеждаю вас просить Джаджа подать в оставку, потому что его должность пожизненная, или, скорее, на время жизни президента. Будь это ежегодно переизбираемая должность, у вас в конце года была бы возможность вынести своё суждение — согласны ли вы иметь на этой должности человека, против которого выдвинуты известные обвинения. У вас нет права таких выборов, потому что срок вице-президентства практически уникален, если не считать президентского. Эти двое стоят особняком. Перевыборов нет, а потому ещё более необходимо, если человек по сомнением, если честь его под вопросом, чтобы он вернул свою должность Обществу, которое имеет право сказать „Мы принимаем вас со всеми обвинениями против вас“ или „Мы предпочитаем, чтобы нас представлял перед миром кто-нибудь другой“. Потому я призываю м-ра Джаджа к отставке и говорю, что он должен вернуть Обществу свободу выбора в этом вопросе.

Затем я призываю его уйти в отставку, потому что так всегда поступают люди чести, когда против них выдвигаются обвинения, причём не обязательно справедливые. Е.П. Блаватская, как сказал вам президент, подавала в отставку с поста секретаря по переписке, когда против неё было выдвинуто обвинение Куломбов. Она занимала должность секретаря и ушла с неё сразу же, как только были изложены обвинения, чтобы не компрометировать Общество теми нападками; Общество своим голосованием вынесло ей доверие, и тогда она вернулась на свою должность. Разве не этому прецеденту должен следовать Джадж, заявляющий, что он ученик Е.П.Б., — покинуть Общество, чтобы оно вернуло его на место, как вернуло её, если рассмотрев факты, оно сочтёт его невиновным в отношении выдвинутых против него обвинений? Я говорю, что так делается всегда. Я настолько в этом убеждена, что хотя и не занимаю никакой должности в Обществе в целом и являюсь не более чем президентом местной ложи, избираясь на годичный срок, и хотя я была переизбрана на должность президента Ложи Блаватской в прошлом сентябре, всё же, как только месяцем позже против меня были выдвинуты обвинения, той же почтой, что и ответ на газетные обвинения, отправилось и моё прошение об отставке с должности президента Ложи Блаватской, и я выставлена на перевыборы. Если мой ответ сочтут удовлетворительным, то меня восстановят в должности президента. Но я не буду занимать должность, даже местную, в течение года или даже девяти оставшихся месяцев, если после того, как моя честность и добросовестность была поставлена под сомнение, они своим свободным волеизъявлением не вернут мне её. А поскольку я была обвинена, и обвинена тоже м-ром Джаджем в практике чёрной магии и работе под управлением чёрных магов, я заявила ложе — единственной организации, перед которой я несу ответственность: „Эту должность, которой вы меня наделили до того, как были выдвинуты обвинения, я возвращаю и могу принять её опять, если вы вернёте мне её, ознакомившись с выдвинутыми обвинениями. Но я не буду втягивать вас в обвинения, выдвинутые против меня; я сохраню вашу честь как Ложи Блаватской, и отделюсь от вас, пока вы меня не переизберёте“.

Есть ещё один момент, и серьёзный. У меня в руках документ, которого не должно бы быть у меня на публичном собрании. По всей видимости, это эзотерический документ, написанный Джаджем и посланный одному человеку, который был исключён из Эзотерической Секции, и опубликованный частично в „Вестминстер газетт“ и полностью, как мне сказали, газетой в Бомбее, так что весь он теперь опубликован и стал общественным достоянием. В нём сделаны некоторые утверждения. Я вижу, насколько они сильны, пожалуй, лучше, чем вы, поскольку отчёт Американской Секции, зачитанный вам только что, в завуалированном виде сообщает то, что в циркуляре сказано открыто. Я должна обратить на это ваше самое серьёзное внимание, поскольку это вопрос, от которого будет зависеть будущее нашего Общества. В документе, который перед вами, говорится, что есть некий заговор; документ распространялся под обещанием сохранения секретности, но так, что попал в прессу, и всё в нём, будь это клевета или нет, в полной мере воздействовало на общественное мнение. Так вот, там определённо сказано, что у чёрных магов есть план влияния на некоторых брахманов в Индии через их расовую гордость и честолюбие, чтобы контролировать Т.О. и управлять им; что они выбрали в качестве своего агента меня, а в качестве посредника использовали моего уважаемого друга г-на Чакраварти, избранного, как вы помните, Индийской Секцией и некоторыми брахманскими обществами в качестве своего делегата в Парламент Религий; что брахманы и их агенты придумали обвинения против м-ра Джаджа, а я воздействовала чёрной магией на Джаджа и ещё двоих.

Далее м-р Джадж берётся утверждать, что в Индии нет настоящих посвящённых и, превознося Запад перед Востоком, утверждает, что нужно дать достойное место западному оккультизму, и что это было целью Е.П.Б. Мне стыдно говорить, что к этим нападкам на Восток, касту брахманов и отдельных людей было приделано святое имя Учителя. И я выдвигаю эту резолюцию потому, что это всё теперь распространяется по Индии, и с какими результатами? Вице-президент нашего Общества нападает на всю Индийскую секцию и всех её членов-брахманов, обвиняя одного из них с указанием имени, а в общем, неконкретно, и всех их, в желании руководить Обществом и контролировать его, а некоторых — в чёрной магии и в том, что они используют меня как их агента и чёрного мага, чтобы осуществить этот план. Так что долженостное лицо Общества тайно распространяет нападки на одну из секций, настраивая Восток против Запада, провоцируя размежевание и разжигая небратские чувства и борьбу между нами, и вступая в противоречие с самой первой целью нашего Общества, то есть что у нас не должно быть расовой розни, и со второй, которая предписывает знакомить Запад с литературой, философией и религиями Востока и демонстрировать важность этого изучения.

Я настаиваю, что когда официальное лицо занимает такую позицию, оно должно как минимум уйти в отставку, чтобы секции могли решить, хотят ли они, чтобы их так представляли перед лицом всего мира; чтобы у Индийской секции было право сказать, поддерживает ли она эту клевету, считает ли она, что делаются попытки захвата под крышей чёрных магов и являемся ли мы с Чакраварти их агентами. Если так, то конечно же, мы должны быть исключены. Я говорю, что когда должностное лицо сталкивается с обвинениями, оно по общепринятому кодексу чести должно оставить должность, которая его защищает, и позволить Обществу переизбрать его снова, если оно поддерживает сделанные им заявления. Вот причины, по которым я прошу его оставки. Позвольте мне сказать, что он неверно представляет чувства, преобладающие на Западе. Такого предубеждения против вас нет, мои индийские братья, как и нет распространённой веры в такой заговор. Возьмите Америку и посмотрите, как там принимали ваших собственных делегатов. Возьмите Европу, и посмотрите, как там приветствовали профессора Чакраварти, и могу из собственного опыта вам сказать, что эффект, произведённый его выступлениями на чикагский съезд, был столь велик, что самые благородные из наших людей в Англии рассматривают его сейчас как одного из лучших представителей восточной мысли в нашем движении, и они будут оскорблены и возмущены таким обвинением против него, исходящим с поста вице-президента. Потому я прошу о его отставке. Я не требую его исключения, это было бы чересчур поспешным действием, которого, как я считаю, мы не имеем права предпринимать, пока не будут предприняты все возможные усилия разобраться с этим делом более мягко и по-доброму.

Больше всего нападают на меня и брата Чакраварти — и публично, и в том циркуляре. Именно против него и меня выдвинуты самые худшие и гнусные из этих обвинений. У меня не было возможности с ним посоветоваться — он далеко и не принимал участия во всём этом деле; потому я не могу сказать, каково его мнение. Я действую на свою собственную ответственность, без его согласия, и не могу вовлекать его, не узнав его взглядов, но на основании того, что я о нём знаю, я отважусь сказать за него одну вещь, которую скажу и от своего имени — что мы, более всего оскорблённые этими нападками, не ищем отмщения. Я хочу вам сказать, что будучи так обвинена, я не хочу исключать своего брата, не хочу забывать проделанной им работы и его служения. Я научилась тому, что когда тебя бьют, нельзя ни в гневе наносить ответный удар, ни подходить к делу с личным придубеждением или негодованием. Я прошу его уйти в отставку, и тогда он сможет быть избран вновь, если Общество сочтёт это правильным. Потому я считаю, что таков его долг. Если у меня есть на вас хоть какое-то влияние, если мои слова могут быть для вас насколько-нибудь убедительными, если моё желание имеет какой-то вес в ваших сердцах, я прошу вас не использовать резких слов и не поддаваться негодованию за оскорбление нашей любимой Индии или по каким-то другим причинам. Арджуне было сказано сражаться, но без страсти, привязанности, отделившись от внешнего действия и с миром внутри. Давайте возьмём это за образец, давайте попросим нашего брата уйти в отставку и дадим ему возможность оправдаться, если он сможет. Но не выносите преджевременного приговора исключением, что лишь поставит на него ещё одно клеймо перед лицом мира. Попросите принять его тот образ действий, который принял бы всякий человек чести, и который всякий такой человек должен принять. Просите нашего президента требовать его сделать это, чтобы этим сохранить мир в Обществе.»

Думаю, что когда будет составляться следующая биография Анни Безант, эта речь, столь полная доброго сострадания и столь свободная от даже тени злобы или хотя бы праведного гнева, который допустим для невиновного человека, которого оклеветали без всякого к тому повода, не должна быть оставлена без внимания.

Поддерживая резолюцию, м-р Кийтли, в нескольких сжатых замечаниях, сказал о своём участии в заседании судебного комитета и поддержке принятого им процессуального отвода, который Джадж выдвинул относительно юрисдикции. Касаясь того, что Безант заявила об отставке с поста в Ложе Блаватской, которая была единогласно отклонена, он привёл ещё один пример обстоятельств, при которых она, попав под обвинение, действовала по общепринятому кодексу чести. Это произошло, когда она и м-р Брэдлоу, будучи должностными лицами Национального Секуляристского Общества, подверглись уголовному преследованию за публикацию документа, широко известного как «Кроултонский памфлет». Как только началось производство по делу, и Брэдлоу, и Безант сразу подали в отставку как президент и вице-президент общества, на каковые должности затем были триумфально переизбраны и восстановлены в прежнем статусе. Он сказал, что м-р Джадж, не приняв такого порядка действий, «поставил Общество, к которому мы все принадлежим, в очень уязвимое положение». Капитан Бэнон, не удовлетворённый предложенными мягкими мерами, выдвинул, а мисс Мюллер поддержала поправку к резолюции, что от президента-основателя нужно потребовать «принять необходимые шаги, в согласии с прецедентами, к исключению У.К. Джаджа из Теософического Общества».

Касаясь духа, в котором Безант выдвинула резолюцию, мисс Мюллер сказала:

«Миссис Безант выдвинула обвинения против друга и коллеги, к которому чувствует такую великую доброту, что не может настаивать на таком правосудии для него, которого требует от нас время. Я уважаю и люблю её за её доброту и женскую привязанность, которую она ещё испытывает к своему старому другу. Так что не ей, а нам надлежит сделать всё, что требуется. Нам не стоит подвергаться влиянию таких вещей. Мы должны исполнить свой долг перед миром, каким бы неприятным он ни казался Теософическому Обществу. Это первая для нас возможность выразить мнение о м-ре Джадже. Эти обвинения, которые сформулировала Безант, она выдвинула ему в лицо на собрании в июле. Хотелось бы мне, чтобы у меня были время, возможность и красноречие, чтобы точно передать всем вам характерный дух терпения и доброты и чистоту любви, которую она показывала ему день за днём, час за часом, минута за минутой, когда он старался изо всех сил и со всей изобретательностью разочаровать её в её желании добиться правды. Никто, видевший Безант в течение прошлого года, не может ею не восхищаться, как бы ни различались их взгляды — я никогда не видела такого выражения духовной доброты и чистоты, как она продемонстрировала тогда.»

Дебаты продолжались очень компетентно, и наш учёный сотрудник, дэван бахадур С. Субраманья Аер (с тех пор назначенный судьёй Мадрасского высшего суда и посвящённый королевой в рыцари) в своей очень умеренной речи сказал, что дело о подделке против Джаджа было начато на основании достаточных свидетельств, и он был призван к ответу в Лондоне, но сумел избежать необходимости защищаться; так что его нужно призвать к тому, чтобы он ответил на обвинения, а если он откажется, то должен быть исключён генеральным советом. Председательствующий обратил внимание нашего учёного брата на тот факт, что по Уставу Общества у нас нет права исключать Джаджа или отправлять его в отставку, не давая ему возможности защититься; а это уже было сделано, и потому он считает поправку, предложенную Субраманаером, излишней. Затем он вызвал видного доктора юриспруденции Хюббе-Шляйдена, чтобы тот изложил нам своё мнение. Тот безоговорочно поддержал замечания Безант, но поддержал поправку Субраманья Аера. Э.М. Сассвилл, представитель Американской секции и член Общества с десятилетним стажем, поддержал точку зрения Безант. М-р Кийтли выразил протест против плана Субраманья Аера, который практически призывал нас идти по уже пройденному пути. Ч.В. Найду, известный адвакат из Центральных провинций, был за исключение; графиня Вахтмайстер поддержала Безант, а м-р В.Ч. Шешачари встал на сторону капитана Бэнона. Председательствующий, видя, что дебаты зашли далеко, а драгоценное время тратится, предоставил Безант слово для ответа на эти выступления. Она сказала следующее:

«Мне нечего отвечать, кроме как подытожить моменты, по которым вам нужно принять решение, и я прошу вас сохранять спокойное достоинство в столь серьёзном деле. Здесь не до смеха. Здесь нужно исключить страсти. Это дело, касающееся будущего великого духовного движения, и я думаю, что вы должны продемонстрировать достоинство и спокойствие. За то, как вы проголосуете, вам придётся отвечать в будущем. Первая поправка, которую выставит на голосование председатель, это предложение почтенного С. Субраманья Аера. Если бы он сказал свою речь год назад, я бы согласилась, но мы уже сделали именно то, что он просит сделать нас снова. Мы просили Джаджа объясниться. Мы созвали судебный комитет, что было единственным законным и соответствующим уставу способом призвать его к ответу. Мы попросили его ответить на обвинения, а он смог всего этого избежать. Просить его снова — это ставить себя в абсурдное положение, то есть через год мы оказались бы в том же положении, что были в начале. Вероятно, он пустит в ход тот же ряд предлогов, увёрток, проволочек и уклонений от прямых ответов. И помните, что прошлой весной, чтобы найти способ, как привлечь его к ответственности, были задействованы усилия лучших юристов в нашем Обществе. В Уставе нет другого способа, кроме того, что мы уже пробовали, и который не сработал. Так что если вы примете поправку, практически вы тем скажете своему президенту делать то, что он уже сделал — потратить ещё год на то же, на что мы потратили предыдущий — и в конце вы окажетесь в том же месте, что и теперь. Если м-р Джадж не даёт объяснений и сохраняет своё положение перед лицом всего мира, тогда возникает вопрос — как вы заставите его что-то сделать? Другого пути нет. У вас есть Устав, и вы не можете его нарушать; у вас есть законы, и вы должны им следовать. Нет способа добраться до м-ра Джаджа кроме того, что вы уже пробовали. Тогда встаёт вопрос об исключении, но вы не можете его исключить. Вы можете начать действовать в направлении, которое, как вы надеетесь, приведёт вас к этому, но не более. Но помните, что если вы примете первоначальный вариант резолюции, и согласно ей президент призовёт его подать в отставку, это не удержит генеральный совет от его исключения, если он не захочет объясниться. Но мне не представляется ничего более безрассудного и опрометчивого, как запускать процедуру исключения, потому что один джентльмен говорит, что я изложила обстоятельства дела верно. Это не даёт вам причины отказываться выслушать Джаджа. Исключать его — не действовать по закону. Попросить его уйти в отставку — значить оставить ему полную свободу. Попросить его сделать то, что человек чести сделал бы ещё год назад — единственное, что остаётся сделать. Я стремлюсь очистить наше Общество, а не вобуждать дух партийности. Джадж говорит одно, Безант другое. Пусть оба стремятся к одному — благу Общества. Пусть борются и добиваются победы, но само Общество нельзя компрометироать перед всем миром. Так что я отвечаю „нет“ на обе поправки, т.е. прошу не поднимать рук, пока перед вами не будет выставлен первоначальный проект резолюции, а вот тогда проголосовать. Позвольте мне сказать ещё одну вещь, во избежание ошибки, насчёт телеграммы, которая, как сказала графиня Вахтмайстер, была отправлена Джаджем в Австралию. Это была телеграмма из газеты. У меня нет оснований верить, что её отправил Джадж. С этим публичным заявлением я передаю вопрос в ваши руки.»

(Тут из голос из аудитории потребовал отложить голосование, но предложение не было рассмотрено из-за отсутствия второго поддержавшего.

Затем президент поставил на голосование первую поправку, внесённую капитаном Бэноном, и она не прошла.

С. Субраманья Аер свою поправку отозвал, и на голосование была выставлена первоначальная резолюция, внесённая Безант. Она была принята; никто не голосовал против, но были воздержавшиеся.)

Насколько оправдал м-р Джадж ожидания сочувствовавших ему и желавших ему добра, включая меня, станет видно по мере того, как рассказ о его позорном случае будет разворачиваться дальше.

Сессии Индийской секции прошли, как обычно, и в своём отчёте её генеральный секретарь, м-р Бертрам Кийтли, поднял вопрос о предлагаемом переводе её штаб-квартиры в Северную Индию. На тот момент был план расположить её в Аллахабаде, и поскольку г-же Безант и графиня Вахтмайстер собирались поселиться в Индии и были готовы оказать материальную помощь, проект был принят. В результате 68 отделений проголосовали за перенос и 2 против. Остальные отделения не голосовали вообще. Голосование съезда прошло на сессии 26 декабря. Большое неудовлетворение вызвало поведение П.Р. Венкатарама Аера, и следственный комитет, назначенный на собрании 28-го в своём отчёте высказался против сохранения его на посту помощника секретаря Индийской секции.

1894 год был отмечен очень активной деятельностью по всему миру; Анни Безант были проведены длинные турне по Индии, Австралии и Новой Зеландии; У.К. Джаджем, С.Ф. Райтом, д-ром Гриффитсом и графиней Вахтмайстер (которая одна только прочитала 100 лекций и посетила 48 отделений Общества) по Америке; Дж. Мидом — по Европе, и Б. Кийтли — по Индии. Наши шведские, испанские и голландские сотрудники демонстрировали непрестанную и усердную альтруистическую деятельность; образовательное движение на Цейлоне двигалось большими шагами, а наши многочисленные публикации распространялись во множестве стран. Первым практическим результатом поездки Безант к антиподам, помимо создания глубокого и повсеместного интереса к теософии, стали, как отмечалось выше, первые шаги к созданию Австралоазиатской секции, и м-р Стэплс из Лондона, избранный её генеральным секретарём, был сейчас в Адьяре в качестве её представителя. С этого года началась работа в Гонолулу, как и в Трансваале, о котором я уже упоминал. В моём ежегодном обращении было отмечено, что за пустяковую сумму около $100 я построил глинобитное, крытое пальмовыми листьями, здание школы, которе стало первым в ряду нескольких построенных с тех пор наших школ для париев. За этот год было открыто 42 отделения Общества.

Помимо четырёх лекций, прочитанных перед съездом, 29 декабря Анни Безант прочитала ещё одну в лагере Конгресса на тему «Место политики в жизни нации», а в последний день года, там же, ещё одну, на тему «Трезвость»; каждый раз перед аудиторией более пятисот человек.

Теперь мы вступаем в двадцатый год истории нашего Общества, которое прошло через бурные воды — позади был кризис, который мог бы разрушить любое общество, не столь сплочённо организованное и полное жизни. Некоторые считают, что мне следовало бы принять политику умолчания и пропустить эпизоды, описанные в предыдущих главах, но нужно помнить, что я пишу историю, а не собрание хвалебных статей и развлекательных историй, где рассказывается только о приятном. Что случилось, то случилось, и даже если бы мы приняли слабую политику игнорирования, этого невозможно стереть из истории нашего Общества. Старая пословица говорит: «Плывя против течения, укрепляешь руки», и я сомневаюсь, что любой разумный наблюдатель сказал бы, что мы были бы сильнее без скандалов с Джаджем и Куломбами или личных трений. Наше Общество было испытано огнём, и так было очищено от значительной части шлака. Его лидеры приходят и уходят, присоединяются к нам, уходят в отставку или умирают, но оно продолжает своё неуклонное движение к успеху и с каждым годом расширяет сферу своей полезности. Те, кто позади, заполняют вакансии в передних рядах, образовавшиеся из-за смерти или других причин, и в конце каждого года мы оказываемся сильнее и более способны прокладывать свой путь, чем год назад.

В январском номере «Теософиста» за 1895 год появилось моё официальное уведомление об образовании Австралоазиатской секции Т.О., датированное 1 января, и признании Джона С. Стэплса его генеральным секретарём. В главе XVII (опубликованной в «Теософисте» за июнь 1903 г.) было опубликовано официальное уведомление г-жи Безант, действовавшей в качестве моего специального представителя, о предварительной договорённости с секциями австралийского региона об организации секции, а в сообщении от 1 января 1895 г., возвратиашись в Адьяр, она сообщает следующее:

«Действуя по вашему мандату от 27 апреля 1894 г. (опубликованному в майском «Теософисте») в качестве вашего официального представителя в Австралоазиатских колониях, я собрала письменно высказанные голоса нижеперечисленных лож Т.О. за образование Австралоазиатской секции Т.О. и за принятие на один год услуг Дж.С. Стэплса в качестве её генерального секретаря. Действуя как ваш представитель, по результатам голосования и связавшись с м-ром Стэплсом согласно статье III, параграфу 7, я образовала секцию. Вошедшие в неё отделения: Сидней, Мельбурн, Аделаида, Рокхэмптон, Бандэберг (в Австралии); Окленд, Крайстчёрч, Веллингтон, Дьюндин (в Новой Зеландии) — всего девять. Остаются ещё два отделения — одно в Брисбене, которое, не имея ещё хартии, не могло голосовать, и одно в Хобарте (Тасмания), которое из-за неожиданного изменения в моём маршруте не получило возможности зарегистрировать свой голос (в чём нет его вины).»

Сам м-р Стэплс прибыл в Адьяр 22 декабря 1894 года вместе с А. Безант, д-ром Хюббе-Шляйденом и Бертрамом Кийтли, которые встретили её в Коломбо, когда она возвращалась из Австралии. Он выехал туда, где его ждало новое поле работы, 9 января 1895 года, неся с собой наилучшие пожелания всех тех, с кем он встретился на описанном съезде.

Интересной и ободряющей особенностью съезда был оптимистичный тон годового отчёта м-ра Буултьенса, управляющего буддийскими школами, находящимися под моим управлением; в моём ежегодном обращении это было отражено так:

«Отчёт Буултьенса показывает, что с 1892 г., когда школ было 9, мы увеличили их количество до 34 в 1894 г. Количество учеников — 6583; правительственная помощь в виде грантов составила 8906 рупий; а сами бедные буддисты острова уже потратили на школьные здания 32545 рупий. Если сравнить среднее пожертвование с состоянием жертвователя и соотнести с состоянием европейца или американца того же класса, то собранные средства соответствуют более чем ста тысячам. Но нужно спасти ещё 20000 детей от религиознной угрозы, которая возникла из-за недстатка буддийских школ, но учитывая, сколько всего уже сделали наши храбрые буддийские теософы, полного их трумфа долго ждать не придётся.»

Наши основные работники, включая г-жу Безант, графиню Вахтмайстер и м-ра Стэплса все покинули меня к 9 января, а сам я 10-го выехал в Утакаманд. В Меттупалаяме, станции у подножия горы, 11-го меня встретила повозка, и всю вторую половину дня и следующую ночь я ехал в ней, достигнув «Гулистана» к 11 утра 12-го. Это было ещё до постройки горной железной дороги, которая теперь возносит вас на высоту 2300 м. за несколько часов.*

__________
* В 1932 г. — за 3 часа. — Прим. ред.

Из-за редакторской работы, добавления нового здания к существующим помещениям, подготовки первого тома «Листов старого дневника» и других дел я был занят до последнего дня февраля, когда выехал в Мадрас, чтобы сесть на пароход в Калькутту. Когда мы достигли Алмазной бухты, обнаружилось, что уровень воды в реке так низок, что судно могло бы пройти только на волне прилива, так что многие пассажиры сошли на берег и отправились в Калькутту на поезде, прибыв туда в 10 утра 7 марта. Как и раньше, я стал гостем моего старого и уважаемого друга, махараджи сэра Дж.М. Тагора, разместившего меня в своём гостевом дворце (Бойтокана), там, где давно останавливались и Е.П. Блаватская, и я. Я встретил там г-жу Безант и графиню Вахтмайстер, которые отлично выглядели, и в тот же вечер Безант с большой убедительностью прочитала лекцию «Касты и классы». 9 марта графиня впервые сообщила мне интересный секрет — прошлой зимой Джадж предлагал меня сместить и передать президентский пост профессору Чакраварти! На следующий день я присутствовал на лекции Безант в зале муниципалитета при огромной аудитории, а в шесть вечера 12-го, закончив дела, ради которых я приехал, отплыл на корабле «Гуркха» в Мадрас, которого я достиг 16 марта. Примерно в то время я имел удовольствие послать Безант экземпляр золотой медали Суббы Роу, которою съезд посоветовал мне её наградить за её лекции предыдущего сезона.

21 марта я получил письмо от Безант и графини с предложением расширить мою старую идею о занятиях, которые будут проводить видные пандиты для студентов, которых привлекает к нам Адьярская библиотека. Они предложили мне основать при библиотеке Востоковедческий институт, и с тех пор я не забывал об этом плане. Однако недавно бабу Говинда Дас, сам способный востоковед, убедил меня, что ведение занятий видными пандитами разных даршан, или школ индийской философии, принесёт пользу лишь небольшому количеству людей, помимо того, что будет очень дорогостоящим. Полезнее будет потратить деньги на издание ценных книг, трактатов и переиздание редких трудов, которые у нас имеются, поскольку они могут быть разосланы во все части света и принести благо многим сотням людей. Поскольку в данный момент обсуждать это преждевременно, мне нет нужды входить в подробности.

11 апреля я выпустил распоряжение о созыве в Лондоне генерального совета. 1 мая д-р Инглиш, связанный тогда со школой миссис Хиггинс, телеграфировал, что принимает моё предложение занять должность заместителя редактора «Теософиста», что избавило меня от беспокойства за то, кто будет заниматься журналом в период моего отъезда в Европу. К 3 мая я приготовил около 170 страниц материала, достаточного для почти трёх ежемесячных выпусков, а 5-го покинул дом, чтобы через Бомбей отправиться в Марсель, взяв с собой индийского слугу, которого я нанял для своего мадридского друга Хифрэ.

В письме, полученном мною в Бомбее, м-р Фуллертон в отчаянии писал, что раскрыл заговор между м-ром Джаджем и д-ром Гриффитсом, целью которого было отколоть Американскую секцию. Это было первое указание на этот злой замысел. Конечно же, Джадж, встав на скользкую дорожку мятежа и придав импульс своему эгоистичному плану, не мог уже остановиться и продолжал катиться по наклонной, пока не провалился в пропасть раскола. Это была для него единственная альтернатива, поскольку он не решился столкнуться с расследованием его деятельности, которое съезд поручил мне предпринять. Теперь известно, что все эти весенние месяцы план по отделению тайно совершенствовался, и по методам внутрипартийных выборов политических партий, доведённых до совершенства лидерами Таммани Холла, всё было устроено так, что ничего не подозревавшим членам наших американских отделений было невозможно узнать, к каким действиям на бостонском съезде секции, назначенном на апрель, их приведут. Весть о взрыве этой бомбы достигла меня при обстоятельствах, которые будут вскоре упомянуты.

Я отплыл из Бомбея 10 мая на французском пароходе «Ля Сэн», а в Суэце был пересажен на «Оустрэлиен» и отплыл на нём в Марсель 21-го. Читатель может представить, как я был поражён, когда прибыв 10 мая в Марсель, среди большого количества ожидавших там меня писем обнаружил письмо от Джаджа, уведомляющее об отделении Американской секции 28 апреля. Это было первое сообщение им мне своего намерения, и так он отплатил мне за мою судейскую беспристрастность и не уменьшавшееся до того момента дружеское отношение. Если это нельзя назвать кризисом, тогда что можно? Однако я не потерял сна и не пролил ни слезинки, а просто счёл это актом нравственного самоубийства, который касался только того человека, который его совершил: я не допускал мысли о разрушении или хотя бы непоправимом ослаблении Теософического Общества. На самом деле и дюжина таких «кризисов» не могла бы заставить меня провести бессонную ночь или лишить аппетита, потому что до самых корней своего существа я убеждён, что те, кто стоят за нашим движением, сильнее всех враждебных сил вместе взятых. Если бы ментальные глаза наших робких членов могли открыться подобно глазам слуги пророка Елисея, то они, взглянув на наше Общество, увидели бы, подобно ему, как «вся гора наполнена конями и колесницами огненными кругом».

В день прибытия я выехал на поезде в Мадрид, и позавтракав в Барселоне и проведя день и ночь в поезде, достиг столицы Испании в 8 утра 1 июня. Страна, через которую я проехал, представляла привлекательное зрелище — поля, наливающиеся зерном, и виноградники, выглядящие зелёными и в целом здоровыми, хотя местами заметно попорченные ложной мучнистой росой. Поскольку г-н Хифрэ ожидал меня не ранее завтрашнего дня, никто меня на станции не встечал; я сразу поехал к нему и был принят с тем любящим гостеприимством, которое он всегда мне оказывал, когда мы долго не виделись. Он живёт в великолепном мавританском дворце, скопированном со знаменитой Аль-Амбры возле Гранады. Строить его начал ещё его отец, а завершил он сам, что стоило ему нескольких миллионов франков. Вскоре после моего прибытия меня пришли повидать наши замечательные испанские сотрудники Мелиан и Тревиньо.

На следующий день я пережил опыт, наводящий мысль об адских ужасах — побывал на корриде. Я специально туда пошёл, потому что такой публичный оратор, как я, должен приобретать знания из разных источников, если хочет быть годным в советчики для изучающих человеческую природу. Это было крупное событие — какой-то праздник или какой-то другой повод, который нужно было отметить дополнительным сверх обычного количеством воплощённой жестокости. Я оказался в огромном амфитеатре с частными отсеками для особо важных персон. Там было 15000 зрителей, а в ложе наверху сидели члены королевской семьи с детьми, герцоги, другие представители знати и прочие люди, которым следовало бы знать получше. Это был от начала до конца карнавал жестокости, и единственными участниками, которых ни в чём нельзя было упрекнуть, были быки и лошади, которых там потрошили. Там были матадоры, пикадоры и много других людей, одетых в фантастические костюмы и демонстрировавших большую сноровку и быстроту реакции. С того момента, как великолепного, высокого в холке быка выгоняли в ворота, его мучители начинали бросать в него острые дротики, украшенные лентами, чтобы этими уколами его разозлить, и махать красными тряпками, пока доведённый до бешенства он не начинал носиться по арене во всех направлениях, бросаясь без разбору на людей и лошадей. Он мог подбежать к всаднику, опустить голову, воткнуть рога в тело коня и поднять его вместе со всадником на рога, иногда опрокидывая их. В последнем случае всадник вскакивал, и если мог, заставлял своего коня подняться, вскакивал в седло, пришпоривал коня острыми шпорами и опять направлял его так, чтобы тот оказался на пути атакующего быка и получил ещё один удар его смертоносных рогов. Внутренности коня при этом выпадали из его ран и волочились по земле, растаптываемые его собственными копытами.

Когда благородная жертва ослабевала от потери крови и нервного и мускульного истощения и уже нетвёрдо стояла на ногах, она получала смертельный удар от меченосца, который подбегал спереди, размахивая малиновым платком, чтобы побудить его опустить голову и открыть уязвимое место, где конец меча мог бы войти в позвоночник, и после удара бык превращался в недвижимую массу, в труп.

Торреро важно выступал к королевской ложе, делал приветствие, а его криками бурно приветствовали тысячи зрителей. Затем он обходил арену, чтобы получить вознаграждение деньгами и ценностями, которые дождём сыпались на него с трибун. Убитого быка уволакивали с арены за канат, привязанный к его телу, при помощи ярко украшенных мулов, ассистенты прибегали и cкрывали лужи крови, мёртвых лошадей тоже утаскивали, оркестр играл национальную хоту, и через несколько минут ворота загона для быков снова открывались и галопом вбегала следующая жертва из лучших стад Испании. Отвратительная трагедия повторялась. В тот день, когда я там был, убили восемь быков и распотрошили дюжину бедных лошадей. Также были покалечены два человека — матадор и пикадор, тем дав гуманисту хоть какую-то небольшую компенсацию за страдания, которые ему пришлось пережить во время этого зрелища.

Вернувшись домой, я сказал своим друзьям, что если бы мне не пришлось на войне пройти через ужасы пяти сражений, то я не выдержал бы этого ужасного опыта и обязательно бы заболел. Через сколько же воплощений должны пройти такие люди, прежде чем они смогут достигнуть низшего из ментальных уровней, где для них забрезжит духовный свет?

3 июня я имел удовольствие встретиться с 17 членами местного отделения нашего Общества, среди которых был герцог де Пласенсья, молодой друг Хифрэ. Последний повёл меня в знаменитый музей, где были представлены сокровища испанской живописи — работы Мурильо, Веласкеса, Риберы и т.п. На следующий день друзья проводили меня на станции, откуда я выехал южным экспрессом в Париж. В пять утра мы достигли Сумурраги, где вынуждены были остановиться по причине оползня. Я воспользовался этим временем, чтобы набросать исполнительную записку об отделении Американской Секции, которая слишком важна, чтобы её пропустить и не привести в этом рассказе. Она гласила следующее:

«Канцелярия президента,
Сумаррага, Испания,
5 июня 1895 г.

Официальное письмо ко мне от 2 мая 1895 г. от У.К. Джаджа из Нью-Йорка, в котором он подписывается как „Президент Т.О. в Америке“ сообщает следующие факты:

1. Что Американская Секция нашего Общества объявила „полную и абсолютную автономию“;

2. Приняла название „Теософическое Общество в Америке“;

3. Избрала м-ра Джаджа пожизненным президентом, а Дж.Д. Бака — вице-президентом; и

4. Приняла Устав большинством голосов — 181 из всего 201 голосовавших отделений и членов совета; голоса поданы делегатами, представлявшими на съезде 90 отделений.

Протокол работы съезда, присланный м-ром Джаджем, показывает, что съезд принял преамбулу к резолюциям, гласящую, что „разные формы организации, через которую «Теософическое Общество» [название дано именно так, в кавычках, очевидно, указывая на то, что съезд не признаёт его правомерность] прошло с 1878 года, были исключительно результатом роста, а не голосования ... и имели место просто де факто, а не де юре“.

Единственным толкованием вышеупомянутых действий и декларации, к которому может прийти нижеподписавшийся, как достаточно хорошо знакомый с уставными и парламентскими процедурами, это то, что Американская Секция, используя своё несомненное право собраться на законный съезд,

1. Проголосовала за то, чтобы провозгласить себя отдельным и совершенно независимым обществом, со своими названием, уставом и правилами, пожизненным президентом и другими должностными лицами, и тем самым в действительности разорвало свою связь с Теософическим Обществом, подобно тому, как Соединённые Штаты Америки прервали свои колониальные отношения с Великобританией 4 июля 1776 г.

2. Проголосовала за то, чтобы считать Теософическое Общество образованием, существующим де факто, а не де юре; носящим имя, на которое на самом деле не имеет права и не имеющим уставной юрисдикции над секциями, отделениями и членами в Америке и других местах, имеющими сейчас его хартии и дипломы.

Однако поскольку эта секция, отделения и члены признавали юрисдикцию Общества до съезда, и собрались в качестве части Общества, и до сих пор числятся в реестрах нашей штаб-квартиры, и поскольку эти записи не могут был изменены кроме как с ведома президента, нижеподписавшемуся остаётся выпустить это исполнительное письмо для сведения всех, кого это касается, тем завершая законное и уставное отделение от Общества участвовавших должностных лиц, отделений и членов Американской Секции, упраздняя саму эту секцию и признавая её в качестве нового общества, посвятившего себя той же работе, какую столько лет выполняло материнское Общество. Потому, как президент и официальное исполнительное лицо устава Теософического Общества, я объявляю:

Первое. — Что до сих пор действовавшая хартия, выданная нижеподписавшимся в 1886 году на образование и работу Американской Секции, сим упраздняется в силу полномочий, данных статьёй VII, разд. 1 правил, и что с 28 апреля 1895 года эта секция перестала существовать.

Второе. — Все хартии отделений, голосовавших на съезде за упомянутый акт об отделении, или тех, кто пролосовали или проголосуют за это после, сим аннулируются, а регистрирующему секретарю поручается убрать названия этих отделений из списка, хранящегося в штаб-картире Общества в Адьяре.

Третье. — Дипломы всех членов, принявших и признавших законным упомянутый акт об отделении, и тех, кто сделают это в будущем, сим упраздняются, там самым их держатели прекращают быть членами Теософического Общества. В реестре Общества будет отмечено, что они вышли из членов 28 апреля или в другую дату, в которую они объявили о своей приверженности упомянутому акту об отделении.

Четвёртое. — Отделения, членов отделений и неприсоединённых членов Теософического Общества в Америке, отказавшихся признать акт об отделении как-либо связывающим их и выразивших своё желание продолжать свои отношения с Обществом так, как раньше, и признающих важность и необходимость организованного действия как вполне доказанную на опыте, нижеподписавшийся уведомляет, что:

а) Он выпустит новую хартию для Американской Секции Теософического Общества, как предусмотрено в ст. VII разд. 1, 2, 4 и 5, тем подтверждая действительность существующих хартий отделений, большинство членов которых голосовали против упомянутого акта об отделении или изменят свои голоса после даты данного документа.

б) Во исполнение вышесказанного, нижеподписавшийся назначает членов Т.О. Александра Фуллертона, эсквайра, из Нью-Йорка, г-жу Кэйт Баффингтон Дэвис из Миннеаполиса, Джорджа Э. Райта, эсквайра, из Чикаго и Уильяма Джона Уолтерса, эсквайра, из Сан-Франциско, особым комитетом для сбора и направления нижеподписавшемуся всех петиций и резолюций, касающихся этого дела, и заведования всеми американскими делами до выпуска хартии секции, и в качестве представителей президента для надзора за должной организации новой Американской Секции Теософического Общества.

Нижеподписавшийся с сожалением отмечает, что американский съезд пришёл к принятию совершенно ошибочной и вводящей в заблуждение идеи, что ныне существующее Теософическое Общество де юре не является продолжением Общества, созданного в 1875 году в Нью-Йорке Е.П.Б., нижеподписавшимся и нашими сотрудниками, а есть лишь непредусмотренное образование, порождение обстоятельств и не имеет реальной корпоративной власти над своими секциями и отделениями. В Адьяре однако имеется оригинал книги записей заседаний совета, где собственным почерком Джаджа и за подписью А. Гастэма, тогда секретаря-регистратора Т.О., записан отчёт о собрании совета в начале 1878 года, где президенту даётся полная власть основывать штаб-квартиру где бы он ни избрал по собственному усмотрению, принимать любые меры, которые он сочтёт соответствующимими интересам Общества, и совет заранее ратифицирует всё, что бы он ни предпринял. К сожалению, эта запись в данный момент в Индии, но это пишется для общего сведения, и мы опубликуем её, как только это будет практически возможно. Потому видно, насколько версия истории Общества, изложенная перед американским съездом и юридическим консультантом, привлечённым для получения его профессионального мнения, не подтверждается фактами. Когда Основатели выехали из Нью-Йорка в Индию, нижеподписавшийся в официальном распоряжении, выпущенном в Лондоне в январе 1879 года, текст которого сохранился, назначил генерал-майора Эбнера Даблдэя, члена Т.О. из США, своим временным представителем. Тогда ещё не сложилось определённых планов на будущее. Члены, оставшиеся в Нью-Йорке, несколько лет номинально держались вместе, но в конце концов разошлись. В 1883 г. несколько из них было собрано м-ром Джаджем, и после подачи должного заявления было образовано новое общество, которому была выдана хартия как отделению Т.О. под названием «Арийское Теософическое Общество». Благодаря этой квази-преемственности, хотя фактически, незаконно, в этой организации были сохранены некоторые первоначальные реестры членов Т.О. Она была зарегистрирована как отделение, регулярно посылала отчёты в штаб-квартиру и платила казначею Общества причитающиеся по уставу взносы от своих членов. Однако ещё до того нижеподписавшимся были выпущены хартии для двух других американских отделений. Потому, как президент-основатель, нижеподписавшийся объявляет, что Теософическое Общество существовало непрерывно с даты своего основания в 1875 году до наших дней, и что каждая хартия и диплом, выпущенные под его печатью и подписанные президентом, действительны и соответствуют уставу. Далее официально заявляется, что с даты принятия вышеупомянутого акта об отделении владение документами и собственностью прекратившей существование Американской Секции и продолжение использования печати Теософического Общества новым обществом, его должностными лицами, отделениями и членами является незаконным. От имени Общества нижеподписавшийся не признаёт действительными все новые документы, имеющие печать Общества или его официальную подпись. Он также запрашивает должностных лиц нового общества передать все архивы секции и другую собственность назначенному им особому комитету, поименованному выше.

Наконец, нижеподписавшийся уведомляет, что У.К. Джадж, потеряв своими собственными действиями членство в Обществе, больше не является его вице-президентом, и эта должность теперь вакантна.

Хотя было бы лучше, чтобы работа могла продолжаться как ранее, в духе единства и взаимной поддежки, всё же нижеподписавшися считает, что такое разделение гораздо более благоразумно, чем продолжение враждебных чувств и отсутствия единства в наших рядах по причинам слишком хорошо известным, чтобы их особо здесь упоминать.

Нижеподписавшийся шлёт своим бывшим американским сотрудникам свои наилучшие личные и официальные пожелания процветания, полезности и достойного руководства их новому обществу.»

По прошествии времени ход событий не склонил меня изменить принятое тогда решение; думаю, это было единственное логичное средство разобраться с этим случаем, сохранив при этом самоуправление Общества.

Моё возвращение из Мадрида в Париж было муторным и неприятным из-за задержек, вызванных сходом оползней на железную дорогу. Мне пришлось остановиться на ночь в убогой гостинице в Сумарраге, а на следующую — в Толосе, откуда мы двинулись дальше во французский приграничный город Эндэй. Оттуда я уже с комфортом поехал в Париж в пульмановском вагоне. Однообразие переезда по Испании было скрашено разговором с пожилым ирладским джентльменом, давшим мне возможность немного пошутить. Через несколько часов поездки её однообразие ему надоело, он достал из сетки у себя над головой сумку, извлёк оттуда бутылку ирландского виски и вежливо пригласил соседей по купе дружески выпить вместе. Я заметил, что у него выразительный ирландский акцент, и когда он подошёл в мой конец купе и предложил мне бутылку, я вежливо отказался, используя тот же говор. Он остановился, удивлённо на меня посмотрел и сказал: «Вы ирландец!». Когда я стал настаивать, что я американец, он упорно это отрицал, приводя в качестве доказательства мой говор и то, что по акценту он мог бы даже сказать, из какого я графства Ирландии. Мои протесты и отказы ничего для него не значили, и когда я со смехом сказал ему, что последние 250 лет мои предки рождались и умирали в Америке, он с выражением упрёка в глазах, которое я никогда не забуду, посмотрел на меня и сказал: «Простите меня, сэр, но это нехорошо, отказываться от своей страны». Этот старый джентльмен представлял собой совершенный образец своей национальности и своего класса, и я навсегда сохраню в памяти то, что он наградил меня, по-своему, высшим возможным комплиментом моим подражательным способностям.

В Париж я приехал ранним утром 8 июня, и уже примерно в полдень выехал в Лондон, и прибыл туда в 8 вечера. В штаб-квартире на Авеню роуд всё было хорошо и все были рады меня видеть.

Исполнительная записка об Американской секции, которую я набросал в Сумарраге, была отправлена в типографию для распространения по всему Обществу. Некоторые из основных сторонников м-ра Джаджа приходили ко мне обсудить это дело и пытались убедить меня сгладить углы и позволить расколу идти своим путём; излишне говорить, что безуспешно. Воскресным вечером 9 июня мы с Безант пошли на её лекцию «Человек как творец вне тела». 11-го я прочитал 26 гранок первого тома «Листов старого дневника». 12-го я председательствовал во время отличной лекции Безант «Светлая и тёмная стороны природы». 14-го я разослал сертифицированные печатные экземпляры моей сумаррагской исполнительной записки, распускающей раскольнические организации Джаджа, для общего распространения по всему Обществу. Тем же вечером мы с Безант были на встрече дома у влиятельного спирита и известного медиума Джона Слэйтера, который дал возможность провести идентификацию личностей умерших друзей нескольких присутствовавших. Мои записи за этот день завершаются заметкой о том, что мисс Ф.Х. Мюллер, наша старая сотрудница, вышла из членов Общества. В своём письме в «Вестминстер газетт», где она уведомляла об этом, она говорит, что уходит, поому что больше нет причин оставаться, и что она больше не «дорожит мнением лидеров Теософического Общества». Мне жаль, что она пошла на этот крайний шаг, который привёл её от нас сначала к Вивекананде, потом от него к христианству, а от него к её нышнешнему положению, где она считает себя особым агентом высших сил, несущим послание к человечеству; что оставляет впечатление, что она немногое получила от своего ухода. Она всегда была моим личным другом, которого я ценил, и во время долгой связи с нашим Обществом делала всё, что в её силах, чтобы способствовать движению.

Я решил воспользоваться предоставившейся возможностью провести время со своим старым другом и нью-йоркским сотрудником Ричардом Хартом, который вступил в Общество в самом начале в Нью-Йорке, и чьё участие в команде Адьярской штаб-квартиры ещё свежо в памяти наших индийских членов. В этот приезд, когда я пишу это (1903) я услышал о его безвременной смерти, и мне искренне жаль терять компанию человека, который, несмотря на свою эксцентричность, был моим близким по духу другом. Последний номер газеты «Лайт», полученный мною, сообщает о том, что он начал путём автоматического письма через медиума передавать сообщения из «мира духов», и думаю, что вероятнее всего они подлинные, т.к. это был такой парень, который с удовольствием бы принялся за такие эксперименты.

Будучи в Адьяре, однажды вечером в присутствии меня и баронессы фон Круммессе из Австрии он сделал очень интересный с научной точки зрения эксперимент. Он добыл на базаре большой стеклянный футляр для часов, который поставил на покрытый тканью письменнный стол в нашей библиотеке. Чтобы движения воздуха извне не проникали внутрь, под краями он добавил шерстяную прокладку. На кусочке пробки внутри футляра была установлена штопальная игла остриём вверх, на котором была точно уравновешена полоска бумаги, отрезанная от полей газеты, сложенная посередине вдоль и заострённая, как стрелка, с одного конца. Затем м-р Харт попросил нас по очереди поместить руки против стекла и ровно держать их, чтобы посмотреть, не подействует ли на бумажную стрелку какой-либо жизненный, магнетический или иной ток, исходящий из наших рук. Когда мы с Хартом помещали свои руки, было какое-то слабое движение, но когда часового футляра коснулись руки баронессы, сразу же началось возмущение бумажной стрелки, и наконец она повернулась на своей оси, пройдя половину круга. Когда она поменяла свои руки, движение пошло в другом направлении. Опыт проводился несколько раз и всегда с тем же результатом. Это на несколько лет предвосхитило аппарат доктора Барадюка для записи воздействий жизненных токов, и по-моему, было даже убедительнее вибраций его игл.

У Харта была хроническая тяга к экспериментальным исследованиям в физике. Живя в Адьяре, он нанял плотника, который два года работал над действующей моделью движителя для корабля, устроенного по принципу рыбьего хвоста. Он пятьдесят раз менял свои планы, пока наконец не был готов испытать эффективность своего движителя. В один прекрасный день, когда не было жары, он сел в свою лодку, поставил ноги на педали, которые должны были вращать вал, и стал крутить их изо всех сил, тогда как я с часами в руке шёл за ним по берегу реки между двумя отмеченными точками. Прежде чем он прошёл половину дистанции, пот уже лился с него из всех пор, но лодка ползла зловеще медленно. Прибыв в пункт назначения, он почти выбился из сил, а о его состоянии ума можно судить по тому, что из наших расчётов выходило, что пароход, снабжённый его рыбьим движителем, двигался бы со скоростью около двух с половиной миль в час. Тем не менее, он добродушно принял свою неудачу и не держал на меня зла за то, что я над ним смеялся.

Во время того моего визита в Лондон, о котором я говорю, мне повезло лично познакомиться с мадам Сарой Гранд, автором «Небесных близнецов»,* которую я нашёл весьма приятной, культурной и привлекательной дамой. Своего старого друга Ч.Ч. Мэсси, которого я навестил, как обычно, я нашёл подавленным из-за падения цен на землю (он был землевладельцем) и воообще в пессимистическом настроении. Мы с моим другом Муром однажды вечером пошли послушать доклад, который читал известный автор перед Фольклорным Обществом, и на нас очень неприятное впечатление произвела проявленная им нравственная слабость в отношении вопроса психических явлений. То же самое было и в речи другой знаменитости по этому вопросу — его замечения были составлены в тоне высокомерного и поверхностного скептицизма. Для меня немыслимо, как человек, который убедился в определённой истине, может иметь моральную трусость отказаться о ней свидетельствовать. С другой стороны, ничто не заставляет меня восставать больше, чем выступление совершенно некомпетентного и невежественного человека, имеющего наглость высказывать своё пустое мнение о психических явлениях и оскорблять людей, которые имеют право обсуждать эти явления благодаря долгому опыту.

__________
* Sarah Grand, «The Heavenly Twins».

Среди моих посетителей 20 июня был высокий и красивый джентльмен, член Т.О. из Австрии граф Франц Бубна, чьё знакомство с предводителями теософического движения началось, если верить нашим коллегам, развившим способность читать записи акаши, в далёкие времена древнего Перу. Его случай — лишь один из нескольких таких, на которые обратили моё внимание, и которые свидетельствуют, что узы между мною и моими товарищами по Обществу образовались не сейчас, а идут с прежних воплощений. Действительно, приятно думать, что мы развивались по одному и тому же лучу логоса, и что наша взаимная связь будет укрепляться пропорционально нашей совместной деятельности в работе этой жизни, и что если мы научимся работать вместе и любить друг друга, смерть не разорвёт нашего союза. Я хотел бы, чтобы каждый член нашего Общества принял эту истину во внимание и прилагал её ко всем отношениям в своей жизни, ибо те, кто соединены брачными или семейными узами, конечно же должны понимать, что их встреча не случайна, расставание не обязательно, да и вообще разрыв навсегда невозможен.

В тот же день я выехал в Голландию и на следующий день, после короткого и приятного путешествия через Харвич и Хук в 8 утра достиг Амстердама. Три дня моего визита были наполнены приятными беседами с дорогими друзьями из Амстердама и Гааги, я посетил образцовую школу м-ра Фрике и совершил пароходную экскурсию в Алкмаар, приятный своей стариной голландский город в четырёх часах водного пути от Амстердама. Также я провёл приём и сессию вопросов и ответов в амстердамской штаб-квартире и посетил Королевский музей, где его генеральный директор Фред Обреен показал мне все сокровища живописи голландской школы. Из Гааги я съездил в Шевенинген, модный морской курорт, где рыбацкие девочки, стоявшие у дороги, взрывавлись хохотом, завидев мои вьющиеся седые волосы и длинную бороду, и кричали «Добро пожаловать, Клаус!» — так у них обычно называют приносящего подарки в рождество Санта-Клауса. 23 июня я отправился в обратный путь и через 12 часов, после приятной поездки из Амстердама на поезде и корабле, прибыл в Лондон.

В силу изворотливой политики Джаджа, когда он пытался уйти от ответственности за свои проступки, спрятавшись за формальностями, относящимися к характеру поста вице-президента и ограниченной ответственности занимающего его лица, стало ясно, что нам следовало бы внести в наши правила некоторые изменения, а поскольку мне представлялось, что вопрос этот серьёзный и важный, я решил созвать в Лондоне заседание генерального совета, назначив его на июль. Текст моего исполнительного письма опубликован в приложении к «Теософисту» за май 1895 г. Оно гласило следующее:

«Генеральные секретари уведомляются, что им следует присутствовать, лично или через представителя, на собрании генерального совета, которое состоится в штаб-квартире Европейской секции, на Авеню роуд 19, Риджентс парк, Лондон, в полдень 7 июля, чтобы рассмотреть вопрос вице-президентства и несколько вопросов, которые будут поставлены нижеподписавшимся, и проголосовать по связанным с этим изменениям в уставе.»

Именно ради этого я и отплыл из Бомбея в Марсель 10 мая, прибыв туда 30-го, как сообщалось в предыдущей главе, и тогда уже узнал первые новости о расколе, устроенном Джаджем. Конечно, это заставило рассматривать всё дело, которое собирался обсудить на генеральном совете, с новой стороны: отделение Американской секции было уже свершившимся фактом — в той мере, в какой это могло сделать голосование большинства. Я официально прореагировал на это в своём исполнительном письме от 5 июня, написанном в Сумарраге, а теперь совет должен был, вдобавок к рассмотрению вопросов, ради которых он был созван, принять меры и по этому документу. Надо иметь в виду, что эта встреча была созвана не после раскола Джаджа, а до него, и потому ещё стоял вопрос, нужно ли отправлять его в отставку с поста. У нас была задумка изменить в правилах формулировки, кающиеся условий занятия и освобождения поста вице-президента, с согласия занимающего эту должность или без оного. Произошедший раскол ускорил события, так что вместо 7 июля генеральный совет собрался в Лондонской штаб-квартире 27 июня. Индийскую, Европейскую и Австралийскую секции соответственно представляли Б. Кийтли и Дж.Р.С. Мид, генеральные секретари первых двух, и А.П. Синнетт как представитель Дж. Стэплса, генерального секретаря третьей. Конечно, председательствовал я, как президент-основатель. Американская секция была тогда в переходном состоянии от старой хартии к новой и находилась под управлением особого комитета, назначенного в сумаррагском исполнительном письме. До образования Скандинавской секции оставалось ещё несколько недель. Секретарём собрания председательствующий назначил Дж. Мида. Сделав несколько предварительных замечаний, он поставил на рассмотрение генерального совета следующее:

«Генеральному совету Т.О.

Нижеподписавшийся сим предоставляет вам копию исполнительного письма от 5 июня сего года, в котором признаётся отделение Американской секции от материнского Общества. Его хартия и хартии согласившихся с этим его отделений, а также дипломы всех членов, голосовавших за акт об отделении, и объявивших, что Теософического Общества с 1878 года де юре не существует, упраздняются. Вопрос этот ставится перед вами чтобы вы приняли такие меры, какие сочтёте уместными, согласно разд. 1 статьи VI правил.»

М-ром Синнеттом было предложено, а м-ром Кийтли поддержано, что исполнительное письмо президента от 5 июня 1895 года следует одобрить и ратифицировать генеральным советом, уведомив об этом секции. Это было принято единогласно и легализовало действия президента по отношению к Американской секции и меры, принятые им для ведения дел секции до того, как будет выпущена новая хартия и рекомендована кандидатура генерального секретаря.

Затем президент-основатель зачитал для сведения совета следующий документ, и он был поддержан и включён в опубликованный отчёт о заседании:

«Генеральному совету.

Хочу изложить перед вами несколько замечаний насчёт недавно выдвинутых предложений по изменению устава Теософического Общества. Мне нет необходимости разбирать их в подробностях, поскольку меня интересуют лишь основные принципы. Должны ли мы существенно менять устав, по которому мы столь неплохо работали так много лет? Если да, то должны ли мы это делать второпях, под действием чувств, или действовать неторопливо и обдуманно? Я склоняюсь ко второму, поскольку не вижу достаточных причин для спешки, которая неблагоразумна и зачастую оказывается фатальной для благого дела. Наш нынешний устав был для нас достаточно прочным мостом, по которому мы шли, и существенных недостатков в нём не обнаруживалось. В то же время он может быть улучшен, и я, как президент, более, чем кто-либо другой заинтересован в его улучшении, ибо в конечном счёте именно на мои плечи ложится груз ответственности. Я буду считать улучшением любые новые пункты, которые облегчали бы мне исполнительные решения, позволяющие справляться с кризисами, подобными тому, через который мы только что прошли с делом Джаджа, и который успешно закончился лишь с его уходом с должности и из членов.

И если бы не неуклюжий и дорогостоящий способ созыва судебного комитета, я бы мог уладить дело уже давно, тем избавив нас от множества трений, неприязненных чувств, партийных размежеваний и расходов. Я имел и применял самые широкие исполнительные полномочия с самого начала истории нашего Общества, т.е. ещё до того, как мы уехали из Нью-Йорка в Индию, и до недавних пор, когда начались подновления устава, изменения в правилах и связывание президента ограничивающими красными ленточками. Мой опыт в правительственных делах, а также частных обществах и корпорациях убедил меня, что с честным и способным человеком в качестве управляющего чем меньше правил и препятствующих формальностей, тем лучше пойдёт работа и тем более успешным и процветающим будет общества, бюро, департамент или компания. А с нечестным и неэффективным управляющим умножение правил тоже не даст ничего хорошего; единственное средство — эта смена администрации. Нужно также учитывать, что в нашем Обществе действия президента подлежат утверждению генеральным советом, а потому президент не является самодержцем. Пожалуйста, не полагайте, что мои замечания вызваны какими-то личными соображениями, ибо это не так. Я всегда был готов уступить свою должность лучшему человеку; готов я это сделать и сегодня. Я не хочу оставаться президентом ни днём дольше, чем мои услуги будут необходимы для пользы нашего Общества. Это стало самóй моей жизнью, самой дорогой моему сердцу целью, и я не пренебрегу никаким делом, которое бы могло способствовать его благу, и без колебаний пойду ради него на любую жертву.

Среди критических замечаний по нашему уставу, которые на мой взгляд имеют некоторый вес, я укажу замечание по формулировке нашей третьей цели. Нас уверяют, что поддерживая исследования „психических сил, скрытых в человеке“, мы подпитывали жажду феноменов и открыли дверь злоупотреблениям, которые навлекли на нас много бед. Когда видишь, как легко обманывающиеся психисты и хитрые шарлатаны собирают вокруг себя толпы слепо ищущих „сил“ и более открытого общения с невидимыми учителями, можешь начать поддерживать взгляды тех, кто хотел бы изменить фразеологию нашей третьей цели. Сам я был бы рад, если бы отныне для каждого человека в нашем Обществе выдача каких-либо учений как от авторитета считалась бы серьёзным нарушением. Ведь я всегда считал (и могу это доказать, отослав к печатным свидетельствам, датирующимся ещё 1853 годом), что ценность любого учения ни в малейшей степени не увеличивается добавлением к нему авторитетного имени. Придерживаясь такого мнения, я был бы скорее рад, чем расстроен, каким-то изменениям в формулировке третьей цели. Есть и другие изменения, которые несомненно было бы хорошо внести, например, убрать идею географических границ при образовании секции. Есть и ещё другие, но, как я сказал ранее, я определённо против опрометчивых действий, и не рекомендовал бы никаких изменений без рассмотрения и голосования вз всех секциях и окончательной ратификации конституционным большинством генерального совета (глава V, разделы 1, 2 и 3).

Некоторые, как я вижу, ошибочно полагают необходимым изменить устав так, чтобы можно было создавать новые секции, обладающие автономией. Однако взгляда на разделы 7–11 статьи III и последнее предложение раздела 4 её же достаточно, чтобы удовлетворить их, т.к. президент имеет полномочия, „по убедительным причинам“ образовывать новые секции, устанавливать их территориальные границы, наделять их автономией, подтверждать их правила и давать им полномочия выпускать его властью и от его имени хартии и дипломы. Со своими нынешними полномочиями я могу, если это покажется мне целесообразным, создать одну или дюжину новых территориальных секций внутри зоны любой из существующих секций так же легко, как я бы мог создать их в Африке, Южной Америке или на любом другом континенте, где ещё не утверждена секция. Единственное условие — чтобы семь утверждённых отделений Общества в указанной области вместе обратились ко мне с просьбой выпустить такую хартию. Исправление, которое я хотел бы предложить, состоит в том, чтобы вычеркнуть слова „территориальная“ и „географическая область“ отовсюду, где они встречаются в связи с идеей секции.

В этом вопросе мне лучше всего будет внести ясность касательно разницы между автономной секцией Общества и отколовшейся секцией. Секция любой публичной организации является её частью, подчиняющейся её уставу и находящейся под правлением совета и исполнительных должностных лиц. Она не может быть свободна от уставных ограничений, в которые также включаются решения, принятые в результате голосования, проведённого согласно уставу его высшим управляющим собранием. Потому секция нашего общества может быть автономной полном смысле слова — то есть может с одобрения президента принимать свои собственные правила и местные нормативные акты, с условием, однако, что они „не будут противоречить целям и правилам Теософического Общества“ (см. статью III, раздел 10). А генеральный секретарь секции в силу своей должности является секретарём Общества и членом генерального совета, который наделён правом „общего управления и администрирования Общества“ (см. статью V, раздел 1) и принимает решения по своим действиям „большинством голосов“ (раздел 2). Если при голосовании совета секретарь секции оказался в меньшинстве, у него нет другого выбора, кроме как подчиниться, как сделал бы любой другой член при голосовании по внесённому им предложению. И опять же, секция — не отдельная организация, а часть международной, известной как Теософическое Общество, созданная на конкретной территории или в конкретной стране для удобства администрирования; она не имеет права менять своё подчинённое положение по отношению к Обществу и изменять свои правила без санкции президента, избирать „президента“ секции, будь то временно или постоянно, наделять незаконно избранное (в нарушение статьи II, раздела 7) должностное лицо незаконным титулом или бóльшим сроком полномочий, чем предписано уставом, или отрицать правовой статус Общества (тем самым объявляя недействительными выпущенные им хартии и дипломы, выданные членам в подтверждение их членства). Всё перечисленное — акты демонстративного неповиновения, восстания и провозглашения независимости, и эти шаги были предприняты бывшей Американской секцией на законно созванном съезде, как было сообщено мне м-ром Джаджем в официальном письме, подписанным им в его новой президентской должности. У меня не было другого выбора, как принять ситуацию, признать восстание свершившимся фактом и официально упразднить секцию, лишить хартий взбунтовавшиеся отделения и упразднить дипломы тех членов, которые своим голосованием сами признали их недействительными — просто ничего не значащими бумажками. Излишне говорить, насколько печальной для меня была необходимость предпринять все эти действия, ибо со многими из наших прежних американских сотрудников я связан узами личной привязанности и уважения. Но долг потребовал от меня пожертвовать своими чувствами, и я не мог воздержаться от этих действий. Наша ассоциация имеет чисто добровольный характер, и я не могу применять ни малейшего принуждения к верности ей — я могу лишь дать ход объявленной ими личной независимости, формально освободив их от их членства. Более того, большинство отделения является его голосом — его управляющей властью и законным представителем на время, — и я был вынужден принять голосование большинства членов отделения за бостонский акт об отделении как выражение воли отделения перестать быть частью Теософического Общества, основанного в 1875 году, и отныне стать частью нового Американского общества, основанного в 1895 году, и упразднить его прежнюю хартию. Аналогично, когда большинство любого отделения проголосовало за верность и отвергло раскол, моим долгом было официально признать и утвердить это, оставив хартию ложи в руках верного нам большинства. Конечно, меньшинство в любом случае имеет право покинуть большинство, у которого осталась хартия, и организоваться в качестве нового отделения того общества, которое они выбрали. Мне было неприятно узнать, что это самоочевидное правило парламентской процедуры и этики не понято некоторыми из наших прежних американских сотрудников, которые к своему удивлению обнаружили, что лишились членства в обществе, которое они полюбили, и для которого многие из них принесли большие жертвы. Для всех таких, будь это отдельные члены или отделения, двери будут всегда открыты, чтобы они могли вернуться.

Совсем другое дело, если бы бостонский съезд работал в соответствии с уставом. Его участники могли бы, например, указать, какие изменения они желают внести в правила секции, и согласно статье III, разд. 10, направить их мне на утверждение. И я бы считал себя обязанным одобрить и утвердить все изменения, которые не противоречат уставному единству и международному характеру Теософического Общества как целого; автономия секции возросла бы, и не было бы никакого бунта. Но я бы никогда не утвердил никаких изменений, в которых предлагалось бы сделать Американскую секцию и её генерального секретаря более независимыми от генерального совета, президента или устава Теософического Общества, чем другие секции и генеральные секретари, или которые давали бы президенту (что есть титул, вводящий в заблуждение) новую печать или новую форму диплома. Если бы я так сделал, то это было бы эквивалентно моему согласию нарушить устав и расколоть Общество на части. Если бы я утвердил 50 новых и автономных секций, это не ослабило бы Общество, пожалуй оно бы улучшилось, хотя я всегда считал, что „в единстве — сила“. Но позволять одной секции становиться независимой от центрального контроля, издеваться над властными полномочиями центра и объявлять незаконными его хартии и дипломы было бы таким же плохим примером управления, как если бы Великобритания утвердила отделение и независимость Шотландии, Англии или Ирландии, или Соединённые Штаты позволилил бы Вирджинии или любому другому штату установить независимый суверенитет, противоречащий федеративному контракту между штатами и союзом. Пагубный пример, показанный в Бостоне, приносит свои естественные плоды в виде одного или более предложений, которые сейчас распространяются для сбора под ними подписей, и которые не могут толковаться иначе, как планы создания новых теософических обществ. Надеюсь, что те, кто продвигают эти планы, смогут всесторонне и без предрассудков рассмотреть этот вопрос, прежде чем настаивать на их осуществлении.

Если семь европейских отделений не удовлетворяет то положение, при котором они остаются в нынешней Европейской секции, они могут совместно обратиться ко мне с петицией. чтобы образовать отдельную секцию, и я сделаю это, если, как было объяснено выше, предлагаемые ими правила составлены так, что согласуются с ныне действующими положениями устава и правил Теософического Общества. Я также готов утвердить хартиями новые секции в таких странах как, например, Швеция, Голландия, Германия и так далее, если ко мне обратятся и обратят моё внимание на веские причины к этому.* В то же время я хочу, чтобы вашим секциям стало ясно, что по той же причине, по какой я упразднил хартии Американской секции и её восставших отделений, а также дипломы согласившихся с этим членов, я распущу любое другое отделение в любой части света, если оно большинством голосов своих членов примет и одобрит акт раскола, принятый на бостонском съезде, и упраздню дипломы голосовавших с этим большинством.

__________
* Фактически с тех пор этот принцип применялся и с хорошими результатами. Мною были выпущены хартии для Голландской, Скандинавской, Французской, Германской и Итальянской секций.

Это, вам следует заметить, никак не связано с личными качествами членов, упорствующих в неподчинении — это просто процедура действий по уставу, которые президент и генеральный совет обязаны предпринять, и за пренебрежение которыми мы можем быть отправлены в отставку. Это подтверждение права каждого члена на свободное личное суждение и действие: если он восстаёт против нашей власти, отрицает правовой статус нашего Общества и действительность наших хартий и дипломов, мы даём ему с миром уйти с нашими самыми добрыми пожеланиями его духовного блага, и это конец наших взаимоотношений.»

Поскольку должность вице-президента была объявлена в Сумаррагской исполнительной записке освобождённой м-ром Джаджем в силу устроенного им раскола, президент-основатель перед закрытием собрания совета выдвинул на эту вакантную должность Алфреда Перси Синнетта. М-р Синнетт принял эту номинацию, и секретарю было поручено опубликовать протоколы собрания для общего сведения.

Затем генеральный совет разошёлся без объявления даты следующего собрания.

Чтобы исполнить формальности, 27 июня в Лондоне была выпущена исполнительная записка о назначении м-ра Синнетта и разослана генеральным секретарям секций со следующим запросом: «Просим вас устроить в ваших секциях голосование по этой номинации и сообщить мне результаты в течение трёх следующих календарных месяцев, как предписано правилами».

К 17 сентября поступили утвердительные результаты голосования всех четырёх существовавших тогда секций, и в Лондоне была выпущена исполнительная записка, объявляющая Синнетта «конституционно избранным вице-президентом, подчиняющимся условиям, предписанным нашими правилами». В настоящее время, как показывает опыт, для получения результатов голсования генерального совета по любому вопросу, представленному его членам президентом-основателем, требуется шесть месяцев, а когда в наши реестры добавятся планируемые секции в Южной Америке, Южной Африке, на Кубе и других отдалённых территориях, требующееся время станет ещё больше.

Предпринятые нами своевременные действия спасли ситуацию, вырвав у раскольников столь желанный приз и вытеснив их за стены нашей крепости, где им оставалась лишь партизанская тактика. План долго ими вынашивался, и похоже, они ожидали одним наскоком захватить всё Общество, как это им удалось сделать с Американской секцией. Не хочу использовать резких слов, поскольку я убеждён, что за исключением Джаджа и нескольких других в массе своей отколовшиеся были столь же искренни в своих убеждениях, как и конфедераты, поднявшие оружие против правительства. Но они сделали в своих расчётах несколько роковых ошибок, в числе которых была недооценка популярности Анни Безант. Вероятно, Джадж считал себя влиятельнее её и знал, что она никогда не прибегнет к обманной политике, которую он успешно применял против неё и некоторых её соратников по Европейской секции. Он хотел хитростью получить над ней преимущество (как ему удалось отсрочить её поездку в Индию) и принудить её хранить молчание, если не удастся нейтрализовать её полностью. Другой такой ошибкой было игнорирование членов с сильным характером, не являвшихся его последователями — как Синнетт, Джордж Райт из Чикаго, Мид, Стёрди, Стэплс, Фуллертон из Нью-Йорка, Оливер Фёрт, ведущих деятелей Индийской и Австралийской секций, сторонников Анни Безант в Великобритании, подобных Бертраму Кийтли, и в других местах, которые естественно встали на её сторону, сравнив их характеры и осудив всё его поведение. Наконец, он не учёл меня и стоящую за мой силу — силу Истины, Справедливости и Честности нашего дела, непоколебимые уставные основы нашего Общества, и величайший из всех факторов — Учителей, которых я так долго знал, которым так долго служил и которые подтвердили мои официальные полномочия даже когда наши лондонские члены меня бойкотировали.

О том, как план раскола был продавлен через бостонский съезд, мне сообщили представители оставшегося верным нам меньшинства, среди которых был д-р Ла Пьер из Миннеаполиса. Им мы обязаны теми сообщениями, из которых я теперь составляю эту историю. Мои информаторы сообщили, что Джадж использовал власть, которую имел над членами В.Ш.Т. (Восточной школы теософии), группы доверенных учеников, которую образовала Е.П. Блаватская и которая после её смерти управлялась Безант и Джаджем. Он выпустил манифест, упомянутый в августовском номере за 1903 г. с публикацией листов дневника (глава XIX), в котором нелепо смещает свою помощницу, объявляет себя единственным главой школы — в ряду апостольской преемственности от Е.П.Б. — и единственным живущим агентом адептов. В отделения этой школы в Америке были разосланы циркуляры, и было устроено так, чтобы представители этой школы и были избраны делегатами на бостонский съезд.

Поскольку я хочу быть совершенно честным и беспристрастным, я должен сказать, что д-р Бак в письме ко мне, написанном в мае 1895 г., с негодованием отвергал обвинения в том, что для контроля над бостонским съездом Джаджем и его друзьями был использован механизм В.Ш.Т. Однако нельзя отрицать, что циркуляр В.Ш.Т., кратко изложенный в августовском номере «Теософиста» (см. гл. XIX), был выпущен им как секретный документ, поскольку это уже о многом говорит. Более того, 31 мая, через месяц после раскола, д-р Бак послал мне другое письмо, копию своего собственного циркуляра (без даты), адресованного «членам, отдлелениям и секциям Теософического Общества». Это, как видно из следующей выдержки, документ, достойный внимания.

«Есть готовый и действенный способ окончить ожесточённую борьбу, которая уже сделала наше Общество посмешищем. А именно — разделение секций, упразднение постов президента и вице-президента, предоставление каждой секции полной автономии, или самоуправления. Иначе говоря, они будут подобны Канаде, которая самоуправляема во всех отношениях, имеет свои законы, законодательные органы и правителя, хотя и остаётся ещё в Империи. Поскольку основные из тех, кто противостоят Джаджу, сделали всё возможное, чтобы сместить с должностей и президента, и вице-президента, они не могут найти разумного основания жаловаться на то, что мы решили поступить, как указано выше, и призываем их к сотрудничеству путём голосования таким же образом. Это даст Американской секции возможность оставаться с м-ром Джаджем и продолжать с ним работу, которая в прошлом была столь успешной и удовлетворительной. До смерти президента вице-президент не получает никаких служебных обязанностей, так зачем же нам разрушать наше движение из-за пустого названия?

Секции настолько разделены, нынешние расколы и борьба будут продолжаться годами, и даже тогда не будет урегулирования, удовлетворительного для всех сторон. Одни будут верить в виновность Джаджа, другие — в то, что его преследуют и оскорбляют. Это показали попытки, предпринятые в прошлом июле в Лондоне. На поездки туда из самых удалённых уголков мира были потрачены тысячи долларов, и три недели было посвящено попыткам прийти к окончательному согласованию. Было достигнуто заключение, наилучшее из возможных при тех обстоятельствах, принято единогласно и без протестов, и делегаты, включая обвинителей и защитников, отбыли восвояси. Однако теперь всё дело возродили, причём с обвинениями более резкими, осуждениями более общими, чувствами более возбуждёнными и при всём этом предлагаются новые собрания и суды. При таких обстоятельствах и с учётом ранее пройденной нами истории, всё это — крайняя глупость.

Я не прошу кого-либо из членов Т.О. или какое-либо его отделение выносить суждение о Джадже или его обвинителях, поскольку хорошо в курсе, что такое суждение не будет иметь никакой ценности без владения всеми фактами до последнего, включая то, какую роль, если таковая была, играли в наших делах Учителя. Но я прошу отделения и членов Американской секции поскорее положить конец борьбе — единственным способом, сейчас возможным.

Т.О. так разрослось и стало таким громоздким и трудноуправляемым, что по моему разумению разделение секций (даже без наших нынешних неприятностей) скоро станет настоятельной необходимостью. Пусть каждая секция сохранит нынешние организацию и название, но будет просто управлять своими делами сама. И никакое общее исполнительное или должностное лицо не будет иметь юрисдикции по всему земному шару.

Почётный титул президента-основателя принадлежит одному полковнику Х.С. Олкотту, и Американская секция должна будет в будущем признавать это, как и раньше, и относиться к нему как к брату, воздавать ему все почести и высоко ценить за его долгое и неустанное служение.*

То, что предлагается сделать, вместо того, чтобы способствовать борьбе между секциями, является единственным способом обеспечить гармонию. Мы без всяких официальных ограничений можем соревноваться друг с другом как индивидуальности, отделения и секции, во всех благих словах и делах. Мы можем быть партнёрами как секции на той же основе и помогать друг другу как и сейчас в том мирном и братском соревновании, которое лишено вражды.

Потому я призываю Американскую секцию единогласно проголосовать за отделение и объявить полную автономию, а затем приступить к реорганизации секции на этой основе и сделать её в лучшем смысле слова эффективной в продвижении настоящего братства людей по направлениям, начертанным Учителем и Е.П. Блаватской.»

__________
* То есть послать ему похвальный сертификат, а материальной поддержки не оказывать. Джадж же будет «пожизненным президентом» своей секции, а любая другая секция будет устроена аналогично.

Читатель, следивший за моим рассказом, оценит этот циркуляр так, как он того заслуживает, ибо он точно предвосхищает тот порядок действий, которому следовали отколовшиеся на бостонском съезде. Он был разослан по отделениям (или по должностным лицам отделений, на которых можно было положиться в том, что они дадут ему правильное применение, ибо должностные лица одного из влиятельных отделений сообщили мне, что ничего не знали о нём до съезда, и что получившие хранили его от них в секрете) в подходящее время, чтобы повлиять на выбранных делегатов. Фактически мой бывший друг д-р Бак, посылая мне копию циркуляра, который я процитировал, 31 мая писал мне, что это был документ кампании, который и привёл к совершённым в Бостоне действиям. С благонамеренной откровенностью он советует мне — как сделали Джадж, Паттерсон, Рэмбо, Ниршаймер и другие их лидеры — принять это как свершившийся факт, ратифицировать акт отделения и рекомендовать другим секциям поступить аналогично: и тогда у нас будет мир. Джадж дошёл до того, что в одном из своих писем просил меня объявить, что я знаю, что он связан с Учителями и обладает психическим силами, намекнув, что если я сделаю это, то могу рассчитывать на такую же финансовую поддержку штаб-квартиры, как и раньше! Вот поистине комплимент моей невинности, достойной ягнёнка! Настоящий же план держали в секрете, посвятив в него лишь некоторых избранных лидеров, а остальные делегаты пошли за ними подобно овцам, идущим в загон к станку, где им ставят клеймо.

Вечером 20 апреля состоялась закрытая встреча, на которой м-р Джадж, д-р и миссис Кийтли из Лондона, господа Фусселл, Клод Райт, Паттерсон и президенты отделений Теософической Корпорации (федерации) Новой Англии составлили программу съезда, написали проект резолюции об отделении, новую форму устава и правил, и провозгласили себя комитетом по резолюциям. На другой такой встрече 27 апреля, за день до съезда, принимал участие и д-р Бак из Цинциннати, а также те из «верных» делегатов, которых удалось собрать. Это незаконное собрание ратифицировало принятое на предыдущей встрече. Когда собрался съезд, д-р Бак, конечно же, был избран председателем, а двое других заговорщиков, как мне следует их называть, господа Райт и Фусселл, секретарями. О правомочности делегатов решение выносила номинальная мандатная комиссия! Все представители отсутствовавших делегатов были назначены, естественно, из «дружины» Джаджа. Делегат от отделения «Ишвара» голосовал за раскол, противоположно поручению своего отделения. Но это не имело значения, поскольку как всё будет устроено, было известно заранее. Письма от сочувствующих из Европы приободряли Джаджа. Среди них было одно особенно оскорбительное по отношению к Безант — от д-ра Франца Хартманна, которое было столь яростным, что, как полагают, д-р Кийтли, зачитывая его, пропустил часть, а требование верного меньшинства его опубликовать было по предложению Джаджа отклонено подавляющим большинством.

Резолюция отделения «Ишвара», осуждающая раскол и подписанная примерно 90 членами, была выброшена.*

__________
* Резолюции, принятые отделением Т.О. «Ишвара» на регулярной встрече во вторник вечером 19 марта 1895 года.
Ввиду того, что вследствие известных обвинений, выдвинутых против нашего вице-президента У.К. Джаджа и того, что он не дал на них ответа, который был бы удовлетворителен для большинства членов Теософического Общества, и поскольку эти обвинения вместе с памфлетом «Очень сильно разоблачённая Изида» имеют настолько серьёзный характер, что подрывают единство Т.О. и дискредитируют его истинные цели, было решено:
Что хотя отделение «Ишвара» всегда признавало долгие и искренние труды вице-президента У.К. Джаджа на благо Общества, мы чувствуем, что было бы правильнее всего ему освободиться от этих висящих на нём обвинений во лживости, даже если в них нет ни тени правдоподобия, и особенно — потому что девиз нашего Общества — «Нет религии выше Истины».
Далее было решено, что хотя отделение «Ишвара» само не составляет суда, который мог бы решить, виновен ли У.К. Джадж, мы очень надеемся, что он освободит себя от висящих на нём обвинений, а потому мы, члены отделения Т.О. «Ишвара» на этом собрании требуем, чтобы У.К. Джадж незамедлительно откликнулся на призыв, поступивший от Европейской, Австралийской и Индийской секций, а также от меньшинства Американской, и ушёл в отставку с поста вице-президента Теософического Общества до того срока, пока обстоятельства не позволят опровергнуть выдвинутые против него обвинения.
Также было решено, что эти резолюции должны быть представлены на съезде Американской секции Т.О. нашим делегатом или его заместителем, включены в протокол отделения, копия которого будет направлена президенту-основателю Х.С. Олкотту.
(Подписано 15 «за» и 7 «против»).

Затем появился безукоризненный и уставной отчёт так называемого «комитета по резолюциям», а с ним — психологический момент! Когда была зачитана статья об избрании м-ра Джаджа постоянным президентом «Теософического Общества Западного Полушария» (sic), делегаты под предводительством управляющих поддержали её громкими криками. При голосовании 195 голосов было подано «за» и 10 «против». Затем на собрании началось сумасшествие. Перед этим м-р Фуллертон красноречиво выступил, убедительно показав, что «для предлагаемого отделения нет иного повода, как необходимость освободить м-ра Джаджа от необходимости отвечать на выдвинутые против него обвинения», как сообщалось в письме ко мне от 5 мая. Но, продолжает мой корреспондент, «делегаты остались глухи и его словам — они собрались для определённой цели и должны были её осуществить». В заключении мой друг предлагает мне, как президенту, выпустить заявление, в котором бы я просил членов Общества в Соединённых Штатах и Канаде снова объединиться в форме «Американской секции Т.О.». Не помню, где и когда я получил это важное письмо, но кажется, оно было послано через миссис Купер-Оукли. Возможно, я получил его, сойдя на берег в Марселе, а возможно, и в Лондоне по возвращении из Испании.

Конечно, верные члены нашего Общества повсюду в Соединённых Штатах предпринимали активные шаги, чтобы спасти секцию от катастрофы. Джордж Э. Райт, президент Чикагского отделения, оказался тогда крепким столпом, и его энергично поддержала мисс Н.Э. Уикс, секретарь отделения. В значительной степени благодаря им удалось избежать примыкания их отделения к расколу и зародить надежду в других отделениях. В пользу этой версии в моих архивах нашёлся следующий документ:

«Комитет Теософического Общества центральных штатов.
Ул. Ван Бюрена, 26, комн. 48.
Чикаго, 1 июня 1895 г.

Х.С. Олкотту, президенту Теософического Общества и председателю исполнительного совета.

Уважаемый сэр!

Нижеподписавшиеся созданные и составленные по правилам отделения Теософического Общества своими уполномоченными должностными лицами обращаются, чтобы быть официально признанными в качестве Американской Секции Теософического Общества. В случае удовлетворения этого запроса мы хотели бы назначить м-ра Александра Фуллертона в качестве её временного генерального секретаря до выборов должностных лиц на следующем регулярном съезде в апреле 1896 г.

Чикагское отд. — Джо. Э. Райт, през., Нэтта Э. Уикс, секр.
Отд. Ишвара — Дж.У.Б. Ла Пьер, временный през., Рут П. Клоусон, врем. секр.
Отд. Бойз — миссис С.С. Вуд, вице-президент, миссис И.И. Эйфи, секр.
Ложа Золотые Врата — Д.Дж. Лэмори, през., У. Дж. Уолтерс, секр.
Маскегонское отд. — Ф.А. Нимс, през., С.Э. Шерман, секр.
отд. Порт Таунзенд — Роберт Лаелл, врем. през. (за Луиса Томаса, в отсутствие президента и вице-президента), Луис Томас, секр.
Отд. Нарада — Ида С. Райт, през., Артур Л. Найт, секр.
Отд. Вилламетт — Льюис А. Уорд, през., Э. Эдвина Пауэлл, секр.
Отд. Индра — Джон Хилесс, през., У.Дж. Уорд, секр.»

На съезд в Лондон, чтобы представлять на съезде верное меньшинство и передать вышеприведённый документ, была послана д-р Мэри Уикс Бёрнетт, которая тогда, как и всегда, была одним из самых активных членов нашего Общества. Однако на сбор подписей под ним было потрачено так много времени, что ей пришлось ехать без него, а сопроводительное письмо м-ра Райта ко мне было отправлено лишь 26 июня. Тем временем помимо поддержки этих девяти отделений он получил уведомления о согласии от отделений в Толедо, Торонто, Лос Анджелесе, Восточном Лос Анджелесе и Лас Вегасе. М-р Райт сообщил, что он передал регистрационную книгу и архив писем секции м-ру Фуллертону, который должен был действовать в качестве генерального секретаря. Я был рад обнаружить, что к моему удовлетворению исполнительная записка из Сумарраги охватила все аспекты важного документа, процитированного выше. Присутствие Уикс Бернетт на съезде Европейской секции доставило всем немало удовольствия, и её попросили передать братские послания поддержки м-ру Райту и других сохранивших нам верность членов, которых она представляла.

Новая хартия для Американской секции, обещанная мною в исполнительной записке из Сумарраги, была выпущена мною в Лондоне 7 июля, но датирована задним числом 28 апреля 1895 года (см. приложение к «Теософисту» за август 1895 г., с. xiv) и отправлена м-ру Фуллертону как временному генеральному секретарю. Таким образом пробел был заполнен и переучреждённая секция отправилась в путь.

В сравнении с подавляющим большинством отколовшихся, это была очень слабая дружина, но всё же это было работающее и эффективное ядро, поскольку состояло из людей предельно искренних и серьёзных, что было доказано ходом событий. Далее мало что остаётся рассказать. Как мы выстояли это потрясение, как Общество продолжало год за годом укрепляться и расширяться, и так общеизвестно. Бедный Джадж — получив желанную власть и президентский пост, на который он был избран пожизненно, он прожил менее года, истощаемый смертельной болезнью. Оказалось, что он лишь вкусил «плод мёртвого моря» — прекрасный с виду, но с прахом внутри. С помощью своей главной вдохновительницы, г-жи Тингли, он сделал всё, что мог, чтобы сделать своё общество сильным соперником нашего, выпустив, среди прочих, увещевательные циркуляры вроде следующего:

«Уведомление для неприсоединённых членов.

Нью-Йорк, 4 мая 1895 г.

Дорогой друг!

1. На IX годовом съезде американских теософических обществ (отделений), состоявшемся в Бостоне 28–29 апреля 1895 г., была объявлена ПОЛНАЯ АВТОНОМИЯ упомянутых обществ и принято название „Теософическое Общество в Америке“ вместе с уставом. Резолюции, объявляющие таковую автономию, следующие:

Поскольку рост теософического движения в Америке был феноменальным, а его происхождение и методы работы непохожи на таковые любого другого движения современности, и поскольку все разные формы организации, через которые с 1878 г. прошло то, что известно как „Теософическое Общество“ были исключительно результатом роста, а не голосования, и принимались время от времени, чтобы соответствовать требованиям момента, просто де факто, а не де юре;

И поскольку с другой строны, объединение отделений в Америке было регулярно организовано в 1886–87 годах, и поскольку мы переросли нынешнюю форму организации Теософического Общества, и поскольку обязанности общих должностей упомянутого общества не были существенны для реальной работы любой из секций или движения в целом, а занимающие их на федеральном и общем уровнях лица, находясь на больших расстояниях друг от друга, неизбежно оказываются незнакомы с условиями работы и нуждами секций, кроме своих собственных;

И поскольку федерация всех отделений мира не является существенно важной для реальной работы любой секции теософического движения как целого;

И поскольку в Теософическом Обществе возникли условия, противоречащие принципу всеобщего братства, которые могут оказаться фатальными для существования всего движения, постановили следующее:

Во-первых, Американская Секция, состоящая из отделений Теософического Общества в Америке, собравшись на съезд, сим принимает и провозглашает свою полную автономию и отныне будет называться „Теософическим Обществом в Америке“.

Во-вторых, администрирование его дел будет определяться уставои и правилами, в любом случае предусматривающими следующее:

а) Его основополагающей целью будет объединение отделений с целью образования ядра всеобщего братства без каких-либо различий; второстепенными же целями будут изучение древних и современных религий, наук и философий, провозглашение важности такого изучения и исследование необъяснённых законов природы и психических сил, скрытых в человеке;

б) Пожизненным президентом будет Уильям К. Джадж с полномочиями назначить себе преемника, а вице-президент, казначей и исполнительный комитет будут избираться ежегодно.

в) В местных делах отделения будут обладать автономией;

г) Ежегодный съезд с соразмерным представительством;

д) Территориальные комитеты для пропаганды с законодательными полномочиями;

е) Декларируется право каждого члена верить или не верить в любую религиозную систему или философию, не противоречащую всеобщему братству, и провозглашать таковую веру или неверие, что не будет влиять на его положение как члена общества; от каждого требуется такая же терпимость к чужим мнениям, какой он ожидает по отношению к своему.

Постановили, что до окончательного утверждения устава и правил правом выпускать хартии и дипломы для этого общества наделяется президент.

Постановили, что отделения в Америке сохранят свои прежние хартии, а президенту поручается утвердить их в качестве действительных в течение срока, который будет определён.

Постановили, что книги, записи, списки, денежные средства и собственность всякого рода, принадлежащая нам как Американской Секции Теософического Общества, передаются и объявляются принадлежащими Теософическому Обществу в Америке, а их хранителем будет Уильям К. Джадж, но члены нынешней федерации, не желающие продолжать своё членство под новым названием, имеют право по требованию вернуть себе свою подушную долю упомянутых денежных средств.

Постановили, что пока не будет написан и принят упомянутый устав, дела Теософического Общества в Америке будут администрироваться по уставу Американской секции Теософического Общества, где он не входит в противоречие с вышеприведёнными преамбулой и резолюциями. Где же они противоречат, требования упомянутого устава аннулируются, но все положения, касающиеся теософической работы и пропаганды, остаются в силе.

Постановили, что Теософическое Общество в Америке сим признаёт долгую и эффективную службу полковника Х.С. Олкотта теософическому движению, и что ему принадлежит уникальный и почётный титул президента-основателя Т.О., и что, как и в случае Е.П.Б. в качестве секретаря по переписке, у него в этой должности не будет наследника.

Постановили, что регулярное проведение этого съезда на постоянной основе сохраняется, а данный съезд объявляется первым ежегодным съездом Теософического Общества в Америке.

Постановили, что все отделения Теософического Общества в Америке, не проголосовавшие за автономию этого Общества, могут ратифицировать решение этого съезда в трёхмесячный срок с этой даты, и такая ратификация утвердит членство этих отделений в упомянутом Обществе.

2. Вы имеете право принять или отклонить вышеизложенные решения съезда, и в любом случае я прошу вас проинформировать меня о вашем решении. В случае их принятия будьте любезны выслать мне по вышеуказанному адресу свой диплом, чтобы его можно было утвердить как действительный и продлить ваше членство в обществе. Я верну его сразу же. Всё это необходимо, чтобы привести в порядок и сделать полными наши записи.

3. Устав и правила сейчас составляются, и когда будут напечатаны, будут готовы для распространения. Буквальный отчёт о съезде будет выпущен так скоро, как возможно.

4. Взносы неприсоединённых членов подняты до $2 вместо прежних в $1.

Братски ваш, Уильям К. Джадж,
Президент Т.О. в Америке».

Думаю, на этом будет полезно завершить главу. Посмотрим, не представится ли нам затем для рассмотрения что-нибудь более приятное. Наш корабль пробивается через нечто вроде Саргассова Моря плавающих водорослей, но за ними — чистая вода.

Мы увидели, как пренеприятное дело Джаджа прошло через судебный комитет и генеральный совет, и остаётся лишь один этап, прежде чем можно будет закрыть эту страницу нашей истории — а именно, съезд Европейской Секции. Конечно, у съезда не было юрисдикции по этому делу, поскольку на нём была представлена лишь европейская территория, но для его сведения о работе генерального совета нужно было доложить. Вскоре после того, как я занял председательское кресло и объявил собрание открытым, доктором Кийтли и другими представителями раскольничей партии был вручён документ, который оказался обращением братского с виду характера с предложением сотрудничать со всеми группами, огранизованными с целью помощи человечеству. Но когда я стал его читать, истинный скрывающийся под этим мотив стал ясен и очевиден. Он не был адресован мне как президенту Общества и председателю съезда европейской секции, а «европейским теософам на съезде, собравшимся в качестве „Европейской Секции Теософического Общества“», то есть самопровозглашённой европейской секции, таким образом подразумевалось, что нет должным образом образованной европейской секции, а есть лишь конклав отдельных членов. Эта намеренная и ярковыраженная невежливость была слишком очевидна, чтобы дальше удостаивать эту бумагу какого-либо внимания, и конечно, у меня, как ответственного председателя, не оставалось иного выбора, как оставить её непрочитанной на столе. Голосование по этому вопросу было единогласным. Насколько мне известно, в истории нет свидетельств о том, чтобы какая-либо подобная бумага была допущена к оглашению на каком-либо здравомыслящем собрании или съезде. Всё же забавно, что от раскольников, поскольку документ был исключён из рассмотрения, на нас поступали всякие жалобы — на небратское отношение и невежливость. Фактически это было просто продолжение наглого тона, принятого Бостонским съездом, когда было объявлено, что великое международное движение, которое Е.П.Б. и я столь успешно вели в течении многих лет, было «только лишь результатом роста, а не результатом голосования», и что разные модификации, принятые, чтобы «отвечать требованиям момента» были «просто де факто, а не де юре». Джаджисты предложили съезду несколько резолюций подобного тона, которые были, конечно, отклонены; тогда они, в количестве 43, встали и покинули съезд. Раздался огромный вздох облегчения, и с тех пор работа съезда продолжилась в полнейшей гармонии.

А теперь пусть этот чёрный ядовитый и удушливый смог раскола будет унесён в море свежим бризом, который всегда наполняет паруса нашего богато нагруженного корабля. Всё, что нам нужно сказать, в нескольких золотых словах выразил любимый квакерский поэт Уиттиер:

«Облака, встающие с громом,
Поят наши жаждущие души дождём;
Удар, которого боимся больше всего,
Обрушивается, чтобы разбить сковывающие нас цепи.»

Приятным контрастом неприятным ощущениям, вызванным описанными эпизодами, была моя радость встречи с сестрой, с которой мы не виделись несколько лет, и которая была так добра и внимательна к Е.П. Блаватской в те давние времена в Нью-Йорке, когда мы жили в «ламасерии». Это была радостная перемена — я смог отвлечь свои думы от нынешних обстоятельств и вспомнить дни своей юности и долгие годы счастливой жизни в нашей семье с нашими благородными родителями. Я показал ей разные интересные места в Лондоне и вокруг него — мы часто ездили с д-ром Мэри Уикс Бёрнетт и раз или идва с мадам Ле Ру, французской монахиней, настоятельницей испанского женского монастыря, обратившейся в теософию после чтения нашей литературы и убедительных аргументов моего друга Хифрэ. Первый том этих «Листов дневника» был уже в печати, и мне приходилось тратить много времени на вычитку гранок. 9 июля мои поездки по пригородам были прерваны приступом подагры, но на следующий день во второй половине дня я уже был в достаточно хорошей форме, чтобы поехать на обед в дом моих друзей, графa и графини Джерсийских.

Не припомню визита, который доставил бы моей сестре больше удовольствия, чем 11-го числа, когда мы отправились повидеть моего любимого друга на Стрэйтхэм Хилл, спокойствию ума и красоте жизни которого вполне соответствовало очарование мест вокруг его сельского дома.

Среди моих примечательных посетителей в то время была мисс Бёрч, член Т.О. из Саутгемптона, теперь столь известная как жена моего хорошего друга Алана Лео, редактора «Модерн астролоджи» и одного из самых интересных членов нашего Общества в Лондоне. У этой женщины был определённый дар к хиромантии, и думаю, также и к психометрии. Я знаю довольно много людей, которых поражала её способность выяснять разнообразные случаи их жизни по линиям на их ладонях. Нет никакого проку утверждать, что в хиромантии, психометрии, френологии, физиогномии или даже саркогномии д-ра Бьюкэнэна ничего нет, ибо каждый из этих методов в отдельности и все вместе взятые являются указаниями на тот факт, что тело человека выстроено Природой по плану, в котором сила обитающего в этом теле существа сочетается с пластичной материей плоти таким образом, что изучение последней, или, скорее, тела в целом, вознаградится более или менее совершенными (соответственно развитию наших распознающих способностей) догадками о чертах характера его обитателя. Читатель может вспомнить, что проф. Бьюкэнэн, объявляя о своей системе саркогномии, утверждал, что даже если голову человека убрать, его характер можно столь же точно прочитать по развитию тела, как и раньше. Я же со своей стороны придерживаюсь той идеи, что уже выражал ранее — учитывая, что западная и восточная системы хиромантии совершенно различны, и тем не менее, представителям обеих этих школ удавалось в равной мере успешно проследить события жизни своих клиентов, это не столько жёсткая система толкования линий на руках, сколько обладание неким психическим прозрением, которое позволяет хироманту проследить превратности жизни человека. Им-то миссис Лео, по-видимому, и обладает.

Однажды я взял свою сестру к Маскелейну и Куку посмотреть постыдную клевету о нашем Обществе, спектакль «Современное ведьмовство», о котором я уже говорил. Поскольку она была очень привязана к Е.П. Блаватской и между ними завязалась долгая дружба, она была в таком же негодовании, как и я, увидев, в каком непростительно карикатурном виде выставили там нашу общую подругу.

16 июля к нам на обед пришёл наш с сестрой нью-йоркский знакомый Ричард Харт и в своём обычном эксцентричном стиле дискутировал о метафизике с м-ром Мидом, миссис Митчелл, д-ром Уиксом Бёрнеттом и со мной. 17-го из Испании через Париж прибыл мой друг Хифрэ и очаровал наших дам своей отточенной вежливостью и ободряющим разговором. 18-го мы с миссис Митчелл поехали из Лондона в Маргит, где нас гостеприимно приняла миссис Холмс, душа нашей местной группы там. В 8 вечера я выступил с лекцией и отвечал на вопросы до самого отхода ко сну. На следующее утро мы сидели на причале, наслаждаясь целительным морским бризом и наблюдая приехавших на лечение и других посетителей. В течение сезона никакой летний курорт не даёт столь восхитительной атмосферы, как это знаменитое место. Мне было интересно повидать моего старого американского знакомого, комика Дж.Л. Тула, с которым мы, члены клуба «Лотос», провели в Нью-Йорке немало весёлых часов. Видя его немощным стариком, ездящим в инвалидной коляске, и не догадаешься, что он в течение целого поколения занимал лидирующие позиции в мире драматического искусства.

Во второй половине того же дня мы все поехали на поезде в Рамсгит, где мисс Хантер, наша местная предводительница, устроила встречу членов и интересующихся, чтобы они послушали мою беседу. На следующий день мы с сестрой выехали во Францию через Булонь. Ради экскурсии наша радушная хозяйка сопровождала нас в путешествии через пролив. Мы достигли Парижа в 11 вечера и разместились там, где я останавливался обычно — в отеле Гибралтар, тогда находимшемся на улице Сент-Ясинт, но теперь на углу улиц Де Риволи и Сен-Рош.

В течение тех 10 дней, которые д-р Бёрнетт, моя сестра и я провели вместе, мы посмотрели много мест и пользовались всякой возможностью, чтобы получить информацию о гипнотической науке и разновидности терапии, которую практиковал в Ля Салпетьер профессор Шарко. Штаб-квартира нашего движения в Париже была тогда на ул. д’Эстре и находилась в ведении мадам Колли, большой энтузиастки, чьё лицо многим знакомо по групповым фотографиям делегатов, присутствовавших на лондонских съездах. Она содержала комнаты в такой чистоте, что было приятно их посетить. Г-н Хифрэ тоже оказался в Париже, и мы получали удовольствие от его компании 4 или 5 дней, пока он не уехал в Карлсбад пройти свой обычный курс лечения водами. Однажды он взял меня посмтреть на деревню суданских негров, устроенную в ботаническом саду, и более грязной, глупой и грубой группы человеческих существ я никогда не видел. Несмторя на то, что они были мусульманами, у меня сложилось впечатление, что в своей стране они способны на любые жестокости и вероломство, и одного посещения было вполне достаточно, чтобы удовлетворить моё любопытство. 25 июля меня догнала моя немезида накопившейся работы, и в то время как дамы посещали рай парижских магазинов, я оставался дома, чтобы вычитать тридцать гранок своей книги и написать около двадцати писем.

26 июля все мы отправелись навестить нашу старую сотрудницу, леди Кэйтнесс, герцогиню де Помар, в её дворце на авеню Ваграм. Там мы встретили одарённую мадам де Морсье, которая в течение многих лет была незаменимым личным секретарём леди Кэйтнесс и литературной помощницей в теософическом журнале «Ль’Орор», который та несколько лет издавала. Мы с мадам де Морсье были близкими друзьями, и я был всегда очень рад снова встретиться с ней. В тот день она взяла меня с собой к доктору Барадюку, который показал нам замечательные фотографии того, что должно было быть астральным светом, человеческими аурами и космической материей в процессе дифференциации. Что бы это ни было, фотографии были, несомненно, весьма интересными. Были приготовлены клише этих фотографий для одной из его книг по этому предмету, которая следовала за первой, «Жизненная сила»,* экземпляр которой он мне подарил. Тем вечером я отобедал с Хифрэ и проводил его в Карлсбад.

__________
* Dr. H. Baraduc, «La Force Vitale».

27 июля, вооружённый рекомендательным письмом моего знакомого д-ра Бабинского к сменившему его на посту главврача клиники доктору Сукэ, мы посетили Ля Сальпетьер, и д-р Сукэ был достаточно любезен предоставить моим спутницам возможность видеть некоторые из гипнотических экспериментов, которые показали мне профессор Шарко и его главный помощник доктор Бабинский в прошлые мои визиты туда. Он также назначил нам ещё одно посещение через два дня.

А 28 июля по приглашению я отправился в Политехническую школу посмотреть как полковник де Роша делает гипнотические эксперименты для просвещения некоторых своих друзей по научной деятельности. Я не один раз видел, как он их демонстрирует, и всегда находил эти эксперименты весьма поучительными. Будучи свободен от необходимости думать о лечении пациента и следования медицинской методике, он смело погружается в предмет с точки зрения изчающего психологию, не имеющего иного мотива, кроме как узнать о ней что-то новое. Для нас, его товарищам по исследованиям, большая потеря, что ему недавно пришлось выйти на пенсию и закрыть свою лабораторию в Политехнической школе. Несколько опубликованных им книг являются важным вкладом в эту область науки, и я надеюсь, что в своём уединении он сможет написать и другие книги, включающие больше описаний экспериментов с комментариями, которые позволят ему сделать накопленный опыт и свобода от должностных обязанностей.

Как и было назначено, мы с дамами нанесли в Ла Сальпетьер второй визит, чтобы увидеть эксперимент доктора Сукэ с одним из самых знаменитых подопытных профессора Шарко, известным как «Бланш», и ещё одним новым. Среди нескольких успешных опытов доктора постигла неудача, когда я предложил ему, прежде чем сенситив войдёт в комнату, упорно смотреть на блестящую монету на столе и постараться запечатлеть её образ в уме, а когда войдёт гипнотичная девушка, попытаться передать в её ум представленный образ монеты, и сказать, что она может получить монету в подарок, если примет образ. Эксперимент, как уже я заметил, не удался, потому что доктору не удалось создать живой образ монеты, что я ему и сказал.

В тот день все мы отобедали у герцогини, а вечером друг мадам де Морсье, граф де Константэн, уже очень давно экспериментирующий с месмеризмом и ясновидением, привёл по её просьбе в гостиницу одну из своих подопытных. Лучшим из сделанного ею в тот раз было чтение печатного и рукописного текста с залепленными и плотно завязанными глазами.

30 июля наш хороший друг, д-р Уикс Бёрнетт, уехал от нас в Англию и взял с собой мою сестру, чтобы показать ей больше интересных мест. Всё это время издатели ежедневно присылали мне свитки гранок моей книги, которые должны были быть прочитаны и возвращены сразу же, чтобы не заставлять типографию ждать. Во второй половине того же дня мы навестили нашего двоюродного брата, которого я не видел 40 лет, который, естественно, навеял тысячу и одно воспоминание из нашего детства. В 9 вечера мы с миссис Митчелл посетили сеанс во дворце леди Кэйтнесс, проводившийся, как она это называла, «Звёздным кружком». Там была красиво убранная маленькая часовня прямо в старом готическом стиле, с прекрасно выполненным портретом несчастной королевы Марии Шотландской в алтарной нише в конце комнаты. Закрытые боковые светильники освещали её так, что создавалось впечатление живой женщины, ждущей наших приветствий; остальная часть часовни была затемнена. Герцогиня занималась этим уже долгое время и, похоже, была полностью убеждена в подлинности своих связей с покойной королевой через платных медиумов. Одним из них была неопрятная старушка мягком полушёлковом платье, передававшая сообщения ударами и толчками стола. Одно сообщение, адресованное мне, объявлялось пришедшим от самой Е.П. Блаватской, и герцогиня с чувством полной убеждённости спросила меня — разве я не считаю его подлинным? «Почему, графиня», — сказал я, — «вы, как и я, близко знали Блаватскую, и вам придётся признать, что если бы она действительно была здесь, она бы, вместо того, чтобы устраивать такие глупые представления, швырнула бы стол в один конец комнаты, а медиума — в другой!». Мы были с хозяйкой в таких дружеских отношениях, что она не оскорбилась на мою прямоту, но похоже, что она была не готова оставить веру в нанятого ею медиума. Другим медиумом была довольно красивая молодая женщина, очень быстро писавшая за приставным столиком в то время, как шло остальное представление. Когда я прочитал написанную ею статью, я нашёл её достаточно хорошей, чтобы поместить в «Теософисте» как образец лучшего из материалов, даваемых в этом знаменитом кружке. Вот абзац из этой статьи, которую можно найти в апрельском номере нашего журнала за 1896 год под названием «Ясновидение»:

«Какой факт более поразителен для человеческого разума, нежели тот, что громадность небес точно отражается на чувствительном конце зрительного нерва, и что планеты, несущиеся через звёздные пространства с обитателями, населяющими их поверхности, могут содержаться в глазу человека, в то время как он видит мироздание просто потому, что он сосредотачивает и содержит его внутри себя. Так в каждом человеческом глазу повторяет себя одно и то же явление, и безмерное пространство верно приходит к каждому из нас и отражается в этой сияющей искре.»

На следующий день, возвращаясь из Версаля, мы с сестрой посетили великолепную панораму под названием «История века», визуально представлявшую историю Франции за прошедшее столетие. Картина была выполнена так хорошо, а портреты основных исторических личностей нескольких эпох были столь точны, что можно было получить очень живое представление о ходе событий, начиная с предреволюционных дней XVIII века до нынешней эпохи — республики Карно (который впоследствии был убит). Я бы хотел, чтобы наступило время, когда истории в школах можно будет учить таким методом, ибо убеждён, что это было бы более эффективно, чем любой курс зубрёжки скучных книг.

Вечером 1 августа у нас в гостинице был второй гипнотический сеанс с мадам В..., лучшей ясновидящей графа де Константэна. Его результаты были намного лучше, чем в прошлый раз. Помимо чтения с залепленными и завязанными глазами, её заставили продемонстрировать пример очаровывания молчаливой командой месмеризатора — вес её тела ощутимо увеличился, а чувствительность нервов была изменена так, что хотя её кожа стала нечувствительна к прикосновениям, щипкам и даже уколам булавкой или кончиком ножа, она могла остро чувствовать каждое прикосновение пальцем, ножом или булавкой к стакану воды, стоявшему сзади от неё и бывшему вне поля её зрения (перед этим она совсем недолго подержала его в руках у себя на коленях, так что вода могла насытиться аурой её личности). Это всегда очень интересный и поучительный эксперимент. На том сеансе не только граф, но и я испытывал этого субъекта. Она не проявляла никаких признаков сознания, когда я колол её руку и плечо булавкой, но в тот момент, когда моя сестра по моему знаку воткнула булавку в поверхность воды в стакане, женщина вздрогнула и взвизгнула, как будто её действительно укололи булавкой, когда она была в обычном бодрствующем состоянии. Я снова и снова испытывал способность привлекать и отталкивать её умственной командой. Обращаю внимание читателя, что в этот раз месмеризатором было частное лицо, джентльмен, который много лет вёл исследования исключительно для научных целей.

На следующий день, 2 августа, был мой 63-й день рожденья. С мадам Саваль, Жюлем Буа, писателем, и г-ном Бэйи, издателем, мы отправились в Ольнэз-Буа позавтракать с Артуром Арну, президентом нашего главного парижского отделения и известным журналистом. Сам завтрак тоже стоил того, чтобы остаться в памяти, благодаря поданному нам хозяйкой превосходному омлету. Дом занимал небольшой уголок леса Бонди, известного каждому школьнику в связи произошедшей там трагедией. Собака убитого тогда указала в толпе на убийцу своего хозяина, и его передали в руки правосудия.

На следующий день мы среди прочего посетили знаменитый музей Гревэн, собрание восковых фигур, превосходящее коллекцию мадам Тюссо. Рассеянные там и сям по разным галереям фигуры отдельных людей и групп в натуральную величину размещены так, чтобы ввести в заблуждение невнимательного посетителя. Например, садишься рядом с джентльменом, по-видимому, занятым разглядыванием группы восковых фигур перед ним и держащим в руках каталог. Просишь у него разрешения на минутку посмотреть каталог, а когда он не отвечает, обнаруживаешь, что твой молчаливый сосед тоже из воска. В одном из проходов музейный смотритель в форме, кажется, решил вздремнуть в уголке, но при рассмотрении от тоже оказывается восковым. Так посетитель становится несколько ошеломлён и не всегда может отличить живых людей от их лепных имитаций. Когда мы с сестрой сидели на скамейке, я заметил, что некоторые из проходивших мимо пристально нас изучали, пытаясь выяснить, статуи мы или нет. Поскольку я люблю пошутить, это спровоцировало меня на эксперимент. Отодвинувшись на другой конец скамейки и попросив сестру не выдавать меня, я принял неподвижную позу и стал смотреть, уставившись, на один и тот же предмет, контролируя своё дыхание так, чтобы движение моей груди стало почти незаметным. Вскоре подошла компания, в которой была девушка двадцати с чем-то лет, которая остановилась прямо передо мной, разглядывала меня пару минут, а затем толкнула локтем своего кавалера и прошептала: «Смотри, — как живой! Как замечательно сделано! Альфонс, это просто невероятно.» Не сводя с меня глаз, ободрённая моей неподвижностью, она робко подошла, протянула правую руку и коснулась средним пальцем поей щеки! Дальше моей серьёзности не хватило и я улыбнулся, но почувствовав теплоту тела, любопытствующая девушка вскрикнула, вся покраснела и убежала. Моя сестра, всё это время с большим трудом сдерживавшая смех, тут дала ему волю, к чему присоединились все стоявшие рядом.

На следующий день за обедом в доме доктора Барадюка я встретил одного из самых интересных людей, виденных мною во Франции — монаха-доминиканца, чья шерстяная ряса и умное лицо напомнили мне описание великого исторического деятеля Аполлония Тианского. (Кстати, как величественно возвышался на фоне истории тот несравненный человек!) Монах был близким другом семьи хозяев, и мы часами в самом дружеском тоне обсуждали учения восточной и западной философии. В этих весьма образованных аскетах разных религий есть что-то не от мира сего и высокого устремления, что оставляет неизгладимое впечатление в умах тех, кому пришлось с ними соприкоснуться. Неудивительно, что им оказывают гостеприимство принцы, а крупнейшие купцы и другие капиталисты припадают к их стопам, чтобы получить наставления. За свою жизнь я встречал многих из них — индусов, буддистов, мусульман и христиан, и все из них побудили меня к лучшему представлению о человечестве, хотя над ними всеми возвышаются, превосходя их в благоухании речи и сиянии духовности, наши Учителя.

И может ли быть больший контраст с этой встречей с достойным братом, чем изображённая в картинах история одного из самых ужасных бунтов в анналах нашей расы, панорама взятия Бастилии во время Французской революции, где можно увидеть наше человечество в самых его диких и убийственных аспектах — кричащую и дерущуюся толпу, набор добровольцев, и Марата и Эбера, главных дьволов анархии, недвижимо взирающих на бушующую бурю, которую они сами помогли вызвать.

В вечером того же дня мы с сестрой отправились на шоу фокусов Робера Удэна, первоначально основанное самим этим великим иллюзионистом, а после его смерти продолжаемое его учеником и преемником с шотландской фамилией, которую я теперь уже не могу припомнить. Показанные там трюки были чрезвычайно хорошими и озадачивающими. Мы видели вращение стола и подъём его в воздух невидимыми силами, сообщения, передаваемые человеческим черепом и искусственной рукой, которая выстукивала всё, что нужно было передать, на толстых витринных стёклах, выдвинутых в проход между зрителями. Конечно, этот фокус был основан на электричестве. Мы сидели так, что могли очень хорошо видеть эту штуку, но никто из нас не мог выдвинуть какой-либо идеи о природе использованного механического приспособления.

Я всегда любил такие представления, и два дня спустя взял сестру на другое шоу такого рода в театре Изоля. Загадка, представленная нам на этот раз, была демонстрацией передачи мысли, которая, будучи несомненно лишь трюком, была достаточно удивительна, как можно заключить из проверки, которую я устроил его исполнителю, г-ну Альбертини. Я попросил его передать своей ассистентке, мадмуазель Змика, чтобы она спустилась со сцены, села на определённое кресло в зрительном зале и сказала «Vive la Republique!» (да здравствует республика). Без всякого видимого сообщения между ними, она подошла, села на указанное кресло и выкрикнула не совсем то, что я ему сказал, а «Vive la France!». Я полагаю, что в действительности это было даже более удовлетворительно, чем если бы она воспроизвела слова точно, ибо в последнем случае это бы наводило на мысль, что ей незаметно показали их написанными на бумаге, тогда как с изменённым словом это выглядело так, как если бы она приняла саму мысль, а не точные слова.

Но среди наших развлечений я был вынужден снова и снова предоставлять сестре развлекаться одной, когда оставался дома, чтобы выполнить накопившуюся бумажную работу. Так 8 августа я остался в гостинице, чтобы написать главу для «Листов старого дневника». 12 августа мы с сестрой выехали в Брюссель, кокетливый городок, своим нарядным обликом заслуживший прозвище «маленький Париж». Для сведения тех, кого это может касаться, я могу сказать, что жизнь там дешёвая и большая и комфортабельная комната в гостинице вблизи вокзала стоит всего 2,5 франка в день. Мы осматривали там виды и достопримечательности, среди которых был Музей Древностей в башне XV века, где можно увидеть реликвии старины, в том числе домашнюю мебель и утварь, позволяющие изучающему историю легко представить картины повседневной жизни наших предков. После успешного сезона в «Герцогском дворе» в Лондоне владельцы «Вида Венеции» выставили его в Брюсселе. Это самое реалистичное воспроизведение «невесты Адриатики» с её мостами, каналами, гондолами, площадями, магазинами и памятниками. Всё это было освещено электрическими лампами, и там был великолепный оркестр полка Берсальери и превосходный оркестр из Ла Скалы, и бесконечные fantoccini (кукольные спектакли), уличные певцы и процессии весёлых участников маскарада.

На следующий день в этом наступил отрезвляющий перерыв на вычитку гранок и проверку иллюстраций для моих издателей. Я путешествовал так много и по столь многим странам, что меня никогда не удовлетворяет следование натоптанным тропам тех путешественников, которые идут за гидами. Я путешествую туда и сюда в поисках интересных видов, необычных людей, недорогих ресторанов и уютных гостиниц, где можно жить экономично — достаточно знать ещё пару языков помимо английского, чтобы, чтобы неплохо себя чувствовать в любой части света. Эти замечания я делаю по поводу того, что отмечено в моих записях за 14 августа. Я взял миссис Митчелл в ресторан, постоянными клиентами которого были рабочие и где можно было плотно и в чистом месте пообедать за 60 сантимов — или, скажем, за 6 анн или 6 пенсов. К тому же, небогатый путешественник постоянно получает бесплатное развлечение в виде уличных ярмарок, которые можно видеть почти в каждом городе континента. Всюду шум, блеск и движение, магазины переполнены съестным и одеждой, а в интермедиях этого шоу можно встретить тех «фриков», которых с таким юмором описал наш прежний коллега У.Л. Олдэн. В моём дневнике вклеена листовка, рекламирующая «Живого скелета, именуемого Современный Протей», случай которого потряс, если верить рекламе, «всех учёных основных факультетов Франции и Берлина». Думаю, что должен был, или же у наших научных мужей лишь зачаточное воображение, ибо вот какой фейерверк чудес предлагает он своим зрителям:

1. Человек-статуя;
2. Человек-желудок;
3. Жирный человек;
4. Пытаемый человек;
5. Повешенный человек;
6. Человек-скелет;
7. Мёртвый человек;
8. Остановка кровообращения;

[Определённо, человек, который может стать из Дэниэла Ламбера Калвином Эдсоном, сам себя пытал, повесил и убил, после чего вышел и улыбается, это что-то, на что стоит посмотреть.]

9. Остановка сердцебиения и кровообращения по всему телу.

«Самая поразительная для науки вещь — остановка по своей воле сердцебиения, в то время как человек говорит.»

После ещё двух дней знакомства с видами мы отправились дальше, в Антверпен, которого достигли по железной дороге всего за час. В тот вечер нам посчастливилось увидеть Place Verte, или Зелёную площадь, в иллюминации и услышать один из тех прекрасно обученных военных оркестров, которые доставляют столько удовольствия населению, которое в континентальной Европе вполне умеет отличать хорошую музыку от плохой. На следующий день мы слушали мессу в огромном соборе и видели великолепную картину Рубенса «Сошествие с креста». Из Лондона приехала наша подруга доктор Уикс Бёрнетт, привлечённая моей сестрой, с которой крепко подружилась, и следющие три дня мы делали наши вылазки вместе. Затем последовал ещё один день напряжённой вычитки, и как только я освободился, я взял дам посмотреть музей Стеэн, содержащий прекрасное собрание древностей. Вечером все мы пошли на шумную ярмарку, предлагавшую обычные развлечения, а два самых трезвых члена нашего общества — Бёрнетт и я, прокатились на яркой карусели, равно потряся и позабавив мою сестру, которая и не подумала бы так скомпрометировать своё личное достоинство. По правде сказать, мы бы и не стали этого делать, если бы не моё озорное желание увидеть такое воплощение респектабельности и здравомыслия как доктор Уикс Бёрнетт носящейся по кругу на карусельной лошадке. Мне было нелегко убедить её это сделать, и она поставила условие, что президент Теософического Общества должен сесть на следующую лошадку за ней, что я с готовностью и сделал, и мы поехали под звуки приводимых в действие паром визгливой трубы и органа!

20 августа мы попытались выехать в Бад-Хомбург, но прибыв на станцию, обнаружили, что заблуждались относительно поездов и были вынуждены провести ночь в гостинице неподалёку. Доктор Бёрнетт попрощалась с нами на станции; нам было жаль, но её прекрасное цветущее личико скрылось из виду. Поздно вечером следующего дня, сделав три пересадки, мы достигли Хомбурга, но приём, оказанный нам нашей подругой миссис Трэйси, и восхитительный ужин и постели более чем скомпенсировали неприятный опыт дня. На этом водном курорте лучшее время дня — раннее утро, когда великосветские больные наполняют парки вокруг оздоровительных минеральных источников с резкими на вкус водами. Тогда был пик сезона, и парк был полон знаменитостями всех видов и сортов, начиная от королевских особ. Его величество Эдвард VII, тогда наследник престола, прилежно заботился о своём здоровье — пил минеральную воду из пузырящегося источника и прогуливался по аллее, с заметным энтузиазмом смешиваясь с весёлой толпой. Нам обоим было бы очень интересно провести два дня в этом месте, но если бы нам не пришлось разлучиться с дорогой подругой, пригласившей нас туда, мы бы покинули эту сцену с облегчением. Ведь в сущности фешенебельный мир — штука глупая и утомительная, и чтобы получать от него удовольствие, нужно быть в совершенном неведении относительно того, что составляет истинное удовольствие жизни.

Рано утром 25 августа мы достигли Берлина. Нас разместили в доме лютеранского пастора на Гросбееренштрассе, недалеко от того, что я считаю самым оригинальным и эффектным городским украшением, которое я когда-либо видел. Я имею в виду искусственный холм, на вершине которого стоит церковь, в которой проводятся особые службы, связанные с армией. Насыпь засажена лесными деревьями, там и сям видны пятна ярких цветов, а с вершины холма по камешкам, среди валунов, стекает горный ручеёк, местами образуя серебристые водопады. Незнакомый с этим местом наблюдатель будет готов поклясться, что среди огромного города стоит естественный холм, тогда как фактически сюда была привезена каждая тачка земли, каждое дерево и цветок были посажены, а каждый зигзаг ручья проведён искусными инженерами, спроектировавшими этот уникальный памятник в честь храбрых сынов отечества, павших в битве. Мои иллюзии относительно холма были рассеяны объяснениями самого инженера, члена нашего Теософического Общества.

Поскольку я был в Берлине первый раз,* мне естественно захотелось сравнить его с Парижем, с физической стороной которого я был так хорошо знаком. Суммируя свои впечатления, могу сказать, что хотя ему не сравниться с величественными памятниками Парижа, и там нет ничего, даже отдалённо напоминающего проспект Шамз-Элизе (Елисейские поля), чего впрочем нет ни в одном городе, тем не менее, впечатление, которое он создаёт, гораздо более спокойное и «домашнее», чем блестящая столица французской метрополии, где всё домашнее скрыто за фасадами огромных многоквартирных домов. Последнее заставляет большинство иностранцев ошибочно полагать, что во Франции понятие «дома» почти неизвестно, что является большим заблуждением, ибо ни в какой стране домашние связи не являются такими сильными и тёплыми, как там. Берлин мне представляется городом частных домов, а потому очень притягательным для меня как для американца. Тем не менее, искатель удовольствий найдёт их там столько, сколько пожелает его сердце, и если желаешь семейных развлечений, определённо нужно ехать за этим в Германию. Неизменный интерес у путешественников вызывают пивные сады, ибо в то время как отец курит трубку и обсуждает с друзьями политику, бизнес или науку, мать вяжет, слушает и присматривает за детьми, которые играют вокруг неё в свои игрушки. Определённо это огромное усовершенствование по сравнению с нашей грубой манерой одиноко выпивать в салунах, тогда как семью оставляют дома проводить время так хорошо, как у них получится. Одним из знаковых зрелищ мира является немецкий публичный парк, скажем, Тиргартен, в воскресенье, где занят каждый стол, все аллеи и дорожки наполнены движущейся толпой, а два отменных военных оркестра попеременно исполняют избранные места из опер и меньших произведений. Я был весьма поражён развитием груди у немецких женщин, являвших разительный контраст с тем, что можно видеть в Англии или Америке: они выглядели нацией прирождённых матерей и домохозяек.

__________
* Первый раз Олкотт был в Германии с 24 июля по 3 октября 1884 года, но очевидно, в тот раз Берлина не посетил. — Прим. ред.

Вечером 30 августа состоялось полное собрание нашего Берлинского отделения, а точнее — настолько полное, насклько можно было ожидать в летний сезон, когда многих не было городе. Я выступал по-английски, и меня переводил на немецкий талантливый молодой актёр по имени Райхер, сын одного из самых выдающихся трагиков нашего времени. Одно время он учился в Нью-Йорке и выражался на нашем языке с огромной точностью. Одним из самых моих приятных знакомств в Берлине было с Б. Хюббе, братом нашего дорогого друга и сотрудника, доктора Хюббе-Шляйдена, чей дом было очень приятно посетить. Наше движение в Германии идёт медленно — не по причине сложности понимания немцами нашего философского учения, а, как я уже отмечал, по причине вырождения мистицизма в какие-то ребяческие притязания, не основанные на собственной духовности, и получившего смертельный удар от фиглярства орды мелких посредственных обществ, имитировавших духовные силы, которыми они не обладали. Наступила реакция, и ум нации бросился в коммерцию, а мы теперь вынуждены терпеливо ждать, когда маятник германского мышления качнётся обратно в его естественное место возвышенной мысли.

2 сентября наш визит в Берлин завершился, и мы с сестрой выехали в Амстердам через Ганновер, прибыв туда в 8 вечера после пыльной и утомительной поездки. Конечно же, г-н Фрике, который никогда не пренебрегает долгом, а делает из его исполнения удовольствие, встретил нас на станции и доставил в милую и чистую гостиницу, где мы вскоре ощутили любящий интерес наших сотрудников в виде корзины красивых цветов, присланных моей сестре мадам Мёлеман и Виндуст. На следующий день г-жа Виндуст приехала сама и отвезла нас на поезде в Хаарлем, где мы слушали великий орган, который во времена моего детства считался одним из чудес света, но теперь затмённый всякими другими, впрочем, играли довольно плохо. А 4-го г-н Фрике проводил нас на пароход, на котором мы отправились в старинный голландский городок внутри страны, где мы отдохнули и развлеклись, наблюдая странные старомодные башмаки и платья, вымощенные кирпичом улицы, остроконечные крыши и медленно текущие каналы — всё ярковыраженно голландское. 6-го меня свалил коварный враг, в котором я теперь распознаю подагру, которая эффективно остановила мои прогулки. Кажется абсурдным, что со мной случилось что-то подобное, но пока доктора Нанджанду Рау из Мадраса не посетило счастливое озарение поэкспериментировать на мне с новым немецким лекарством «урозин», распухшая и болезненная нога мне снова и снова напоминала, что даже моему железно-гранитному телу уже пора считаться с возрастом. В тот день с помощью нескольких человек, преодолевая боль, мне удалось выбраться из своей гостиницы в нашу штаб-квартиру на [дамбе] Амстелдейк, где в мою честь было устроено большое собрание наших членов.

Мы выехали в Лондон из Амстердама через Хук 6 сентября. Я был на костылях, без которых не мог сделать и шагу. На корабле я спал на палубе, потому что моя нога была так плоха, что я не мог спуститься вниз. После неудобно проведённой ночи на следующее утро мы прибыли в штаб-квартиру на Авеню роуд, где нас тепло встретили. Мне пришлось весь день оставаться в своей комнате, так что я не смог проводить Анни Безант на вокзал в её лекционное турне по северу. Однако подагра не помешала мне заниматься вычиткой материала для книги и вести переписку. За один день я прочитал 92 страницы книги, а за другой — 250, окончив основной текст, так что мне осталось только подготовить указатель. 19 сентября всё было закончено, и оставшаяся часть работы была уже за издателем.

В те дни у меня было много посетителей и несколько интересных бесед и дискуссий. 17-го я имел удовольствие послать д-ру Цандеру из Стокгольма выписанную в надлежащем виде хартию для его новой Скандинавской секции Т.О.

Не могу оставить без упоминания те занятия, которые были очень захватывающими и в то же время открытыми для критики со стороны исследователей психических наук: я имею в виду опыты по прослеживанию прежних воплощений некоторых наших ведущих деятелей. Ни что не может быть более вероятным, и это как минимум, что основные действующие лица в нашем теософическом движении, за которыми, как мы имеем основания полагать, наблюдают, и которых направляют определённые Лица, должны были в прошлые эпохи иметь с этими невидимыми лицами взаимные личные отношения. Как только принимаешь теорию о карме и реинкарнации как разумную, и понимаешь, что существа ограничены какими-то семьями или странами не более, чем капли фонтана его резервуаром, становится ясно, что когда существо развивается до такой степени, что потенциально может помогать эволюции, оно может быть направлено на воплощение в такие семьи и места, где может оказать наиболее полезную помощь и в то же время получить для себя лучшие шансы отработать свою совместную карму. Например я видел длинную таблицу последовательных перевоплощений одной индивидуальности, развившей особые способности к искусству.* Каждый раз, войдя в воплощение, она использовала свои врождённые способности для создания прекрасных форм, так приобретая всё больше мастерства, и следующий раз принося эту способность в воплощение, в котором имела больше или меньше шансов получить художественную известность — в зависимости от того, насколько благоприятной была среда. Эта среда каждый раз изменялась соответственно нравственным, интеллектуальным и даже духовным влияниям, стоявшим за этой индивидуальностью. Это не означает, что художник, скульптор или музыкант должен беспрерывно расти в своём искусстве с каждым следующим перевоплощением, ибо индивидуальность не ограничивается одной творческой способностью, а действует и в семье, государстве или других областях соответственно тому, влечение к чему она развила. Так что будь то с религиозными наклонностями, способностью к изобретательству, литературе, военной науке или управлению — если существу дать необходимые условия, оно всегда инстинктивно встанет на дорожку, выстроенную его прежним опытом.

__________
* Имеются в виду жизни «Эрато», исследованные Ч. Ледбитером в мае 1895 года. Они публиковались в «Теософисте» за апрель — сентябрь 1912 года. — К. Джинараджадаса.

Это я говорю в качестве комментария к разнообразным чтениям записей в акаше, которые делались для меня в Лондоне в то время. Среди тех, чей эволюционный путь так проследили, был и я, и картина, которую нарисовали мои психометристы, читая Книгу Читрагупты, была конечно завораживающей. Я далёк от того, чтобы претендовать на способность отличать в их рассказах истину от заблуждения — не имея развитых психометрических способностей, я могу только отложить эти истории в дальний чулан своей памяти, и ждать, пока время покажет, что верно, а что нет. Эта тема настолько интересна, что тут я оставлю её и продолжу уже в следующей главе.

Мы обсуждали вопрос возможности проследить эволюционный прогресс любого существа по этакому следу его движения по своей особой орбите, отмечая перерывы в его продвижении из-за периодических вхождений в воплощения на физическом плане. Несведущему читателю это может показаться экстравагантным предположением, но если взять на себя труд ознакомиться с результатами, уже полученными в разных странах разными наблюдателями в области психометрических исследований, идея эта потеряет характер чуда и представится столь же разумным утверждением, как идея о прослеживании движения планетных тел. Прошло уже более половины столетия с тех пор, как в 1849 году американский врач, доктор Дж.Р. Бьюкэнэн, объявил миру о своём великолепном открытии психометрии.

Зародыш этой идеи ему подал в 1840 году покойный епископ Полк из Теннесси, который в разговоре сообщил ему, что его нервная чувствительность «столь остра, что если он случайно, даже в темноте, коснётся кусочка меди, то он сразу же чувствует, как её влияние проходит через его нервную систему, и ощущает неприятный металлический вкус». Заурядному человеку это замечание ничего бы не дало, и он не продвинулся бы дальше, но, как сказал Дентон, «в этом случае нужная вещь была сказана нужному человеку, и он начал серию экспериментов, помещая разные металлы в руки высокочувствительных людей, таким образом обраружив, что многие из них были способны назвать металлы, ничего о них не зная кроме того, что было передано через прикосновение». Продолжив свои исследования, он обнаружил, что если этим сенситивам дать вещества определённого вкуса — как сахар, соль, перец, что-то кислое или горькое и так далее, они получают столь чёткое впечатление, что могут узнать и назвать вещество — даже если оно завёрнуто в бумагу. Из 130 студентов Эклектического медицинского колледжа в Цинциннати 43 письменно засвидетельствовали, что способны это делать.

Со временем Бьюкэнэн продвинул свои исследования в новую интереснейшую область. Он обнаружил, что его сенситивы, прикладывая ко лбу письменный документ, не важно, древний или современный, или картину, или кусочек ткани, или любую вещь, использованную или сделанную человеком, могли войти в психический или аурический контакт с тем, с кем эта вещь была связана.

Таким образом для исследований открылась огромная область человеческой истории. В 1853 г. Уильям Дентон, геолог и палеонтолог, прочитав об этих вещах и поразмыслив над ними, пришёл к идее, что «если на письме может запечатлеться образ пишущего и его окружения, хотя бумага подвергалась их влиянию краткий промежуток времени, почему не могут камни принимать впечатления окружающих предметов... и аналогичным образом передавать их чувствительным людям?». Так что он осторожно начал испытывать психометрические способности своей сестры, потом жены, и наконец, своего молодого сына, давая им кусочки минералов, окаменелостей и другие геологические находки. К своей великой радости он обнаружил, что его догадка была верна, и с тех пор на протяжении 15 или 20 лет он экспериментировал и зафиксировал результаты в интереснейшей книге под названием «Душа вещей».* Его открытию Бьюкэнэн дал название «психометрия».

__________
* William Denton, «The Soul of Things, or, Psychometric Researches and Discoveries».

Я познакомился этим открытием почти сразу после объявления о нём, а в связи с написанием данной главы прочитал три тома упомянутой интереснейшей работы Дентона. Я не преувеличу, сказав, что если кто-то хочет приобрести полное понимание откровений, данных нам Ледбитером, Скоттом-Эллиотом и некоторыми другими, и если он хочет понять секрет того, как Е.П. Блаватская писала чудесные книги о вещах, которые совершенно не входили в область её образования, он должен ознакомиться с принципами и историей психометрии. Хотя современные индусы её не знают, имя их мистического божества, Читрагупта, фактически является синонимом психометрии, ибо, как известно каждому санскритологу, это имя значит «скрытые картины». А на японской религиозной картине, висящей на стене комнаты, где я это пишу, бог Яма выносит приговор представшему перед ним обвиняемому, чьи тайные грехи всей жизни открываются его взору в волшебном зеркале, стоящем справа от Читрагупты, «хранителя записей».

Если бы человеку было возможно пройти свой эволюционный путь, оставляя за собой не больше следов, чем оставляет киль лодки на воде, тогда обсуждение вопроса восстановления картин истории далёкого прошлого было бы пустой тратой времени. Одной из самых поразительных книг во всей литературе является Джатакаттхаваннана, или истории 500 жизней Будды. Предполагается, что Просветлённый время от времени вспоминал истории разных своих воплощений и отношения, в которых были с ним некоторые из его учеников. Это тоже произведение, которое нужно прочитать вдумчивым теософам после того, как они подготовят свои умы чтением Бьюкэнэна, Дентона и некоторых из наших современных сотрудников. Профессор Рис Дэвидс считает, что эти Джатаки являются источником, из которого происходит огромная часть мирового фольклора, и в действительности не так уж важно, являются ли они подлинным описанием воплощений Шакьямуни, ибо целью их было показать, как семена нынешних событий могли быть посеяны в наших прошлых жизнях.

Поразительный факт, заключённый в открытии Бьюкэнэна, состоит в том, что вся окружающая нас природа оказалась чем-то вроде фотоплёнки, на которой неизгладимо запечатляемся мы, наши дела, слова и даже характеры. И запись эта со временем не теряет своей живости, и картина произошедшего миллион лет назад предстаёт перед психометристом столь живой, яркой и полной цвета, как будто она сделана лишь час назад. У меня есть соблазн проиллюстрировать это многочисленными цитатами из психометрических записей, собранный в книгах профессора Дентона, но поскольку место мне не позволяет, я могу дать лишь одну или две кратких выдержки, показывающих, что я имею в виду. Например, психометристке дали маленький кусочек фрески из стены «Дома Цицерона» в Помпеях. Она поместила его перед своим лбом, и тогда перед ней предстало множество картин. Она увидела помпейские дома с мебелью, украшениями и обитателями; толпы народа на улице; людей, едущих в каретах; солдат с пиками в руках и в доспехах той эпохи; собрание публики, где множество людей слушали музыку или смотрели зрелища — всё это было в столь живых цветах, как будто она смотрела на сегодняшние сцены.

Другой опыт сделали с образцом вулканического туфа, размером не более небольшого боба, который тоже был добыт при раскопках Помпеи. Психометристка увидела тот же город, но другие сцены, и теперь её внимание было привлечено огромной горой (Везувием), где происходило сильное извержение. Затем она, как непосредственный свидетель, стала описывать ту ужасающую катастрофу, которая в 79 году н.э. похоронила и на 17 столетий скрыла от глаз человека этот весёлый город любителей удовольствий, где роскошь была доведена до величайших высот, а ублажение плоти стало целью высшего общества. Как известно читателю, у нас есть лишь одно достоверное описание этой великой трагедии, автор которого, Плиний Младший, тоже был её свидетелем. И как я уже говорил раньше, ссылаясь на этот факт, если сличить рассказ Плиния и психометрическое описание миссис Дентон, станет видно, что она нисколько не прибегла к плагиату, а дала описание, какое мог составить лишь непосредственный свидетель. И тем не менее, источником её вдохновения был лишь маленький кусочек туфа, извергнутого Везувием во время катастрофы. Для её восприятия, зрения и слуха всё было живо и реально.

«Я слышу рёв этой горы. Из какой глубины он идёт!.. Количество изверженного огромно. Это не похоже на лаву, а распространяется огромным чёрным облаком, которое всё накатывает и накрывает страну, подобно наводнению. Я едва верю, что то, что я вижу — правда. Это выглядит так, как будто оно хочет всё под собой похоронить. Какое зрелище! Оно изливается, распространяется, пенится, скатываясь со склона горы огромной чёрной волной. Мне кажется, что там есть и вода, и она тоже стекает по склону горы.» Насколько это верно, всякий посетивший раскопанные теперь Помпеи может оценить. Затем она увидела охваченных ужасом жителей, выбегающих на открытое пространство в тщетной надежде спастись. «Я чувствую влияние человеческого ужаса, которого не могу описать; это отвратительно... Мне хочется завизжать. Там смешано множество чувств, но ужас пересиливает их все. Это и в Гекрулануме* Помпей. Никакой фантазии, всё ужасающе реально. Некоторые, похоже, считают это карой богов. Там дикая паника, мольбы и слепой страх. Теперь я их вижу. Одни заламывают руки, другие дико выбрасывают их в стороны... Сейчас я вижу очень большую толпу, некоторые бегут, иногда оглядываясь, другие, похоже, чувствуют, что им не уйти, но они должны идти, спасая жизнь. Зрелище, мучительное до крайности. Я вижу, как одна женщина отделилась от толпы и рванулась назад, как если бы оставила беспомощных родителей или ребёнка, которых теперь решилась спасать, но ей в отчаянии пришлось бросить это намерение, так как из вулкана произошёл новый выброс, и она видит, что надежды нет. Теперь вокруг них почти такая темнота, как ночью. В какой они панике! Многие не знают, ни что делать, ни куда бежать. Они ведут себя так, как будто в мире для них больше не осталось места.»

__________
* Так в оригинале. Видимо, психометристка считала Геркуланум районом Помпей, а не отдельным городом. Выбор темы, на мой взгляд, не вполне удачен, т.к. эта история общеизвестна, однако некоторым подтверждением (насколько убедительным — судить читателю) могут служить полученные в конце XX века археологические данные, по которым жители Геркуланума погибли, пытаясь спастись на берегу, а не успешно эвакуировались, как считалось ранее из-за малого количества найденных тел. — Прим. пер.

Теперь давайте перенесёмся назад в Древний Египет, во времена «не меньше двух тысяч лет назад, а возможно, и намного более ранние». Психометристкой в этом стучае была не миссис Дентон, а миссис Клэпп, жена знакомого профессора Дентона. Последний послал её мужу кусочек косточки какого-то плода, взятой из древней могилы в Фивах, Верхний Египет. Этот образец был величиной примерно с зёрнышко. Дентон ничего не сообщил Клаппу о том, что это такое, так что результат невозможно объяснить передачей мыслей от мужа к жене. Первое полученное ею впечатление было о пещере, которая выглядела так, как если бы была гробницей. Она входит и в темноте видит саркофаги — «странного вида гробы, не такие, как в нашей стране — очень узкие в ногах и широкие в плечах; в ногах на конце у них странный крест.

Вот идёт процессия, все в чёрном. Восемь человек несут грубого вида носилки, а на них гроб, покрытый чёрной материей. Они поставили его перед гробницей и смотрят на него. Ещё несколько человек ждут у входа, возле двух больших камней, похожих на межевые. Четверо из восьми положили на гроб по зелёной веточке — две в головах, и две в ногах. Теперь другие четверо приделали на веточки по кусочку чего-то чёрного и совершают над гробом движения — прощаются, я полагаю. Теперь остальные поднимаются к гробнице и образуют по шеренге по обе стороны от неё. Каждый прикладывает правую руку к сердцу, а левую — к краю своего головного убора.»

Психометристка проследила похоронную церемонию до её завершения, поднявшись вместе с процессией по шести каменным ступеням. Они вошли в большой зал. Вдоль всего зала проходила длинная скамья, а по сторонам были столы или что-то похожее на них. Впереди, напротив входа, был алтарь, или трибуна, а перед ним — большой ящик. Они проследовали к нему, сняли все свои похоронные одеяния, развязали ленты на своих голенях и сложили всё в этот большой ящик; затем они вышли и скрылись из поля зрения.

Так в ходе серии экспериментов, проведённых профессором Дентоном на протяжении ряда лет, были проведены психометрические исследования ряда рас человечества в очень многих странах, в самые разные эпохи и во всех мыслимых видах окружающей среды, не говоря уже о наблюдениях Земли в разные геологические эпохи и допотопных, как и более поздних, птиц, рыб, животных, диких и приручённых, используемые технологии, — короче, множество фактов, позволяющих нам получить очень хорошее представление об истории нашей планеты. И кто теперь скажет, что невозможно, если имеются серьёзные основания верить в неизгладимость записей о жизнях людей в немеркнущих картинных галереях природы, и знания о семеричном составе человека и убедительной реальности реинкарнации, для того, кто обладает психометреческой способностью, проследить прошлые жизни каждого из нас столь же точно, как астроном может рассчитать и предсказать движение планеты по орбите? Конечно, если честно, то надо признать, что в настоящий момент научная ценность психометрических исследований ещё очень далека от подтверждения — была собрана масса интересных данных, некоторые из которых проверяемы, некоторые, возможно, верны, а некоторые кажутся невероятными. Перед нами простирается весьма достойное поле исследований. И что касается прослеживания прошлых жизней некоторых из нас в Теософическом Обществе, будет лишь честным сказать, что их результаты нельзя принимать в качестве абсолютной истины, пока наши наблюдатели не разовьют своё ясновидение в гораздо большей степени, чем сейчас, и пока они не будут в состоянии полностью отстраниться от всех личных предпочтений или антагонизма к тем субъектам, эволюционный путь которых они наблюдают.

Одним из самых поразительных является случай профессора Хитчкока, описанный в «Нью Инглэндере» им самим. «Во время приступа болезни у него день за днём были видения простиравшихся перед ним странных ландшафтов. Там были горы, озёра и леса — огромные скалы, слой за слоем громоздящиеся до облаков — панорама мира разломанного и вздыбленного, раскрывающая мрачные тайны творения, бесформенные и чудовищные остатки органического существования».* Если он был достаточно чувствителен, то не удивительно, что он это увидел, так как он изо дня в день имел дело с камнями, содержавшими эти пейзажи, и был постоянно ими окружён. В своей «Религии геологии»** он говорит о влиянии света на тела и образвании в них картин посредством его: «Представляется, что фотографическое влияние проникает всю природу, и мы не можем сказать, где оно останавливается. Оно может запечатлять на окружающем нас мире наши черты, изменяемые разными переживаниями, так наполняя природу дагеротипными отпечатками всех наших действий, совершаемых при дневном свете, а мы этого и не знаем. Также может быть, что есть средства, которыми природа, искуснее, чем любой фотограф, может извлекать и фиксировать эти портреты так, чтобы чувства, более острые, нежели наши, могли видеть их на гигантском холсте, простёртом над материальной вселенной. Возможно, на этом холсте картины никогда не выцветают, а становятся экспонатами великой картинной галереи природы».

__________
* E.P. Hood, «Dream Land and Ghost Land».
** Edward Hitchcock, «The Religion of Geology and its Connected Sciences» (Boston, 1851).

Один поразительный факт, установленный психометрическими исследованиями, состоит в том, что получить конкретную сцену или персонажа какой-либо прошлой эпохи точно так же можно и из маленькой крупинки материи, взятой из местности или дома интересующего нас человека. Нет необходимости даже в том, чтобы эта крупинка достигала размера зёрнышка пшеницы, потому что во многих случаях кусочек лавы или штукатурки был превращён в пыль, и мазок её делался посередине лба психометриста. При этом он получал столь же ясные видения, как и когда держал в руке кусок размером с яблоко или манго. Мы можем пойти даже дальше и заметить, что маленький кусочек савана мумии или занавеса, когда-то висевшего в зале суда, или предмет вроде ручки или меча, или шлема, бывшего в соприкосновении с телом умершего исторического деятеля, может позволить психометристу живо описать этого человека и даже его характер и мотивы. Так что когда психометрия будет усовершенствована, мы получим средства исправить неточности в писаной истории и прочитать в «скрытых картинах» нашего индусского Читрагупты пока что скрытую историю эволюции Земли, происхождение народов и всё, что с ними происходило. Когда видишь, как самые скрые, отдалённые и невообразимые события прошлого прослеживаются писхометрическим видением, осознаёшь, насколько уместно было заявление автора Псалмов (пс. CXXXIX / 138.12), что нет места ни в небесах, ни в аду, ни в глубинах моря, где бы человек мог избежать божественной силы, и бесполезно ему призывать тьму, чтобы в ней скрыться, ибо «и тьма не затмит от Тебя, и ночь [для тебя] светла, как день: как тьма, так и свет». Психометристы профессора Дентона наблюдали людей, работавших в глубочайших шахтах, видели обитателей самых глубин океана, исторические сцены многих эпох и даже первобытных чудовищ суши, моря и воздуха, рыщущих в поисках пищи, пожирающих друг друга и сражающихся не на жизнь, а на смерть. Поистине тупицей нужно быть, чтобы читая эти записи, не понять, что уединение для человека, зверя или птицы немыслимо и совершенно невозможно, и как бы ни скрывались преступления, их следы в записях акаши неизгладимы.

Получив поэтическое озарение, Лонгфелло выразил свои идеи об этом в следующих очаровательных стихах:

Дома, где кто-то жил и опочил,
Населены тенями прошлых дней.
Невидимый, неслышный старожил
Здесь проскользнёт к вам вдруг из-за дверей.

То на пороге, то у кладовой,
То в коридоре — вам в лицо дохнёт
Жилец незримый и над головой
Прозрачной тенью тихо промелькнёт.

Среди гостей за праздничным столом
Сидят они, а в зале, где горят
Огни хрустальные под потолком,
Скользит теней безмолвный, тихий ряд.

В моём дому пришелец не найдёт
Того, что слышу и что вижу я:
Он видит то, что есть. Но в свой черёд
Былое встретит вновь душа моя!

Нет прав у нас на землю и на дом:
Владельцы прежние их унесли
С собою, и грозя немым перстом,
К нам тянется рука из-под земли.*

__________
* «Тени прошлого» (из цикла «Перелётные птицы»), цитируется в переводе Л. Хвостенко.

В тот же день, когда для меня были проведены эти чтения из акаши (18 сентября), я получил от старой подруги моей матери, а ей было уже 83 года, письмо, в котором она сообщала мне интересную информацию — она очень хорошо помнила день моего рождения. Как жаль, что я не подумал узнать точный час моего рождения, чтобы мои трудолюбивые и прилежные друзья-астрологи получили шанс составить гороскоп, который был бы приблизительно верен. 19-го Анни Безант выступала в ложе Блаватской с лекцией «Отношения человека с природой».

21-го она вместе с Ледбитером проследила в акаше кое-что из моей истории, на этот раз обнаружив меня в столице Атлантиды, когда один из наших Учителей был правящим самодержцем, а Е.П. Блаватская — его сыном. Сцена в царских садах, где группа заговорщиков напала на молодого принца, а я воспользовался шансом вовремя прийти ему на помощь, была живописной и очень интересной.* 24 сентября, когда г-жа Безант была в Бристоле, где выступала с лекциями, я попросил Ледбитера психометрически исследовать «рождённое цветком» кольцо, появившееся из середины розы, которую я держал в руке (этот случай описан мною в первом томе этих дневников). Он меня весьма обрадовал, выяснив, что феномен был подлинным и там не было никакого шарлатанства.

__________
* Для более полного описания этого давнего случая см. главу «Верный до самой смерти», написанную Ч. Ледбитером, в книге «Воспоминания о полковнике Олкотте» («Reminiscences of Colonel H. S. Olcott» / «Faithful unto Death»). — К. Джинараджадаса.

В тот же день из Амстердама прибыла наша любимая сотрудница мадам Мёлеманн, «матерь голландской теософии». А я, оставив свою сестру в Лондоне, 28 сентября отправился в Маргит, где как обычно очень гостеприимно был принят четой Холмсов, тем же вечером отправившись с миссис Холмс в Рамсгит, где меня попросили провести вечер вопросов и ответов по теософии. На следующий вечер аналогичная встреча прошла в доме Холмсов в Маргите.

Во вторник, 1 октября, я вернулся в Лондон, прибыв в штаб-квартиру как раз чтобы попрощаться с мадам Мёлеманн. Следующим вечером я выступил с лекцией перед Т.О. северного Лондона; аудитория была замечательная, и мероприятие прошло успешно. В четверг вечером в ложе Блаватской выступал Синнетт; в пятницу я проводил свою дорогую сестру в Саутгемптон, откуда она на следующий день отплыла в Нью-Йорк, после чего вернулся в город. В воскресенье вечером все мы отправились на последнюю лекцию Безант в воскресном вечернем цикле этого года; темой была карма, в изложении которой ни один известный мне лектор не мог приблизиться к её таланту. В понедельник утром я упаковал свои бумаги для отправки, а вечером мне устроили прощальный приём. Помещение ложи было очень красиво обставлено и украшено, присутствовало множество друзей. На следующий день я выехал из Лондона в Париж, чтобы отправиться в Индию; большинство влиятельных лондонских членов проводили меня на вокзале. В Париже меня встретили мои друзья мадам Саваль и сеньор Хифрэ. Следующие два дня мы приятно провели с этими друзьями, встречаясь с людьми и принимая посетителей, а в пятницу 11 октября я выехал в Марсель, которого достиг в субботу утром, ехав всю ночь. Там, как обычно, я навестил нашего любимого и уважаемого друга барона Спедальери, одного из двух ещё оставшихся в живых и самых важных учеников Элифаса Леви, и во второй половине дня поднялся на борт парохода «Иравади», чтобы отплыть в Коломбо, тем завершив своё европейское турне 1895 года.

Прежде чем отправить на берег лоцмана и отрезать себя от Европы и её дел, хочу сказать несколько слов о человеке, выступавшем перед лондонской публикой через несколько дней после моего отплытия из Марселя. Я говорю о свами Вивекананде, одном из самых талантливых, сильных и успешных современных индусских религиозных агитаторов. Сам он так подробно писал и говорил о беглом контакте со мной в Мадрасе, который ограничивался, по-моему, одной беседой, что мне на этом нет нужды останавливаться. Могу только сказать, что он не произвёл на меня впечатления человека, с которым легко поладить, сохраняя независимость, или насколько-либо верящего в существование наших Учителей, что я отнёс на счёт того факта, что он бескомпромиссный ведантист. Однако у него был один ценный дар, которым, к сожалению, не обладает большинство современных индусов, а именно искренность. Он был очень искренен, и более того, горяч в провозглашении своих идей. Какое впечатление произвёл он на английскую публику, показывает следующий репортаж, взятый из «Стэндард», номер которой оказался у меня под рукой. Утверждения, что он брахман и носит облачение буддийского монаха, конечно же, ошибочны, но здесь эти подробности не так важны. Газета пишет:

«Со времён Рама Мохана Роя, за одним лишь исключением Кешаб Чандер Сена, на английской сцене не появлялось более интересной индийской фигуры, чем брахман, выступивший с лекцией в Принс-холле 22 октября. Облачённый в длинное оранжевое одеяние буддийского священника с монашеским поясом вместо обычного широкого индийского кушака, свами Вивекананда говорил в течение часа с четвертью на самом безупречном английском об основных доктринах школы религиозной философии, которой он посвятил свою жизнь. Имя, под которым он приобрёл известность, принято им, когда он стал апостолом своей школы — в стиле многих философов и докторов средневековья. Как объяснил председательствовавший, м-р Э.Т. Стёрди, первое слово в имени на санскрите значит «Учитель», а второе обозначает «блаженство распознавания». Лекция была весьма бесстрашным и красноречивым изложением пантеистической философии школы веданты, и свами по-видимому включил в свою систему также многое из нравственных элементов школы йоги, поскольку в заключительной части своей лекции защищал не умерщвление плоти, являющееся ведущей чертой последней школы, а в несколько видоизменённом виде говорил об отречении от так называемых материальных благ и удобств как о единственном средстве войти в совершенный союз с высшим и абсолютным Я. Первые фразы лекции были обзором подъёма грубой формы материализма в начале этого столетия и дальнейшего развития разных форм метафизической мысли, которые на время отодвинули материализм в сторону. От этого он перешёл к обсуждению истоков и природы знания. В некоторых отношениях его взгляды по этому вопросу почти излагали чистый фихтеизм, но выражал это на таком языке, привлекал такие иллюстрации и делал такие допущения, которых не сделал и не использовал бы ни один немецкий трансценденталист. Он допустил существование внешнего грубоматериального мира, но признался, что не знает, что такое материя. Он утверждал, что ум — это более тонкая материя, а за этим находится душа человека, которая неподвижна, и перед которой внешние предметы проходят как бы процессией, у которой нет ни начала, ни конца — иными словами, душа вечна и в конечном счёте и есть Бог. Свою пантеистическую концепцию тождественности индивидуальности человека и Бога она разработал весьма исчерпывающе и богато и уместно проиллюстрировал, эти предложения были очень красивы, торжественны и искренни. «Во вселенной есть лишь одна душа, — сказал он, — нет „тебя“ или „меня“, всё разнообразие погружено в абсолютное Единство, одно бесконечное бытие — Бога». Из этого, конечно, следовало бессмертие души и нечто проде переселения душ в направлении более высоких проявлений совершенства. Как уже было сказано, двадцатиминутная заключительная часть была провозглашением доктрины отречения. В ней он пренебрежительно и безжалостно раскритиковал то, что делают с человеком фабрики, машины, прочие изобретения и книги, в сравнении с полудюжиной слов, сказанных Буддой или Иисусом. Совершенно очевидно, что лекция читалась экспромтом, а голос оратора был приятным и свободным от всякого колебания.»

Он был, несомненно, поразительной и сильной личностью. Он произвёл глубокое впечатление на Чикагском Парламенте Религий, и своим лекционным турне вызвал к существованию группу горячих последователей и учеников, которым до сегодняшнего дня дорога память о нём, и которые сначала ради него, а потом и благодаря их собственным заслугам, принимали и опекали его соучеников из Рамакришна матха, посещавших вслед за ним Соединённые Штаты. Кто может сказать, что произошло бы в Индии, если бы он не был преждевременно вырван с поля деятельности, которое обещало принести хороший урожай.

Теперь вернёмся на славный корабль «Иравади», который нёс меня домой. Погода в течение всего путешествия была идеальной. Едва ли хотя бы один пассажир страдал от морской болезни, и плавание через Средиземное море было таким спокойным, как если бы это был пруд. Меня даже попросили прочитать лекцию о теософии, что в случае аудитории из французских пассажиров было лучшим доказательством того, что они не испытывали никакого физического дискомфорта. 16 октября я провёл беседу на тему теософии и оккультных наук, которая длилась 3 или 4 часа. Естественно, пассажиры по возможности старались спать по ночам на палубе, поскольку погода была жаркой и в каютах было душно. 17 октября мы зашли в Порт-Саид, а на другом конце канала мой старый друг капитан Дюмон, главный диспетчер Суэцкого канала, поднялся на палубу повидаться со мной. Отличная погода сопутствовала нам и в Красном море, но столбик градусника начал подниматься, и с 21 октября и пока мы не достигли Адена, он стоял примерно на 35°C. 22-го мы достигли Обока, французского поселения на Африканском берегу, где вышло несколько пассажиров и был выгружен груз, и стояли там до четырёх утра 23-го, когда мы отплыли в Джибути, тоже французское поселение на территории Абиссинии, где французы устроили свой главный порт для заргузки углём, чтобы освободиться от необходимости заходить для этого в Аден.

В пять вечера мы отплыли в Аден и прибыли туда на следующий день. Пассажиры, плывшие в Бомбей, были здесь пересажены на «Ля Сэн», принадлежащий французской компании пароход поменьше, так что в час дня мы на нём отплыли и сразу же начали испытывать последствия плохой погоды, так как теперь попали в область влияния муссона. Большинство наших пассажиров, столь бодрых в течение плавания из Марселя, теперь поддались морской болезни. Мне было крайне приятно наслаждаться компанией одного из корабельных офицеров, уроженца Гаскони и одного из самых живых и весёлых людей, каких я только встречал в ходе своих путешествий. Он с добрым юмором принял мои замечания о характерных чертах его земляков, проиллюстрированных в образах д'Артаньяна Дюма и Тартарена Додэ. Он даже спел мне прелестную песню «Si la Garonne avait voulu», в которой с большим юмором указывались бесчисленные возможности этой великой реки Гаскони. Если бы Гаронна только захотела, оно похоже, могла бы изменить своё направление в любую сторону света, пересечь материки, пустыни другие реки и моря вплоть до северного полюса, и пересечь Европу и Азию, чтобы впадать в любое море, в какое захочет, как бы далеко оно ни находилось. Я думаю, нет более удачной иллюстрации чистой гасконады, которая получила своё название от этой провинции Гасконь.

29 октября в 10 вечера мы достигли Карачи и встали на якорь. Большинство пассажиров покинули нас на следующее утро. Весь день был занят приёмом груза, но однообразие было очаровательно нарушено концертом, который по своей инициативе дала жена местного агента компании «Мессажери». Она была великолепной пианисткой и певицей, и более изысканным исполнением я никогда не наслаждался. Пароход отплыл в 6 вечера; море было спокойным и хорошая погода сопровождала нас весь следующий день и до самого нашего места назначения, Бомбея, куда мы прибыли в ровно полдень 1 ноября.

Из-за неверно понятого времени моего прибытия никто не поднялся на борт меня встречать, так что, прождав два часа, я в лодке отправился на берег и пришёл в нашу штаб-квартиру, где послушал лекцию парсийского учёного Шамсул Улема Эрвард Дживанджи Джамшеджи Моди о романе «Лалла-Рук». Почтенного парсийского учёного К.Р. Каму и меня в конце попросили сделать несколько замечаний. Из записи в моём дневнике от 2 ноября следует, что сделанные мною замечания о долге парсов по отношению к своей религии произвели на них сильное впечатление. Это выступление соединило меня с их сообществом новыми узами. Я скажу ещё кое-что об этом немного позже. 2 ноября я присутствовал на церемонии получения священного шнура сыном моих друзей Р.К. Моди и был рад обнаружить, что даваемое теософией толкование объясняет важность и мистическую ценность этой церемонии.

Тем же вечером я прочитал в штаб-квартире лекцию «Миссия и будущее теософии», а позже смотрел индусский спектакль «Харичандра», превосходно поставленный в парсийском театре. Эта драматическая пьеса представляет для меня постоянный интерес, и хотя я её много раз видел, тем не менее всегда рад ещё раз её посмотреть, ибо во всей литературе нет более возвышенной концепции героической приверженности чести, чем в этой истории об индийском царе, прототипе библейского Иова, однако бесконечно превосходящей последнего в литературном отношении.

Несколько часов следующего дня, воскресенья, были посвящены совещанию с доктором Дживанджи об интересах парсийской религии. Мне представлялось достаточно просто осуществить план организации фонда парсийских исследований, и я уверен, что будь я парсом, я бы провёл его в жизнь и за несколько лет достиг бы больших результатов. Меня всегда печалит мысль о том, какие замечательные возможности упускаются этим интеллектуальным, предприимчивым и богатым сообществом перед лицом великолепного урожая археологических открытий, сделанных христианскими сторонниками профессора Флиндерса Питри.

Во второй половине дня я председательствовал на лекции о джайнизме в нашем зале, прочитанной м-ром Ганди, джайнским делегатом на Парламенте Религий. Во время своего последнего американского турне я обнаружил, что в моей родной стране он произвёл благоприятное и долговременное впечатление. К несчастью для интересов его религии и просвещения мира в этой области, он умер в расцвете сил и своих умстенных способностей. Особый драматизм его случаю придаёт то обстоятельство, что он умер через несколько месяцев после того, как был принят в Английскую судебную коллегию. Ещё никому из представителей Индии, выступавших с лекциями в западных странах, не удавалось заслужить при исполнении этой сложной задачи больше доверия и оставить более чистый и восхитительный след личного поведения.

Следующий мой день был посвящён приёму посетителей и прощаниям. Вечером множество наших добрых друзей проводили меня на вокзале Виктория Терминус, и я отправился на поезде в Мадрас. Однообразие этого путешествия было прервано тем, что пришлось переправляться на пароме через разлившуюся реку, только что разрушившую большой каменный мост; через другую реку проезд проследовал с черепашьей скоростью по временному мосту. В среду 6 ноября я достиг дома и нашёл его столь же очаровательным и прохлаждающим, каким он всегда является мне после возвращения из дальних путешествий. Мой старый враг, подагра, поджидала меня там всё это время, и захватив мои руки, не позволила мне писать самостоятельно, так что мне пришлось прибегнуть к диктовке. Однако будучи в состоянии работать, я смог обходить территорию и надзирать за строительными работами, которые ведутся в штаб-квартире всегда. На этот раз мы сносили стены временной кухни Блаватской наверху, чтобы построить новую спальню, в которой мы тогда очень нуждались.

13 ноября я получил письмо от секретаря его превосходительства лорда Уэнлока, губернатора Мадраса, извещавшее, что он хотел бы посетить мою школу для париев, прежде всего, а так же посмотреть нашу библиотеку. Намеченный визит состоялся, как планировалось, и его превосходительство выразил самое полное удовлетворение от увиденного. Помню один довольно забавный случай. Класс детей париев экзаменовали по арифметике: учитель давал задачу, ученики записывали её, и решив её, клали свои грифельные доски на пол к нашим ногам и стояли в ожидании; мы проверяли их по своему выбору, а затем отпускали класс садиться. Последним справа стоял низенький толстенький парнишка с очень тёмным цветом кожи, большими, похожими на агаты глаза и обаятельной улыбкой. Мы с губернатором заметили, как внимательно он слушал, когда давали задание и как увлечённо погрузился в вычисления. Этот маленький пигмей был одним из первых, кто сделал задание и положил свою доску на пол. Я точно не помню задачи, но она была примерно такой: «Разделите 279 фунтов 13 шиллингов и 11 пенсов на 5». Губернатор взял доску мальчика и сверившись с ответом, имевшимся у учителя, убедился, что его вычисления верны. Когда ребята возвращались на свои места, он прошепнул мне на ухо: «Я уверен, что не решил бы этот пример и за вдвое большее время».* В целом те из нас, кто отвечал за эту школы, были очень рады, что она так хорошо прошла инспекцию высшего должностного лица в Мадрасском президенстве.

__________
* Английская денежная система в то время не была десятичной, и даже простое сложение дробных сумм требовало сложных расчётов. — Прим. пер.

На следующий день личный секретарь его превосходительства прислал мне текст его замечаний управляющим и учителям школы следующего содержания:

«Его превосходительство благодарит полковника Олкотта за предоставленную возможность проинспектировать школу, о которой он был рад слышать, что она проводит такую хорошую работу. Из тщательного изучения задачи, как улучшить положение париев и низших классов, он сделал вывод, что нет иного способа, имеющего больше шансов на успех, чем образование. Он не верил в успех любых героических мер, которые могут быть предприняты правительством, но верил, что путём постепенного введения просвещения низшим классам можно лучше всего помочь, чтобы они смогли помочь себе сами. Благодаря этому они смогут получить более равный фундамент с остальным населением, и хотя эта работа потребует времени, он вполне уверен, что улучшение положение париев в конце концов этим способом будет достигнуто. Потому ему принесло особое удовлетворение посещение этой школы сегодня утром, где он мог сам увидеть, как продвигается начатый полковником Олкоттом эксперимент. Он выражает полковнику Олкотту благодарность за всё сделанное, и поздравляя с успехом, пока что сопровождавшим его усилия, искренне надеется, что эта школа продолжит благое дело, которое она так удачно начала.»

Крепкий здравый смысл, продемонстрированный этим кратким, но многообещающим письмом, поразит читателя. Лорд Уэнлок указывает пальцем в самый корень всего вопроса париев — что одним лишь образованием можно облегчить их несчастливую долю; только так они смогут научиться помогать себе сами. Никакое правительство в мире не поднимет эту огромную пятимиллионную массу от деградации от грубоко невежества к достойному состоянию уважающего себя и самодостаточного сообщества, иначе как пропустив их детей через руки школьного учителя. Осознание этого факта и побудило меня к эксперименту с бесплатными школами для панчамов. Добрая надежда на то, что школы для париев могут быть успешны, выраженная его превосходительством, была, к счастью, как мы все знаем, полностью осуществлена. Вместо одной школы, бывшей у меня тогда, теперь у нас есть четыре, все они процветают и являются весьма многообещающими. В связи с этой работой обнаружился один разочаровывающий факт — индусы высших каст (за очень немногими исключениями) не проявили никакой склонности принять упрёк в том, что они ответственны за бедственное положение париев, и дать практическое доказательство своей доброй воли и сочувствия моей работе. Они просто держались в стороне, оставляя мне бороться с трудностями так, как удастся мне самому, по-видимому, совершенно безразличные к тому, получится у меня что-нибудь или нет. Некоторые из моих уважаемых коллег зашли так далеко, что говорили третьим лицам, что очень сомнительно, что потраченное мною на подъём париев время не пропадёт зря, ибо их интеллектуальный уровень таков, что они не способны воспринять какой-либо заметный уровень культуры. Что делает это ещё более примечательным — так это то, что те же самые люди твёрдо верят в эволюцию и должны бы знать, что как бы мало ни поднялся школьник-парий в этом воплощении, это по крайней мере позволит этой индивидуальности в следующей жизни гораздо легче сделать большой шаг вперёд.

Прежде чем я покинул Бомбей, почтенный К.Р. Кама попросил меня письменно изложить мои взгляды на то, каков лучший способ быть полезным интересам зороастрийской религии. Я пообещал это ему и исполнил это обещание на следующий день после визита лорда Уэнлока и отправил рукопись издателю. Однако этот предмет слишком для меня важен, чтобы оставлять его на конец главы, так что он будет продолжен в следующей.

В предыдущей главе я упомянул свои беседы с учёными парсами в Бомбее о том, как лучше начать работу по реформации и возрождению их древней и возвышенной веры, и о том, что по возвращении в Адьяр я набросал свои взгляды по просьбе повсеместно уважаемого парсийского учёного К.Р. Камы. Этот документ, копию которого я к счастью сохранил, будет приведён чуть далее. А пока будут уместно изложить несколько предварительных наблюдений.

Среди религий мира нет более возвышенной по концепции и более ценной по преданности своих последователей чем та, что учили следовавшие друг за другом Зороастры, фигурировавшие в истории. Её основной тон и краеугольный камень — чистота; абсолютная чистота в мыслях, слове и действии. Ибо мудрецы Персии знали, что если индивидуальность хочет подняться на самые высоты совершенства и приблизиться в сущности к свойствам Божественного Правителя и источника всех вещей, он должен избавиться всех пятен грубости и разложения, которые тянут его к земле и делают вхождение на высшие планы невозможным. Более простого кодекса наставлений невозможно представить. Не смешанная с догмами и без вводящего в замешательство погружения в подробности, заповедь личной чистоты сияет подобно звезде в небесах над путём человека, стремящегося вперёд и вверх. Поклонение одному Высшему Божеству и презрение ко всем противодействующим влияниям, будь то человеческим или сверхчеловеческим — это фундаментальные составляющие парсийской веры. Предписываются молитва, послушание, усердие, искренность, гостеприимство, благотворительность, целомудрие и великая добродетель правдивости, а зависть, ненависть, ссоры, гнев, мстительность и многожёнство строго запрещены. К поклонению идолам и фактически любому существу кроме Ахура-Мазды относятся с отвращением, но прививается почтение к огню и Солнцу, поскольку они — эмблемы великолепия Высшего Божества.

Новая Американская Энциклопедия* в статье «Гебры» (огнепоклонники), из которой я резюмировал вышесказанное, говорит: «Вероятно, это верно, что с ходом времени массы забыли то, что надо различать символ и объект поклонения, о чём, несомненно, учил Заратуштра». Хотя это может быть и так (а после многих лет близкого знакомства с бомбейскими парсами я не готов признать, что Солнцу, огню и морю они поклоняются более, чем лишь видимым символам Ахура-Мазды), уж точно ясно, что большинство людей, не принадлежищих к их вере, в частности западные народы, считают их огнепоклонниками и так называют, относя в некотором смысле к идолопоклонникам, поклоняющимся идолам, изображениям, деревьям или любым другим образам Неизвестной Силы. Тем, кто хочет составить ясное и удовлетворительное представление об толковании зороастризма с точки зрения теософии, следует прочитать восхитительный компендиум, составленный Насарванджи Ф. Билиморией из Бомбея под названием «Зороастризм в свете теософии».** Профессор Дармштэттер говорит, что «священные книги парсов — это только руины религии», а доктор Мартин Хоуг, крупнейший западный авторитет по зороастризму, напоминает нам, что Плиний, ссылаясь на греческого философа Гермиппия, сообщает, что Заратуштра сочинил два миллиона стихов, тогда как арабский историк Абу Джафар ат-Табари уверяет нас, что сочинения Затаруштры включают 20000 пергаментных свитков. Из всего этого литературного богатства в руках современных парсов осталась лишь жалкая горстка. Писания Заратуштры состояли из 21 части или «нóсков», бóльшая часть которых (как верят зороастрийцы и подтверждают классические писатели) была уничтожена Александром Македонским во время завоевания им Персии. Хоуг пишет: «У Диодора и Куртия мы находим, что Александр действительно сжёг цитадель в Персеполисе в пьяном кураже по наущению афинской куртизанки Таис, в качестве мести за разрушение греческих храмов Ксерксом». Естественно, можно сделать вывод, что священные книги, хранившиеся в царских архивах, были уничтожены вместе с дворцом. Из книги Билимории и компендиума, приведённого в уже цитированной работе Хоуга (с. 55), мы узнаём, что в течение пяти с половиной веков македонского и парфянского владычества, которое последовало за вторжением Александра, зороастризм оказался в небрежении, и много зороастрийской литературы было утеряно. «Каковы бы ни были причины, факт состоит в том, что в сасанидский период, когда имело место возрождение зороастризма, бóльшей части священных писаний уже не было, и осталась лишь их небольшая часть, да и те, за исключением Вендидад, в виде отрывков. Учёные сасанидской эпохи сообразно своему пониманию собрали эти отрывки, чтобы составить связное целое, а для объяснения их написали комментарии на пехлеви, который был местным языком в то время. Сохранённые и соединённые таким образом части, теперь сохранившиеся у парсов, это Ясна (Язишна), Виспарад, Вендидад (Видэвдад), Яшты, Хордэ, Виштасп Носк, Афринган, Ньяйиш, Гах, некоторые разрозненные отрывки и Сирозах (тридцатидневник, или календарь).

__________
* New American Cyclopaedia, “Guebres” (т. VIII, с. 546).
** Nasarvanji F. Bilimoria, «Zoroastrianism in the Light of Theosophy». (Переиздано Wildside Press, 2008 — пер.)

Достоин сожаления тот факт, что в течение 21 года* я настойчиво пытался убедить парсов, что по этой причине им нужно через свой панчаят (правление) постараться повторить успешные попытки христиан, раскопавших в Египте и Палестине древние памятники своей религии, создав Фонд Парсийских Исследований, чтобы провести в Персии и Бактрии, если возможно, с участием человека масштаба профессора Флиндерса Питри, раскопки с надеждой найти библиотеки табличек и надписи на камнях, которые могли бы вернуть им какие-то из бесценных учений Заратуштры, сейчас утерянных. Что же до возможности найти забытые рукописи в европейских библиотеках, боюсь, что эту надежду мы должны оставить. Как писал мне г-н Блонше из Национальной библиотеки в Париже, зороастрийские книги и рукописи, имеющиеся в европейских библиотеках, за очень редкими исключениями, как например самые древние рукописи «Бундахиш» в Копенгагене, известные в Европе под обозначением K20, привозились из Индии начиная со второй половины XVIII века и предположительно являются лишь копиями оригиналов, уже имевшихся у парсов. Блонше говорит:

«Серьёзным препятствием прогрессу в исследованиях маздеизма всегда будет то, что мы, европейцы, не можем точно знать, какие интересные документы этой религии имеются сегодня в Индии, а парсы, со своей стороны, не знают точно, какие документы имеются в нашем распоряжении в Европе. Конечно, я имею в виду не простой список названий, который не позволит нам нисколько продвинуться, если мы не будем иметь в руках самих рукописей, а научно составленный подробный каталог. Чтобы справиться с этим затруднением в той мере, в какой позволяют мои возможности, я составил каталог зендских рукописей и т.п., имеющихся в Национальной библиотеке, который я однако не предлагаю в качестве образца, и который обстоятельства весьма материального характера вынуждают меня иметь лишь в рукописном виде.

Парсы достаточно богаты, чтобы быть в состоянии позволить себе такую роскошь — сделать так, чтобы мир узнал о богатствах их библиотек и частных сбораний, и это будет единственным основанием, на котором будет вообще возможно основывать точные знания о религии маздеизма. Я считаю, что ваши отношения с индийцами, дорогой полковник, именно таковы, что вы сможете передать им те идеи, которые я сейчас отважился вам высказать».

__________
* Моя лекция «Дух зороастризма», составляющая открывающую главу книги Билимории, была прочитана в Бомбее в феврале 1882 года.

Из вышесказанного ясно, где загвоздка, препятствующая прогрессу исследований зороастрийской литературы — обе стороны, европейские востоковеды и бомбейские учёные парсы, находятся в равном неведении о том, какая часть литературы находится в руках другой стороны. Конечно первейшая вещь, которую нужно сделать — тщательно составить два каталога и обменяться ими, и если это будет сделано, упорядоченная политика взаимопомощи обязательно приблизит тот день, когда мы достигнем ясного и исчерпывающего знания о том, какая сохранилась литература. Боюсь, что среди парсов существует класс предубеждённых и узколобых жрецов, которые не хотят, чтобы посторонние слишком много знали об их священных писаниях. Возможно, за этим стоит эгоистичное желание сохранить для себя наследственное право понемногу выдавать мирянам учение их Основателя и толковать его, как им угодно. Возможно, я и неправ, но думаю, что сообщество тянет с принятием предложения по созданию Фонда Парсийских Исследований в какой-то мере из-за сопротивления жрецов.

Допуская, что библиотеки христианского мира содержат по большей части лишь копии существующих книг парсов, в письме покойному г-ну Менану из [французского] Института в 1896 году я указал на ещё одно поле исследований, которого не касались ни он в своём ответе того же года, ни г-н Блоше, письмо которого цитировалось выше. Я хотел, чтобы он сообщил мне, есть ли в какой-нибудь публичной библиотеке, в любой части света, древние книги, рукописи, или хотя бы отрывки из Гатх. Я не собирался ограничивать наши разыскания европейскими библиотеками и вообще библиотеками христианских стран. Армии исламских завоевателей почти неизменно сопровождали учёные муллы, чьи сочинения дали миру важнейшую информацию о странах и народах, с которыми они входили в контакт. Один из вопросов, которые я задал в письме профессору Университетского колледжа в Лондоне Флиндерсу Питри от имени парсийского панчаята — не будет ли полезно поискать отсутствующие фрагменты в старейших библиотеках восточных стран. Огромная часть того, что мы знаем о зороастризме, происходит из фрагментов, сохранённых греками, а поскольку мы знаем, что они были привезены учёными, находившимися в свите Александра, то разве не естественно предположить, что тщательные поиски в библиотеках, являющихся хранилищами исламской литературы, могут принести богатые результаты? Факт, который следует понять парсам, состоит в том, что старая поговорка «небеса помогают тем, кто помогает себе сам» несомненно окажется верна и в их случае, как и случаях христиан, индуистов и других преданных исследователей захороненных записей своих древних религий. Но никакая сила, ни человеческая, ни божественная, не сможет помочь сообществу, нации или человеку, которые не предпринимают искренних усилий со своей стороны. Как я снова и снова повторял, парсийский панчаят к этому времени получил бы ценные дополнения к своим религиозным записям, если бы принял предложение Е.П. Блаватской, озвученное в моей вышеупомянутой лекции, заручиться доверием и помощью её друга, наместника на Кавказе, князя Дондукова-Корсакова, для создания предложенного мною тогда Фонда Парсийский Исследований. Но они предпочли все эти годы идти по старой протоптанной дорожке, за исключением тех немногих, кто стали теософами и чья жизнь наполнилась чувством почтения и любви к их великолепной религии.

Может показаться странным, почему я испытываю столь сильные чувства по отношению к возрождению зороастризма и так говорю об этом, но как изучающий сравнительное религиоведение, я был очарован и впечатлён его красотой, и мне очень печально видеть, что Таты, Джиджбхои, Петиты и другие парсийские миллионеры, вызвавшие столько восхищения своей царской благотворительностью, не уделили часть своих даров на эту крайне необходимую цель. Конечно, ни для кого, кроме тех из нас в Теософическом Обществе, кто верит в существование записей акаши и в возможность прослеживать по ним мировую историю, не будет доказательством то, что интерес, проявляемый к этому некоторыми из нас, кто не является парсами, может быть вызван связью с этим народом и этой религией в прошлые века.

Если я и наполнил эту главу в основном рассуждениями о зороастрийской религии, то это потому, что чувствую, что возрождение всех древних религий является очень важной частью работы Теософического Общества, и что всё сделанное в этом направлении должно быть упомянуто во всякой правдивой истории нашего движения.

Что же до индуизма, то посмотрите на возрождение брахманизма и санскритской литературы, основание Центрального Индусского Колледжа и деятельность нашей [индийской] секции, насчёт буддизма — посмотрите на 200 школ и 3 колледжа, открытых нашими членами на Цейлоне, на энтузиазм в буддийской Японии, на беспрецедентный дружеский союз между северными и южными буддистами, на Буддийский катехизис, распространяющийся почти на двадцати языках. Зороастризм — следующая наша большая забота, и хотелось бы мне дожить до того времени, когда я смогу увидеть его возрождённым совместными усилиями наших парсийских теософов и их преданностью.

А теперь вернёмся к моему письму К.Р. Каме, текст которого я привожу далее:

«Позвольте мне несколько подробнее изложить взгляды на то, как лучше всего улучшить положение зороастрийской религии, которые я выразил в нашем недавнем разговоре в Бомбее. С момента моей лекции на эту тему в зале муниципалитета (в 1882 году) я являюсь, как вы знаете, одним из самых близких друзей вашей религии. В личных беседах и публичных выступлениях и пытался повлиять на ваших ведущих деятелей, чтобы соединить усилия ради её интересов. Я указал на Фонд Палестинских Исследований и другие общества как продемонстрированные христианами примеры того, что должны делать последователи всякой древней религии, пострадавшей от войн, переселений народов и других причин, если хотят вернуть давно утерянные знания и сделать полными свои нынешние искажённые писания и неточные кодексы учений. Я часто говорил и снова повторяю, что зороастризм — одна из самых благородных, простых и возвышенных религий в мире. Если какая религия и заслуживает любви и преданности её последователей, то это ваша. И если есть религия, которая поддерживалась бы сообществом людей высокого разума, нравственной смелости, преданности ей и в то же время умеющих вести дела и обладающих богатством, накопленным поколениями усердных работников, то именно это и есть у парсов Бомбея. И тем не менее, где же мы ещё найдём сообщество, столь мало ценящее духовность как высший идеал человеческой жизни, столь мало понимающее свои писания, столь безразличное к религиозному обучению своих сыновей? Можно подумать, что высшее благо для парсов — это полный дом рупий и тело, всё покрытое купленными украшениями. Я не забываю о многочисленных делах милосердия, которые в англоязычном мире сделали слово «парс» почти синонимом благотворительности, и за которые я глубоко уважаю ваш народ.

Но сейчас мой взгляд обращён к тому типу истинного зороастрийца, которого история изображает нам среди группы преследуемых беженцев, которые покинули Ормузд и осели в Санджане 11 столетий назад. Они были велики во всех своих мирских способностях, ведь их кровь течёт в жилах их современных потомков, торговцев и промышленников. Но ещё более велики они были в своей возвышенной религиозной преданности, которая заставила их — подобно моим собственным предкам-переселенцам — покинуть свою страну, богатство, друзей, комфорт и всё прочее, и со спокойной улыбкой встречать все неизвестные опасности ради своей религии, которая им была очень дорога. Более того, они шли под предводительством святого Дастура Дараба, чистота и духовность которого позволили ему извлечь из беспредельной акаши божественный огонь Ахура-Мазды, чтобы зажечь то пламя, которое вы с тех пор и поныне поддерживаете. Такие ли вы сегодня, с вашим богатством, роскошью, рыцарскими званиями, наградами, заводами? Есть ли среди вас Дараб Дастур или хотя бы школа пророков, где неофитов обучали бы божественной науке? Увы! Нет. Среди ужасов преследований вы сохранили не более, чем малую часть своих писаний, и к тому же на днях мы могли прочитать, как западные востоковеды пытаются доказать, что и те являются современными компиляциями, составленными из разных источников. Вопрос, который задаёт вам ваш скромный друг и защитник — вы собираетесь и дальше пребывать в бездействии и не пошевелите и пальцем для того, чтобы возродить свою религию и создать новую школу авторов, которые придали бы вашей этике и метафизике такое очарование, что мы бы больше не услышали о людях из парсов, проповедующих христианство в Дхоби Талао или о парсийских девушках, выходящих замуж за мусульман или становящихся миссионерками женской половины дома? И продолжать такое бездействие, пока множество счастливых семей не будут разрушены отступничеством невежественных, необученных или скудоумных детей? Я верю, что нет; моя вера в практичный здравый смысл вашего сообщества не позволяет мне поверить, что такое преступное безразличие будет возможно после того, как ваши предводители откроют глаза на эти страшные опасности, которые постепенно окружают вас вследствие вашей чрезмерной ориентации на мирское.

Какое же практическое лекарство от этого я предлагаю? Просто следующее. Ваш панчаят должен принять формальную резолюцию, провозглашающую, что отныне продвижение интересов зороастрийской религии будет одной из его признанных обязанностей, что на его сочувствие и помощь может рассчитывать всякое общество, всякий учёный, исследователь или иной человек, который в любой части света занят или займётся собиранием парсийских документов и древностей, исследованием местностей, связанных с историей парсов, публикацией книг, карт, рисунков и т.п., которые будут найдены достойными такой помощи, а также любыми другими важными усилиями, которые могут пролить свет на эту религию. Секретаря панчаята нужно сделать тем каналом, через который по должности будут проходить вся переписка и переговоры по этому вопросу, и он должен будет разослать копии этой резолюции по всему миру всем заинтересованным. В правительство Индии и местное правительство панчаятом должна быть направлена петиция с призывом ко всем британским министрам и консулам способствовать продвижению этой похвальной работы.

Панчаят обладает достаточными накопленниями, так что нет необходимости создавать для этой цели специальный фонд (по крайней мере, в ближайшей перспективе), хотя я чувствую, что как только о важности этих исследований станет широко известно, люди станут жертвовать большие суммы, которые иначе были бы направлены на работу куда менее благородного характера. Я не рекомендую торопиться, не нужно спешить с щедрыми тратами; нужен не внезапный порыв бурной деятельности, а надобно лишь спокойно и мудро принять вышеизложенную политику и последовательно и практично проводить её до полного осуществления. Если бы ваш народ принял моё предложение в 1882 году, я бы мог оказать вам большую помощь, потому что тогдашний наместник на Кавказе был старым и близким другом моей сотрудницы, Е.П. Блаватской, которой теперь нам так нехватает, и ради неё он сделал бы всё, что в его силах. Однако теперь бесполезно вспоминать утерянные возможности; главное не терять имеющихся. Каждый месяц промедления снижает шансы на успех; каждый потраченный год — это несчастье для вашего сообщества.

Я отважился сделать вышеизложенные предложения по просьбе нескольких весьма уважаемых друзей-парсов, и они сами за себя говорят. Я чувствую, что могу сделать это свободнее, потому что у меня тут нет личных целей, я не прошу возмещения расходов или каких-то почестей. Это ваша работа, а не моя; я могу лишь выразить вам свою симпатию и наилучшие пожелания.»

В то время, когда я писал свою лекцию 1882 г., нашу бомбейскую штаб-квартиру посетил один из Учителей,* счастливо избежавший известности для широкой публики и даже большинства наших членов, который как раз незадолго до того посетил область в Армении, где жили древние парсы. Он сказал Е.П. Блаватской, что в монастыре Сурб Ованес в этой стране, где в 1877 году жили три очень старых священика, а через пять лет после того остался лишь один, по углам келий никому не нужными кучами громоздится целая библиотека книг и древних рукописей, не прельщая никого из курдов. Приняв во внимание кинжал и несколько серебряных монет — абазов, старый священник согласился продать ему несколько ценных рукописей.*? Более того, меня и Блаватскую уверили, что в некой большой горной пещере, хорошо защищённой от вторжений любопытствующих и вандалов (а она — лишь одно из многих хранилищ такого рода, имеющихся по всему миру и находящихся под постоянным присмотром и защитой Учителей Мудрости) хранится весь объём ценной зороастрийской литературы, которая в должное время будет возвращена человечеству. Давние читатели нашей литературы вспомнят, что там со ссылкой на лучший авторитет утвердалось, что ни одна книга, важная для человечества, не была безвозвратно утеряна. Несмотря на худшие усилия фанатичных халифов, таких как Омар, который сжёг Александрийскую библиотеку, и пьяных вояк, таких как Александр, предавший огню цитадель Персеполиса, интеллектуального и духовного развития мира не остановить, ибо девиз — vestigia nulla retrorsum (ни один след не ведёт назад).

__________
* Учитель Илларион. Олкотт 19 февраля 1881 года записал в своём дневнике следующее: «Илларион здесь по дороге в Тибет и рассматривал ситуацию. Находит Бэйтса несколько отвратительным. Его взгляды на Индию, Бомбей, Цейлон (любовь), Англию, Европу, христианство и другие вещи очень интересны». — Прим. ред.

Среди героев японо-китайской войны, имевшей место 10 лет назад, был один, чьё имя заметно сияло в списке великих воинов. Человек, о котором я говорю, генерал и наместник Нодзу, командовал одной из двух армий, которые, выдвинувшись из разных пунктов, в назначенное время и в назначенном месте соединились и разгромили противника. Мне повезло подружиться с ним во время поездки в Японию в 1889 году, когда он командовал военным округом Хиросимы, если мне не изменяет память. Он был глубоко религиозен, и это свело нас вместе. Он подарил мне толстую книгу, написанную им на буддийскую тему, которая теперь в Адьярской библиотеке вместе с пятнадцатью сотнями других томов, которые благодаря любезности друзей я смог привезти из Японии. В конце войны с Китаем, когда японская армия побеждала, я написал своему другу, прося употребить своё влияние, тогда очень большое, чтобы удержать своих соотечественников от того, чтобы кровожадность и жажда завоеваний не захлестнули их и не уронили с того высокого религиозного уровня, на котором я застал их во время своего приезда. Я так хорошо знал этого человека, что был уверен, что завоевав восхищение народа своими военными достижениями, в сердце своём он тем не менее оставался предан своей религии и стремился к духовным знаниям. Поскольку я пишу эту главу в своём нильгирийском домике, мне жаль, что я не могу взять в руки ни одного из его писем, однако я помню, что он ответил мне, что уже очень стар, чтобы отойти от профессии, в которой был всю жизнь, чтобы вступить в область религиозного обучения. Это, добавил он, уже моя епархия; он поблагодарил меня за всё, что я сделал в свой приезд в 1889 году и выразил надежду, что смогу снова приехать в его страну и продолжить свою работу. Эти события были вызваны в моей памяти записью в моём дневнике от 19 ноября 1895 года, в которой зафиксирована отправка моего письма к нему.

На следующий день после полудня меня посетил американский путешественник д-р Скроджин из Кентукки. Похоже, что в Индию его привлекли необычайные истории о йогах и махатмах, распространявшиеся в Англии и Америке неким д-ром Хенсолдтом и превосходившие даже полёты воображения Луи Жаколио. Я не знаю о нём ничего сверх того, что читал в общедоступной печати, так что не могу выносить суждения о его историях, которые он якобы пережил лично. Могу лишь сказать, что все его истории с первой до последней столь невероятны и романтичны, хотя умело и складно написаны, что я склонен считать его ещё одним Мюнхаузеном.

Например его рассказ о посещении Лхасы и беседе с далай-ламой содержит такие подробности, что прочитав его, я сразу отправился в нашу библиотеку, достал отчёт Томаса Мэннинга* о его посольстве в Лхасу в 1811–1812 годах и обнаружил, что современный любитель сенсаций заимствовал свой рассказ об этой беседе у Маркхэма. Например, сравните следующее:

Хенсолдт (1894)

«Я его нашёл весьма молодым — мальчиком, пожалуй, 8-летнего возраста, и точно не старше девяти. В его лице вместо идиотской бессмысленности и индифферентности я нашёл взгляд, который сразу же поразил меня и привёл в трепет. Это было очень симметричное и красивое лицо, которого мне никогда не забыть по причине его уникального меланхоличного выражения, странно контрастировавшего с детскими чертами, но больше всего меня поразили его глаза.»

Маркхэм (1811)

«Красивое и интересное лицо ламы захватило почти всё моё внимание. В то время ему было примерно семь лет; у него были простые и неиспорченные манеры хорошо образованного ребёнка-принца. Его лицо было, думаю, поэтически и трогательно прекрасным».

Как я уже замечал, обращая внимания на эти его литературные достижения,** что несмотря на известное консервирующее действие сухого климата Лхасы, мальчик 7–8 лет едва бы сохранился в прежнем виде с 1811 до 1893–94 года. Но к несчастью для Хэнсолдта, далай-ламе, правившему на момент его предполагаемого визита, было 22 года! Так или иначе, д-р Скроджин загорелся желанием увидеть чудеса махатм, описанные этим автором, и оставив свою медицинскую практику в Лексингтоне, приехал в Индию, проехал её до самого Кашмира, не увидев и малой толики чудес, но подхватив в терайских джунглях страшную лихорадку, пролежал целый месяц в больнице, а после того, как выписался, приехал в Адьяр, который ему нужно было посетить в первую очередь, и узнал правду. Возможно, некоторые из моих читателей припомнят аналогичный случай, когда трое русских, двое из которых были офицерами, приехали в Индию, влекомые очаровательными историями, рассказанными Е.П. Блаватской в книге «Из пещер и дебрей Индостана». Я встретил их, когда мы плыли из Коломбо в Тутикорин. Они горячо надеялись, что им удастся пережить что-либо из необычного опыта, описанного там. Излишне говорить, что они были разочарованы, как и многие другие, приехавшие в Индию в поисках того же. Махатмы и другие чудотворцы не работают напоказ, как балаганные фокусники; если даже их встретить и при этом они продемонстрируют какие-то сиддхи, цель этого будет иной, чем удовлетворение праздного любопытства.

__________
* Thomas Manning, London, Trubner & Co., 1876, с. 287.
** «Theosophist», т. XVI, с. 269.

Я был так рад своему гостю из Кентукки, что пригласил его переехать из своей гостиницы и пожить у нас несколько недель. Он с благодарностью принял приглашение и приехал к нам в воскресенье (24 ноября). Вскоре после этого его терайская лихорадка дала о себя знать и грозила разгореться с новой силой, так что я спросил у наших слуг, знают ли они какое-нибудь растение, которое используют в Индии против неё. Дворецкий указал на большое старое дерево индийской мелии возле дома и сказал, что с нашего позволения он может сделать отвар из её молодых листьев, который, как он думает, окажется действенным. Доктор Скроджин с радостью согласился на эксперимент и выпил большую дозу этого горького отвара, ибо листья эти столь же горки, как алоэ или хинин, и через несколько дней симптомы лихорадки полностью исчезли и не повторялись в течение всего времени, пока он был у нас.

Ноябрь относится к периоду северо-восточного муссона, и мои заметки показывают, что в то время каждый день шли сильные дожди, сильно препятствовавшие нашим строительным работам. Но накрыв место работ временной крышей из пальмовых листьев, удалось эффективно защитить каменщиков и их работу от дождя, так что мы смогли продолжить возведение комнаты, которую после её завершения всё время занимал д-р Инглиш.

Запись от 26 ноября в моём дневнике относится к уплате авторских отчислений нью-йоркским издателем Дж.У. Баутоном. Поскольку Е.П.Б. передала мне по завещанию свои авторские права, в 1892 году, через посредничество У.К. Джаджа, я собрал некоторую сумму, которую передал Американской секции и некоторым другим, но не помню, чтобы с тех пор получил по этому копирайту хоть пенни. Фактически, в финансовом плане эта книга никому из нас двоих не принесла ничего, о чём можно было бы говорить, хотя прошла через несколько переизданий, и издатель покрыл свои расходы ещё до того, как мы уехали из Нью-Йорка в Индию. Недавно от профессора Уайлдера, который сообщил мне, что стал такой же его жертвой, как и мы, я услышал о его смерти.

2 декабря с парохода компании Клан сошёл ещё один американский путешественник, мистер Кларк, и приехал увидеться с нами. Поскольку он интересовался теософией, я пригласил его остановиться у нас, чтобы дождаться съезда, что он и сделал, пробыв у нас несколько недель. Следующий день принёс ещё одного джентльмена, м-ра Гриса, опять же из Детройта, который приехал с Цейлона, и он тоже был рад остановиться у нас и присутствовать на нашем годовом собрании. Естественно, что следующие дни были во многом посвящены беседам о теософии с нашими американскими гостями, обоим из которых пошли на пользу и наши объяснения, и чтение книг в нашей библиотеке.

«Иметь честь встретиться с их сиятельствами вице-королём и графиней Элджин» — таков заголовок официальной прилгасительной карточки, полученной мною от губернатора, лорда Уэнлока, которую я вижу вклеенной в свой дневник в записи от пятницы, 6 декабря. Хотел бы я, чтобы некоторые из моих соотечественников, мечтающие о знакомстве со знатными иностранцами, могли поприсутствовать на одном из этих блестящих государственных приёмов. На территории официального губернаторского дворца в Мадрасе стоит отдельное большое здание в ионическом стиле, которое известно как «Банкетный зал». Это представительно выглядящее сооружение, чисто белое и внутри, и снаружи. Его внутренность образует один высокий и просторный зал, окружённый с четырёх сторон галереей, поддерживаемой массивными белыми колоннами, а в дальнем его конце имеется большое возвышение для важных персон. Освещается он огромными люстрами с хрустальными подвесками. В назначенный час его сиятельство и сопровождающие его лица торжественно въехали в открытых ландо, запряжённых четвёрками или шестёрками лошадей, с форейторами и многочисленным кавалерийским эскортом. На другой стороне аллеи перед залом выстроились войска, салютовавшие подъезжавшему губернатору; военный оркестр грянул национальный гимн. Парадно одетые представители знати поднимались по длинной лестнице, ведущей на террасу, между двумя рядами живописно одетых и вооружённых пиками телохранителей-сипаев; приглашённые гости, бывшие внутри, расступились, образовав коридор, и высокие особы, кланяясь влево и вправо, прошли на возвышение и оттуда, приветствовав всех, повернулись и обратились к основным официальным лицам правительства, армии и церкви, чтобы те заняли свои места. Через несколько минут начался бал; он открылся официальной кадрилью, и с этого момента до самого утра белоснежный зал представлял блестящее оживлённое зрелище.

На таких мероприятиях как это есть шанс увидеть индийских радж и земиндаров* президентства в самых их пышных нарядах; на некоторых было столько драгоценных камней, что большинство великосветских дам позеленели бы от зависти. На одном из таких приёмов я болтал с покойным махараджей Визьянагарама, образованным и любезным джентльменом, который своим щедрым гостеприимством и приятными манерами заслужил у индийских англичан прозвище «принц очарование». В своём богатом тюрбане он носил султан из брильянтов, а вокруг шеи — бусы из огромных изумрудов. Случайно ниточка порвалась, и драгоценные камни раскатились вокруг него по полу. Конечно, я помог ему их собрать, и меня позабавила проявленная им при этом беспечность, как будто это были обычные камушки. Полагаю, что на самом деле обязанность носить этот груз камней для многих индийских принцев является досадной обузой, и совершенно уверен, что это так в случае таких образованных и вдумчивых людей как нынешний гайквар (князь) Бароды. Впрочем, разве не так с царями и королями по всему миру?

__________
* Крупных помещиков; Мадрасское президентство — тогдашняя единица административного деления, охватывавшая часть территорий современных штатов Тамилнаду и Андхра-прадеш. — Прим. пер.

Среди индийских знаменитостей Мадраса есть раджа сэр С. Рамасвами Мудальяр, который сделал себе состояние как «дубаш», или брокер крупного торгового дома «Арбутнот и Ко». Его имя можно видеть на колонках для питья и навесах для отдыха по всему Мадрасу, а наискосок от центрального вокзала есть просторная дхармасала для индусских путешественников, которые нуждаются в удобном месте, где они могут остановиться, когда посещают этот город. Он в фаворе у властей, и ему это нравится, а правительство радо тому, что он у них есть, чтобы давать крупные приёмы в более-менее восточном стиле для посещающих город важных персон, вроде вице-королей Индии, русских царевичей и прочих принцев королевских фамилий и т.п. Вечером 9 декабря он устроил приём для их сиятельств графа и графини Элджин. Просторная территория вокруг его дома была ярко освещена, а сам дом просто сиял. Там и сям располагались небольшие киоски и другие сооружения, где туземными исполнителями предлагались разные развлечения, после чего предложили ужин и закуски, а в конце всего было устроено великолепное пиротехническое шоу. Программа, прилагавшаяся к моему билету, пожалуй, представит интерес для западных читателей. Там был индийский танец в исполнении мадрасской девушки, которой аккомпанировал на вине знаменитый музыкальный пандит; индийские марионетки; забавное представление попугаев; колаттум, танец с лентами в исполнении восьми девушек (очень на поминающий наши танцы вокруг майского шеста); индийская драма; а затем ужин и фейерверк. В перерывах компания хохотала, развлекаемая ходившими по поместью звукоимитаторами, изображавшими голоса зверей и птиц, шум разных машин и прочие такие звуки.

10 декабря мне было очень приятно получить письмо от личного секретаря вице-короля, где говорилось, что его сиятельство проявил интерес к моей работе для париев и желает мне всяческого успеха.

15 декабря м-р Грис подал заявление о вступление в члены. 16-е было для меня довольно памятным днём, так как я получил из Лондона сигнальные экземпляры первого тома моих «Листов старого дневника». В тот же день после полудня пришёл вайшнавский хатха-йог, и для иллюстрации власти ума над телом показал мне некоторые опыты, в которые, как я уверен, не поверят ни в одном колледже терапевтов и хирургов, если не удостоверятся в них собственными чувствами. Это не та тема, которую можно было бы представить смешанной аудитории моих читателей, но для профессионалов я могу упомянуть, что обращением вспять перестальтики кишечника он мог по своей воле наполнять себя через него водой. Работа мышц брюшной полости при этом была просто поразительна.

Рано утром 17-го меня посетила в астральном теле Е.П. Блаватская; визит этот был очень приятен. Она явилась в том самом виде, который был мне хорошо знаком. В этот же день все мои американские гости были приняты в члены. Всё это время, несмотря на сильный дождь, я успешно продвигал строительные работы. 21-го из Коломбо прибыла мисс Грис и воссоединилась со своим мужем. Время съезда уже было очень близко, и 23-го прибыла Анни Безант с м-ром Кийтли, Упандранатхом Басу, Тукарамом Татьей, д-ром Эдалем Бехрамом и ещё с семью или восемью людьми из Бомбея. Вечером Безант провела в большом зале одну из своих великолепных бесед, как обычно, очаровав слушателей своими ответами на вопросы и объяснением сложных предметов. Теперь делегаты прибывали с каждым поездом, и поскольку всё пространство первого этажа было нужно для их размещения, я выселил европейских жильцов из спален на этом этаже и приготовил их для индийских посетителей. Европейских же джентльменов я поселил в восьмиугольной комнате в бунгало возле реки, а м-ра и миссис Грис — в одну из тех очень удобных хижин из листьев, которые теперь так широко используются на съездах. Беседа, которую проводила Безант в тот вечер на обычной встрече, касалась снов, астрального тела и родственных предметов. Не помню, когда бы мне было более интересно, чем слушать её описания наблюдения жизни спящих в своих сновидениях — о волшебных творениях блуждающего воображения, воспроизведении опыта, полученного в бодрствующем состоянии и мгновенных превращениях, вызванных внезапной мыслью или порывом чувств. Этот рассказ вызвал у меня в памяти то описание состояния сна, которое дал Мур: «Те сумерки ума, где луч разума, полускрытый облаками чувств, смутно золотит каждый неясный образ, выстроенный фантазией». Но изучающему, который действительно хочет увидеть этот предмет компетентно и основательно изложенным, следует прочитать книгу Ледбитера «Сны».

До собрания Совета в Лондоне, состоявшегося в 1896 г., на котором правила Общества были утверждены в их нынешнем виде, они, как все мы знаем, периодически подправлялись, нередко просто чтобы умиротворить капризных членов и удовлетворить их прихоти. У меня отмечено, что в рождество 1895 года мы с м-ром Кийтли работали над новым проектом правил, чтобы представить их на съезде. К 26-му у нас уже был полный дом делегатов, а к 27-му стало уже тесно. В этот день в полдень съезд собрался, и было удостоверено необычайно большое количество делегатов. Интересной особенностью было присутствие американских членов из штатов Вермонт, Нью-Йорк, Кентукки и Мичиган. С этим собранием Общество отпраздновало завершение двадцатого года своей истории. Конечно, я отметил этот факт и припомнил события ранних времён и наше бурное путешествие из Нью-Йорка в Бомбей. Если вычесть 15 дней, проведённых в Лондоне, то путешествие заняло ровно 49 дней, 7 × 7. В этот год откололась Американская секция, но я постарался упомянуть об этом так кратко, как только возможно. На одном моменте я однако остановился, поскольку наша статистика полностью опровергала ложные утверждения лидеров раскола о том, что Нью-Йорк всегда был главным центром нашего движения, тогда как наша с Е.П. Блаватской деятельность, после того как мы прибыли в Индию, была лишь распространением функций Нью-Йоркского общества. Цифры столь красноречивы, что я лучше процитирую содержащий их абзац из моего ежегодного обращения:

«Прежде чем оставить американский вопрос, я просто приведу несколько цифр, где был центр нвшего движения, после того, как мы покинули Америку и, скажем, до конце 1887 года. В 1879–81 годах те, кто руководили в Нью-Йорке, не сформировали ни одного нового отделения, а мы с Е.П.Б. создали 24; в 1882 г. были созданы отделения в Сент-Луисе («Арджуна») и Рочестере, а мы создали 52. В 1883 умершее Нью-Йоркское (первоначальное) Общество возродилось в виде Арийского Т.О. — м-р Джадж получил хартию от нас. На конец 1883 года во всех Соединённых Штатах было три отделения, а мы образовали 95, в 1884 г. в США было образовано ещё одно отделение, что дало всего 4, тогда как у нас в других местах было 103. В том году Джадж встретился в Европе с Основателями и вернулся домой в 1885 году, и тогда там возникли два новых отделения, мы же утвердили 124; в 1886 году в Америке было создано ещё два новых, а всего было в силе 136 хартий; наконец, к концу 1887 года — через 12 лет после того, как мы начали и через 9 после отъезда Основателей в Индию — мною было выписано 11 хартий для американских отделений и 147 для других в прочих странах. Будь то де факто или де юре, очевидно, что мы с Е.П.Б. проводили большую работу по построению Теософического Общества, добиваясь, чтобы его имя и цели были известны по всей Земле.»

Темой утренних лекций Анни Безант на этом съезде был Путь посвящения. Как ни хороши они, когда их читаешь, всё же печатное изложение её лекций — лишь внешняя оболочка в сравнении с жизненностью и очарованием, придаваемыми ею им при живом выступлении. Люди, как всегда, с самого раннего утра прибывали из отдалённого от нас центра Мадраса, чтобы занять места, и изо дня в день аудитория увеличивалась. Нам удалось провести работу двух съездов (Т.О. и Индийской секции) в полной гармонии, а муниципальный зал Виктория в Мадрасе, где мы всегда 28 декабря отмечаем свои годовщины (теперь через год, так как по новым правилам съезды проводятся попеременно в Адьяре и Бенаресе) был набит народом до такой степени, что его администраторы стали несколько побаиваться за сохранность здания. Выступавшими на этом мероприятии были Анни Безант, господа Кийтли, Грис, О.Д. Шарма и, конечно же, я.

Четвёртая и заключительная лекция курса, прочитанная Безант 30 декабря, собрала такую же огромную аудиторию и была самой блестящей. Почтенный судья С. Субраманьяаер ответно поблагодарил её от имени индийской публики, после чего делегаты стали уезжать, и вскоре дом опустел. Психологический эффект, произведённый на мой ум съездом этого года, был похож на эффект огромного взрыва гармонии на астральном плане, и в своём дневнике я отметил, что г-жа Безант, похоже, больше, чем обычно, была вдохновлена потоком мысли и доброй воли, посланным Учителями.

На этом летопись двадцатого года Теософического Общества завершается.

Год, в который мы теперь вступаем, — это, конечно же, год совершеннолетия Теософического Общества. Этот факт был для меня столь важен, что я собрался с мыслями, чтобы проводить старый год и набрать сил, чтобы пройти через наступающий. В день нового года г-жа Безант вместе с м-ром Кийтли и Бабу Упендранатхом уехали в Пуну, где у неё была назначена лекция. Трое наших американских гостей — Кларк, Грис и Скроджин, верные национальной привычке везде заниматься делом, принесли нам большую пользу, занявшись учётом запасов в редакции «Теософиста», что заняло у них четыре дня. Сам я делал всё, что в моих силах, чтобы ответить на письма из-за рубежа и прочитать большие объёмы корреспонденции. 6-го и 7-го января я писал один из листов своего «Старого дневника», а в первый из этих дней нас удостоил своим визитом тот самый сладкоречивый болтун и законченный обманщик «профессор Р. Гэльф Норман», подающий себя в качестве сына правящего монарха. Он бросил свою законную жену в Мулмайне* и разрушил жизнь почтенной американской дамы в Бостоне, заключив с ней второй брак, не расторгнув первого. Этот человек обладает (или обладал) большой целительной силой, которую с большой пользой применил, вылечив графиню Вахтмайстер, глазам которой угрожала слепота, но в финансовых делах и отношениях с противоположным полом он по-видимому является полным негодяем. Он занесён в чёрный список бирманской полиции.

__________
* Ныне Моламьяйн (Бирма). — Прим. пер.

8 января мистер и мистер Грис отплыли в Коломбо, а д-р Инглиш 9-го последовал за ними, так как ему нужно было собрать и привезти в Адьяр свои личные вещи, оставленные им в школе Музэус, поскольку он заключил соглашение о работе для редакции «Теософиста» на постоянной основе. В тот же день г-н Токудзава, молодой и умный японский студент, получил распоряжение об отзыве. 16 января он поднялся на пароход компании «Мессажери», чтобы отплыть в Японию, и я проводил его на борт. Мне не хотелось рассаваться с ним. Так в нашем доме, кроме меня, осталось только двое европейцев.

На следующий день ко мне с рекомендательными письмами приехал г-н Йоситоми Хирага, директор Коммерческого музея Осаки, прося моего содействия в сборе информации и образцов для важного правительственного департамента, который он возглавляет. Я встретил его на вокзале, привёз к себе домой позавтракать, а потом познакомил его с ведущими торговыми домами Мадраса, которые были рады оказать ему любую помощь, какая в их силах. Мы подолгу говорили о положении в Японии, из чего я остался под ещё более глубоким впечатлением от совершенной системы, по которой управляются все её дела.

Зарубежная почта 18-го, прибывшая на скором пароходе «Каледония» компании P. & O., принесла мне письма из Нью-Йорка; они пришли на 24-й день после их отправки. Из неё я среди прочего узнал, что первый казначей Теософического Общества Х.Дж. Ньютон, убеждённый и упорный спирит, чей тогдашний интерес к нашему Обществу затух, и который делал всё в своих силах, чтобы нас дискредитировать, погиб, попав в Нью-Йорке под канатный трамвай. Бедняга! Я искренне сожалею о его ужасной смерти, и тем более, поскольку он умер, отрицая истину о посмертном состоянии, которой его учили. М-р Ньютон был богатым человеком, получившим большую известность как изобретатель фотографического процесса с сухими фотопластинками. Можно вспомнить, что именно в его лаборатории были тщательно проверены и опровергнуты способности мадмуазель Полин Либер, заявлявшей, что может получать спиритические фотографии, просто положив руку на аппарат, в который заряжена фотопластинка. А нам с м-ром Ньютоном так хотелось доказать истинность её притязаний, ибо ценность этого как научного факта была бы огромной.

Все дни этой недели были заняты поездками с г-ном Хирагой; к тому же днём и ночью я был занят перепиской и писанием для «Теософиста». В то время я был связан с обществом Махабодхи, и Дхармапала, у которого было множество неприятностей, связанных с собственностью в Бодхгае, телеграфировал мне, чтобы я приезжал в Калькутту. Так что я вызвал по телеграфу д-ра Инглиша, и 24 января в компании с г-ном Хирагой отплыл в Калькутту на пароходе «Эридан». Мы прибыли 27-го; меня встретил д-р Хюббе-Шляйден, поднявшись на борт, и отвёз меня в дом д-ра Зальцера, где меня тепло приветствовали его жена и он сам. В шесть вечера того же дня я председательствовал во время первой лекции Анни Безант в этом сезоне, которая была на тему каст.

Утром 28-го мои передвижения были ограничены приступом болезни. Дхармапала пришёл ко мне посовещаться насчёт Маха-бодхи, поместья, с одной стороны примыкавшего к огороженной территории большого храма, о покупке которого мы говорили. Я послал его к Безант, чтобы они следующим вечером устроили важное собрание. Из Уттарпары в город приехал д-р Хюббе-Шляйден, чтобы быть со мной. Вечером я председательствовал на второй лекции Безант — «Карма-йога: выстраивание характера». На следующее утро Дхармапала и Тукарам Татья, который в то время оказался в Калькутте, пришли повидаться со мной (последний — чтобы проконсультироваться о том, чем он может заняться, так как у него было намерение уйти из бизнеса). Я посоветовал ему посвятить своё время инспектированию отделений, связанных с Индийской секцией. В 4.30 дня Анни Безант прочитала в городском зале великолепную лекцию о вивисекции, которая пробудила великий энтузиазм, особенно у джайнов, которые, как известно, первейшие противники жестокости по отношению к животным. После лекции мы с Безант встретились с Тукарамом, Хюббе, Упендранатхом Басу, Норендро Натх Сеном, Дхармапалой и его адвокатом Бабу Нандра Киссур Лаллом (из Гайи), и после полного обсуждения всех доводов за и против решили не покупать поместья Маха-бодхи. Мы посоветовали Дхармапале купить в Гайе дом для временного проживания монахов. Также мы занимались с ним и другими делами.

Безант ежедневно читала лекции и проводила беседы, которые были весьма назидательны для индусской публики. Её заключительная лекция на тему «Образование» состоялась 1 февраля, и через час после её окончания я уже сажал её на поезд, отправлявшийся в Бенарес. Секретарь Калькуттского литературного общества, воспользовавшись моим присутствием в Калькутте, убедил меня прочитать в его обществе курс из трёх лекций. 2 февраля в 3 часа дня я провёл собрание Гималайского Эзотерического Т.О. (Шимлы) и принял трёх новых членов. По просьбе этого отделения я дал ему разрешение находиться в холодный сезон в Калькутте, поскольку его члены были правительственными служащими и были вынуждены ежегодно подниматься в Шимлу и возвращаться оттуда вместе с начальниками своих департаментов. Моя первая лекция «Судьба индусских мальчиков» была прочитана в понедельник вечером в помещении Патриотического института; вторая на следующий день была на две темы «Бескорыстие» и «Месмеризм»; председательствовал д-р Хюббе-Шляйден. Третья была в Райпон-колледже 5 февраля на тему «Душа». Каждый день было много дискуссий на тему всего дела Маха-бодхи, и почти всё время я принимал посетителей и ходил по городу.

В то время на широкой площади проводился большой армейский турнир под патронажем военного руководства. Он вполне заслужил успех, ибо отобранные для участия войска были хорошо подготовлены и продемонстрировали отличную строевую подготовку и кавалерийскую выучку. Состоялся также потешный штурм индийского форта, окончившийся его захватом — весьма возбуждающее зрелище. Второй визит туда я совершил в компании с У. Форбсом-Митчеллом, одним из историков великого индийского восстания, интересным и весьма интеллигентным шотладцем, голова которого была полна живых картин этой ужасной трагедии. Мой старый друг Марк Твен, который был тогда в мировом лекционном турне, оказался одновременно со мной в Калькутте, и вот присланная им записка, где он просит меня прийти повидаться с ним.

«Пятница.

Мой дорогой Олкотт!

Я тут заперт в отеле Континентал со свежей новенькой простудой.

Приходи и подними мне настроение!

С.Л. Клеменс.»

Теперь представьте картиночку — трезвомыслящий до скучноватости президент Теософического Общества приглашён к постели Марка Твена, который на протяжении более чем поколения поднимал настроение всему миру англоязычных читателей, поднять ему настроение! Но я пошёл, и мы замечательно провели время, вспоминая старые случаи, относящиеся ещё к нашей связи со знаменитым Лотос-клубом в Нью-Йорке, а также наши встречи в Бостоне, Хартфорде, Вашингтоне и в других местах. Мы курили трубки, болтали, смеялись и почти забыли, что мы сейчас в Индии, на противоположном от наших прежних мест конце света. И как нежно ухаживали за ним его любимая жена и дочь! Их мягкость и доброта произвели на меня впечатление.* Никого из своих знакомых я так не уважал, как его, продемонстрировавшего чистоту своего характера этим мировым турне, предпринятым, чтобы оплатить повисший на нём огромный долг, как был и у Вальтера Скотта, из-за краха издательства, выпускавшего его труды, и в которое, к своей беде, он вложился как партнёр. На протяжении трёх дней он не мог выступать с лекциями, но наконец в полшестого вечера он появился перед огромной аудиторией. Излишне говорить, что публику переполняло веселье и она то и дело взрывалась апплодисментами. Я смеялся до слёз над его комичным описанием своей борьбы с немецким языком и другими моментами. Пусть благословение сопровождает его до конца жизни. На своём пути оставит за собой только друзей.

__________
* Так совпало, что в тот самый день, когда я это писал, в индийской печати появилась телеграмма о смерти миссис Клеменс, где говорилось о ней, как о даме великого изящества, доброты и ума. Бедный «Марк», какой это должно быть был для него удар!

11 февраля я выступал с лекцией в Институте Сарасвати, и среди слушателей были некоторые из моих самых старых калькуттских друзей, вызвавших у меня воспоминания о первом моём визите в этот город с Е.П. Блаватской. В тот день принимавшую меня милую хозяйку, миссис Зальцер, укусила то ли оса, то ли скорпион или какое-то подобное насекомое, и она страдала от острой боли; её палец распух, и она не могла облегчить боль, пока не обратилась ко мне. Тогда я уже в сотый раз попробовал и подтвердил действенность средства, которому пока нет объяснения. На теле над местом укуса рисуется пантакль, или пятиконечная звезда — у той крайней точки, до которой боль распространилась по нерву. В течение трёх или четырёх минут боль отступила и опухлость ослабла, а через примерно полчаса уже не оставалось никаких следов этого происшествия, кроме маленькой воспалённой ранки на месте укуса.

Хотя, как сказано выше, я провёл этим простым способом бесчисленные исцеления, и прежние номера «Теософиста» (Vol. II, с. 58, 92, 215, 240 и т.д.) содержат свидетельства многих людей, как из Индии, так и из Соединённых Штатов, этот случай с миссис Зальцер представлял большой интерес в силу того, что я был в доме, когда с ней случилось это происшествие, и был свидетелем её мучительных страданий. В одном из прежних номеров «Теософиста» есть заявление моего покойного друга принца Харисинхджи о том, что он успешно испытал это средство с пантаклем в очень большом количестве случаев укусов скорпионов, и думаю, также и лихорадки. Записывая случай излечения пальца миссис Зальцер, я просто намеревался добавить его в копилку свидетельств действенности этого древнего мистического символа. Но когда я задумался, мне показалось, что сам этот предмет достаточно важен, чтобы остановиться на нём более подробно. Изучение наших прежних номеров открывает факт почти безотказной эффективности этого метода, и что бесспорно, судя по моим собственным наблюдения, что получить его подтверждение в силах всякого человека любого происхождения, будь он учён или неграмотен, психический целитель или совершенно невежественный в этих делах человек — лишь бы он мог начертить символ на теле больного. Конечно, вне тропиков скорпионы встречаются редко, но пауки, пчёлы, осы, комары и прочие жалящие насекомые распространены повсеместно, преследуя путешественника даже в Арктике и Антарктике. Потому разве не стоит уделить немного места в этом рассказе обсуждению столь простого и, по-видимому, безотказного средства от их укусов?

Как можно видеть, писавшие в «Теософисте» не единодушны в объяснении такого действия пятиконечной звезды. Некоторые, например Е.П. Блаватская (Vol. III, с. 31-33), приписывают исцеление действию воли оператора; друг из Партабгарха говорит (Vol. III, с. 303), что написав по-арабски «Аллах» на кисти левой руки указательным пальцем правой, он затем сильно прижимал этот палец к месту укуса, держа его перпендикулярно, и это давало моментальное облегчение. Наш старый друг К.Х. Вандер Линден написал из Джексонвилла, штат Флорида, о чём-то вроде видения наяву, в котором ему явился «человек в древней одежде, с длинной чёрной волнистой бородой и в особенном головном уборе с неизвестными буквами на нём и какими-то фигурами или знаками на лбу», и рассказал ему об использовании пятиконечной звезды, которая, в сопровождении чтения некой мантры, обладала удивительной целительной силой. Он сказал, что «став общеизвестным, это изменило бы практику медицины в огромной степени... При правильном применении это могло бы предотвращать самые тяжёлые болезни, эпидемические или эндемические; её применение могло бы сделать безопасными укусы скорпионов и прочих ядовитых существ; лечить заболевшие части дыхательных и других органов людей и животных, облегчать боль, какой бы мучительной она ни была; а также восстанавливать истощённые нервные силы». Этот секрет таинственный посетитель передал м-ру Вандер Линдену на том условии, что он должен использоваться на благо всех без всякого различия, но не должен открываться никому, кроме трёх членов его семьи.

Один аскет, которому м-р Стрик, аптекарь при Мадрасском медицинском департаменте, сделал какое-то одолжение, в ответ на это дал ему заклинание, которое должно снимать боль при укусе скорпиона. Сам аптекарь нисколько не поверил в его действенность, но, как он сказал, не желая ранить чувства байраги*, записал его себе в блокнот. Хотя он и был неверующим, он не преминул проверить это средство на опыте, и к своему безграничному удивлению, нашёл его эффективным. Повторяя заклинание, он должен был делать веточкой пассы над болезненной частью тела так, чтобы касаться при каждом пассе места укуса. Такое лечение многие годы практиковал и сам м-р Стрик, и его друг м-р Браун, которому тот передал копию мантры, и от которого получили эти слова мы на благо наших читателей. Мантра такая:

Это читается как ужасная билиберда, ибо надо сказать, что это не взято из какого-либо живого языка, а возможно, является записью слов, как они слышатся. Однако это не имеет ни малейшего значения, ибо обладатели этого заклинания совершали желаемые исцеления, не говоря уже о странствующем монахе, который, несомненно, применял его бесчисленное количество раз.

__________
* Нищенствующий отшельник. — Прим. пер.

Однажды на Коромандельском берегу я слышал, как один человек произнёс мантру над головой мальчика, который читал для нас в магическом зеркале, и она была смесью арабского и санскрита, содержа имена божеств, признаваемых арабами и индусами. Можно вспомнить, что мантра Теннисона была просто повторением его собственного имени, так что, по-видимому, используемая форма не имеет значения, коль скоро в человеке, способном мгновенно войти в сообщение с астральным планом, происходит пробуждение силы. Что же до теории Блаватской, что это воля совершает чудо, то её можно принять для ряда исцелений, бывших после первого, но вот как воля (подкрепляемая, естественно, верой или уверенностью) могла вызвать первое исцеление, бывшее для оператора полным сюрпризом, мне не ясно. Например, я знаю, что когда я впервые применил пятиконечную звезду, у меня и мысли не было, что что-то должно произойти; не знал этого и наш учёный и уважаемый коллега, пандит Пран Натх из Гвалиора, получивший информацию об этом знаке от Маулви Захур-уль-Хасана из Джодхпура и исцеливший в его присутствии несколько человек. Он пишет нам: «Получив его разрешение, я попробовал метод в его присутствии, и к своему удивлению, достиг огромного успеха. Затем я увидел, как Маулви вылечил тридцать или сорок человек» («Theosophist», Vol. II, с. 58). Пандит Пран Натх сообщает нам, что местные скульпторы (имея в виду, конечно, мусульман), «обучая своих детей ремеслу, всегда начинают с того, чтобы они вырезали своим резцом эту фигуру, хотя у них и нет знания той тайны, которая за этим стоит. Они традиционно считают это хорошим предзнаменованием при начале обучения детей, точно так же, как индусы в начале курса обучения санскриту первым делом учат слову «Ом». Пандит оставил нам отчёт об исцелении слуги своего друга, совершённом им в Эринпуре. Поскольку в нём обстоятельно описывается то, что при этом происходило, я считаю, что стоит его процитировать.

«Его укусил скорпион в большой палец ноги. Боль постепенно усиливалась и поднималась по телу; он туго перевязал всю ногу в попытке остановить её распространение. Когда обратились ко мне, он уже не мог наступать на эту ногу. Я попросил его снять повязку, но поскольку он колебался, я сделал это сам и начертил описанную фигуру несколько раз. Подождав немного, я спросил его, где боль теперь. Он сказал, что она спустилась до колена. Тогда я снял повязки дальше, до голени, нарисовал, как и ранее, ту же фигуру и опять спросил его, где боль. Он ответил, что теперь она распространяется не выше щиколотки. Тогда я начертил фигуру на ступне, после чего боль отступила к той самой точке на большом пальце, куда его укусил скорпион, и сочтя, что она стала пустяком, который он может легко переносить, он объявил себя исцелённым, и высказав благодарность, ушёл.»

На с. 92 того же номера нашего журнала есть сообщение на тему пятиконечной звезды от хирурга, написавшего из Джалны, что попробовал это средство сначала в шутку, и у него и в мыслях не было, что от него может быть какая-то польза. Он «нарисовал диаграммы на краю зоны боли на плечах двух пациентов, укушенных в палец, и попросил прижать кисть к земле. Боль сразу отступила дальше локтя. Следующий рисунок был нанесён возле локтя, с теми же предосторожностями, и боль отступила до запястья; третий же рисунок на запястье оттеснил боль к кончикам пальцев — к местам укусов». Третьей его пациенткой была женщина из рабочего класса, укушенная в палец ноги; боль у неё поднялась до коленного сустава. Доктор сообщает, что в этом случае он добился такого же успеха, как и в других. Его прежним средством «был насыщенный раствор квасцов, который он капал в каждый глаз, что тоже часто действовало, как волшебство». Жаль, что доктор не просветил нас относительно принципа действия упомянутого средства и не сообщил, какая связь между капанием раствора квасцов в глаза пациента и укусом скорпиона в нижние конечности. То, что оно не сродни рисованию звезды, очевидно, так как он говорит, что «нынешнее средство удивило в равной степени и меня, и присутствовавших».

После появления сообщения от пандита Пран Натха мы получили столько писем, что Е.П. Блаватская посвятила этому вторую статью, полную эрудиции, конечно, в которой она объясняет огромную важность, придаваемую этой пентаграмме в каббалистической магии и у западных оккультистов школы церемониальной магии в целом. Эту статью стоит прочитать всякому, кто желает узнать мистический смысл этого знака силы. Автор статьи «Магия» в Новой Американской Энциклопедии (New American Cyclopaedia) говорит, что оккультные качества этого символа таковы в силу действия элементальных духов. Прежде, чем применить его ритуально, маг должен провести его через очень серьёзный процесс. Это символ «нужно освятить четырьмя элементами, подышав на него, окропив водой и высушив в дыму ценных благовоний, а затем именами великих духов Гавриила, Рафаила, Иофиила и буквами священного тетраграмматона и другими каббалистическими словами, которые шепчут над ним, пишут на нём и т.д.»

На этом, я думаю, мы можем завершить нашу главу, ибо палец миссис Зальцер вылечен, а мы получили по крайней мере какое-то небольшое объяснение этого феномена, или, вернее, обильные доказательства того, что нанесение этого символа на укушенного пациента, страдающего от боли, может быстро её снять.

Вопрос приобретения в Гайе дома для приезжающих монахов, связанных с обществом Махабодхи, часто нами обсуждался, и было решено, что покупка должна быть совершена на моё имя. Казначей этого общества, мой дорогой старый друг Нил Комул Мукерджи, дал мне чек на 2000 рупий, и 19 февраля я отправился в Гаю на почтовом поезде из Ховры. Прибыв туда на следующее утро, я был встречен бабу Нанда Киссур Лаллом и Индрасекарой, с которыми я провёл день за осмотром дома, а также участка земли, который купил Дхармапала. Я решил не покупать дом, а рекомендовать строительство на участке Дхармапалы. Вечер я приятно провёл в компании упомянутых джентльменов и ещё одного теософа, бабу Прия Натх Мукерджи, попечителя местного совета. Я покинул Гаю и отправился в обратный путь в 10.30 утра в пятницу, день и ночь провёл в поезде и достиг Калькутты в 5.45 утра в субботу. В тот день у меня была важная встреча с господами Манмохан Гхошем и Коттоном, советником нашего противника в проекте Махабодхи, индусского маханта Бодхгайи, чей дальний предшественник захватил буддийскую землю, получил право на неё у тогдашнего мусульманского монарха и построил там монастырь из камней, взятых из разрушенной ступы Махабодхи. Мы согласились относительно списка вопросов для обсуждения с нашими настоятелями. Но ни к каким окончательным соглашениям не пришли, и дело долго тянулось в судах, влечя очень большие расходы с обеих сторон.

Я забыл упомянуть, что в тот приезд в Калькутту я успешно рассудил спор между Бенгальским Теософическим Обществом и одним из его членов, доктором Ракхал Чандра Сеном, о праве собственности на здание, занимаемое отделением ТО. В основе спора в действительности было столкновение мнений об уместности и законности преподавания Вед шудрам. Спор был очень резким всё время, пока продолжался, но в конечном счёте утих.

Один из визитов, нанесённых мною в Калькутте, был к знаменитому астрологу, которого звали пандит Тарини Прасад Джйотиши, чья визитная карточка была довольно любопытна. Он описывает себя как обладателя вселенского оккультного знания, как это можно было бы назвать. Например он «Составитель великого универсального гороскопа королевы, недавний мастер Выставки йоги и астрологии в Калькутте, профессор йога-даршаны, астрологии, тантра-видьи, физических и оккультных наук, хиромант, телепат, природный ясновидящий, современная древность, пророк и Цадкиэль Индии». Удивляешься, как он может крепко спать с таким грузом титулов, отягощающих его ум.

Западному человеку трудно составить какое-то представление о повсеместности обращения к астрологам в Индии в самых разных случаях. Полагаю, не рождается ни одного ребёнка без составления тут же его гороскопа, и этот документ всю его жизнь хранится, как семейная реликвия, и с ним сверяются во всех ситуациях. Выше я упоминал, что иногда предсказания астрологов бывают удивительно верными. И их исполнение иногда происходит в силу каких-то совершенно неожиданных обстоятельств, как например, происшествие, случающееся в предсказанное время. Не мне тут заниматься защитой астрологии, когда есть такие искусные её светила как Алан Лео, Уолтер Олд, Джордж Уайлд и другие, чья слава гремит в западных газетах.

23 февраля в 7 утра я выехал на поезде из Силды в Алмазную бухту, где сел на пароход «Эридан» и отплыл в Мадрас; меня провожал д-р Хюббе-Шляйден. Это был сезон ясной погоды, и Бенглальский залив, в другое время рассадник циклонов и прочих ужасных бурь, был спокоен, как река, и солнце ярко светило к превеликому удобству путешественников. Я имел удовольствие встретить среди пассажиров м-ра и миссис Аллен Форман из Нью-Йорка и его мать, миссис Александер Форман. Когда на третий день мы достигли Мадраса, я взял их с собой в Адьяр, чтобы они провели там день, и вечером они вернулись на судно восхищёнными. В моё отсутствие д-р Скроджин уехал в Америку, но м-р Кларк и англичане ещё оставались и составили мне компанию. Следующие несколько дней всё моё время занимала конторская работа и, естественно, много внимания занимала работа по редактированию «Теософиста».

Кое-что, случившееся примерно в это время, заставило меня искать в библиотеке материалы для статьи «Фокусники и колдуны» (см. Theosophist, vol. XVII, с. 419), которую стоит прочитать. Однако для пользы тех, у кого нет доступа к полной подшивке нашего журнала, я приведу цитаты из этой статьи на эту всегда интересную и поучительную тему. Я воспользовался присутствием в доме г-на Токудзавы, чтобы он написал мне заметки о своём личном опыте встреч с фокусниками своей родной страны — Японии. Особая ценность этой информации в том, что она исходит от джентльмена большого ума, в правдивости которого можно не сомневаться — ведь он был выбран первосвященником своей буддийской школы, чтобы сформировать одну из групп молодых студентов (саманера), которых должны были отправить на Цейлон изучать язык пали, чтобы по возвращении они помогали в сравнении священных книг северного и южного буддизма. Г-н Токудзава говорит:

«Когда я был подростком 14 лет, меня водили в дом знаменитого фокусника, и когда мы заплатили входную плату, нас ввели в помещение, где по полу для посетителей были разложены японские подстилки. Фокусник бросил на жаровню с горячими углями какой-то наркотик, который сразу же распространил по комнате странный запах. Он позвал своего мальчика, и посадив его рядом с собой, поставил на пол в пределах досягаемости небольшой кувшинчик и начал петь нечто похожее, как я теперь понимаю, на однообразное повторение того, что индусы называют мантрами. Через некоторое время я сквозь пахучие пары увидел, что мальчик становится меньше. Я не мог поверить своим чувствам, но смотрел на совершавшийся феномен. Мальчик видимо уменьшался и в высоте, и в объёме, с каждым мгновением, казалось, теряя по году возраста. Я слышал истории о подобных вещах, случавшихся на спиритических сеансах в Америке, когда фигура «ребёнка-духа» постепенно спускалась через пол комнаты, пока не исчезала на виду у зрителей, потом снова являлась обратным процессом, и наконец, исчезала. Конечно, я не знаю, правдивы ли эти истории. Это весьма хитро, но как видно из вышесказанного, не тождественно виденному мною в Японии: тут мальчик не опускался под пол, а лишь становился всё меньше и меньше, оставаясь на том же месте. В конце концов он уменьшился до размеров детской куклы. Тогда фокусник взял его, и будто какого-то мальчик-с-пальчика поместил в кувшинчик и закрыл рукой. Через минуту мы были удивлены, увидев, как он пришёл по зову своего отца из другого конца комнаты и приветствовал нас улыбкой.

Как-то раз знаменитый фокусник пришёл в дом моего отца и продемонстрировал своё искусство. Среди сделанных им вещей одна крайне меня изумила. Как все знают, балки крыш наших домов спускаются совсем низко. Фокусник поместил на поверхность одной из таких балок каплю воды (не знаю, простой или с каким-то средством), затем зажёг свечу из растительного воска, какие обычно используют в нашей стране, и держал в пространстве под каплей, бормоча заклинания и двигая ею вверх и вниз и вправо и влево, как будто искал точку, где на неё подействует сила притяжения. Через некоторое время, видимо, найдя то, что ему было нужно, он аккуратно убрал руку, а свеча осталась, как казалась, подвешенной в воздухе. Пламя горело ровно, и свеча была неподвижна. Фокусник держал взгляд на мокром пятне и свече, пока последний след влаги не исчез, после чего свеча упала на землю. Как это было сделано, если не при помощи какой-то невидимой нити, я не могу представить. В то же время мне представляется, что если была использована нитка, она была бы сожжена пламенем, да и её нельзя было приклеить к балке кроме как кусочком воска, достаточно большим, чтобы мы все его видели.

Один из самых знаменитых трюков иллюзионистов — это устроить внутри дома потоп. Это часто видели, и это может быть подтверждено тысячами свидетелей. Фокусник брызгает на пол воду, произносит заклинания, обмахивая всё помещение веером. После этого в дом начинает вливаться вода, как будто разлилась река. Конечно, в действительности ничего такого нет, но видимость реальности этого полная. Вода всё поднимается, пока вся мебель уже не выглядит намокшей и готовой уплыть. Это продолжается около двадцати минут, пока вода не отступает. Тщательное обследование показывает отсутствие следов воды на чём-либо.*

Следующий трюк в видоизменённой форме можно часто видеть и в западных странах. Фокусник берёт сковороду с углями, зажигает их, энергично раздувает, пока они не начнут светиться, и один за другим их проглатывает. Перед началом, он, естественно, демонстрирует аудитории свой рот, прося убедиться, что никаких химикатов или приспособлений не используется.

Когда последний горящий уголь проглочен, он снова открывает рот для исследования. По прошествии примерно десяти минут он начинает один за другим выплёвывать угли, пока сковорода не наполнится снова. Особенность этого трюка в том, что уггли при этом столь же красные, как были, когда он их проглатывал.

У нас в Японии есть класс религиозных аскетов, называемых ямабуси, которые посвятили жизнь религиозной аскезе, и как говорят, способны совершать то, что простые люди называют чудесами. Фактически они — йоги или белые маги Японии, и вера в них столь повсеместна, что если человек страдает от какой-либо беды, предположительно вызванной какими-то нечеловеческими силами, он обязательно с ними консультируется. С ними связаны бесчисленные истории.** Но чтобы дать достаточное представление об этой уникальной школе, достаточно привести следующую.

Однажды, скажем, около 5 лет назад, в одной деревне в пяти милях от Токио жил один состоятельный человек. Как-то ночью какие-то жители деревни, намазав лица чёрным, чтобы выглядеть, как негры, ворвались в его дом и ограбили его, забрав большую сумму денег. Полиция и сыщики очень старались найти виновных, но тщетно. В качестве последнего средства он обратился к ямабуси. Когда этот святой человек начал свою работу, это было странное зрелище. Он собрал жителей всей деревни и осмотревшись, сказал, что обязательно найдёт грабителей. Котёл, который он принёс с собой, поставили на землю, туда было насыпано множество камешков. Он приказал развести под котлом сильный огонь и поддерживать его, пока котёл и камешки не раскалятся докрасна. Когда это было сделано, он обратился к собравшимся, сказав, что будет бросать в них горстями эти камешки без разбора, и что хотя они нисколько не повредят невиновным, они будут прилипать к лицам грабителей. Затем, запустив руки в котёл, он стал бросать в толпу двойные горсти раскалённых камешков, пока их запас не кончился. И стало видно, что к лицам некоторых из присутствовавших прилипло множество камешков, и они корчились от боли. Тогда ямабуси обвинил их всех в грабеже, и к изумлению всей деревни, они признали свою вину.»

__________
* Конечно же, это гипнотизм. Вызывание дождя — искусство, широко известное среди африканских племён, будь то в их собственных странах или в рабстве. Автором памфлета «Обеах Ванга» приводится множество примеров. Среди прочих историй об этом Х.Дж Белл в своей работе об обеах рассказывает о девочке (раса её не упомянута) на Санта-Люсии (в Вест-Индии), «которая обладала нежелательной способностью устраивать дождь, где бы она ни оказалась. Первый дождь пошёл совершенно неожиданно, и однажды её мать была поражена, когда ей сказали, что дождь пошёл в спальне, в которой тогда жила эта девочка. Бросившись наверх, она действительно обнаружила, что с потолка льёт проливной дождь и заливает пол, ... и это всё было видно при дневном свете, хотя снаружи было совершенно сухо и стояла ясная погода. Ребёнка переместили в другую комнату, в результате чего столь же сильный ливень начался там, тогда как комната, которую она только что покинула, стала снова совершенно сухой». Они взяли девочку в огород, где овощи очень нуждались в поливе, но никакого дождя не пошло; явление происходило только в помещениях.
** Восхитительный пример такой истории приведён в завораживающем рассказе Е.П. Блаватской «Заколдованная жизнь» (в сб. «Кошмарные рассказы»). В Японии один ямабуси дал мне свиток с портретом Эн-но Гёдзя, основателя их школы, на котором у его ног простёрлись два элементала. Я отдал его Блаватской.

По-видимому, в Японии с отдалённой древности был центр магической науки. Пришло ли это знание из Индии через Тибет, Китай и Корею, как полагают некоторые, или изначально развилось в самой Японии, — неизвестно. Я думаю, весьма вероятно, что магия, которую Марко Поло видел при двое Хубилай-хана, была японского происхождения, ибо, как я узнал на днях у г-на Токудзавы, великий завоеватель Чингисхан был японским принцем, о подвигах которого есть записи в японской истории. Читавшие бесценный рассказ Марко Поло (по изданию Бона это с. 156) вспомнят, как он говорил:

«Сидит великий хан в своем главном покое за столом; стол тот повыше осьми локтей, а чаши расставлены в покое, по полу, шагах в десяти от стола; разливают по ним вино, молоко и другие хорошие питья. По наговорам да по колдовству этих ловких знахарей-бакши полные чаши сами собою поднимаются с полу, где они стояли, и несутся к великому хану, и никто к тем чашам не притрагивался. Десять тысяч людей видели это; истинная то правда, без всякой лжи.»*

Из той же книги мы узнаём, что тибетцы — «некроманты, и своим дьявольским искусством производят самые необычные очарования, невиданные и неслыханные. Они могут вызывать бури с молниями и громом и совершать многие другие чудеса».** Что скажет на это полковник Янгхазбэнд?

На острове Сокотра, говорит Марко Поло, обитатели — превосходные колдуны, и если на их корабль нападёт пиратский, им удаётся наложить на него заклятие, и он не может продолжить плавание, пока не возместит ущерб — это демонстрация практических гипнотических навыков, которой позавидовал бы профессор Бернхайм!

__________
* «Книга о разнообразии мира», гл. LXXV. Цит. по пер. И. Минаева. «В некромантии сведущие скажут вам, что дело то возможное», — добавляет автор. — Прим. пер.
** В русском переводе такого найти не удалось, зато описывается противоположное влияние на погоду: «Когда великий хан живет в своем дворце и пойдет дождь, или туман падет, или погода испортится, мудрые его звездочеты и знахари колдовством да заговорами разгоняют тучи и дурную погоду около дворца; повсюду дурная погода, а у дворца её нет. Знахари эти зовутся тибетцами и кашмирцами...» — Прим. пер.

Все древние истории полны рассказами о магических чудесах. Мы встречаем их у греков, римлян, евреев, норвежцев, чехов, этрусков, китайцев, египтян, саксов и фактически у всех европейских народов. Когда трубадуры выродились в бродячих артистов, они стали «жонглёрами», от чего происходить слово juggler — фокусник. Имена самых замечательных современных фокусников западного мира известны всем. Среди них самым выдающимся был Робер-Удэн, который, как справедливо замечает Американская энциклопедия, «прилагает к своему искусству не только истинный гений, но и средства науки».

Херманн, очень известный эксперт в этом деле, поразил американцев тем, что позволил шести снайперам стрелять в него мечеными пулями из армейских винтовок. Ни одна пуля в него не попала, а затем он продемонстрировал их, ещё горячими, на тарелке, и их можно было идентифицировать по заранее оставленным на них меткам. Этот трюк не нов, ибо Е.П. Блаватская в «Разоблачённой Изиде» рассказывает, что видела, как один колдун в Африке это делал, а Лэйнг, первый европеец, посетивший племя сулима, видел, как «местный вождь демонстрировал тот же трюк в больших масштабах, но таким любопытным образом, что нацеленные на него мушкеты всегда давали осечку, но стреляли, когда их, даже внезапно, направляли на другие предметы. Это куда лучше, чем делал Херманн.

Настоящий индийский феномен быстрого выращивания растений, имитацию которого показывают каждому туристу, известен и у североамериканских индейцев, в особенности у арапахо и шайеннов. Их шаманы могут выйти на голую, выжженную солнцем песчаную равнину при свете дня, собраться тесным кружком вокуг какого-то места, пропеть особые стихи, отойти оттуда, и вот — там уже густо растёт свежая зелёная трава. Покойный генерал Кэсс из Мичигана описывал, что сделала индианка из племени Чиппева, которая вместе с ним смотрела большой ритуальный танец индейцев, предпринятый для исцеления. В руке у неё был любопытный мешок из сушёной змеиной кожи, и когда он спросил, что это, она ответила, что в нём амулеты и прочие предметы для магических целей. Генерал посмеялся на этим, а она, сильно рассердившись, бросила мешок на землю. В ту же минуту он превратился в живую змею, которая стала преследовать генерала, выгнав его из шатра. Это было в Маккиноу, где он в то время был на службе.

Автор недавней статьи в «Сан Франсиско Экзаминер» пишет:

«Покойный Гаррик Маллери из Бюро этнологии однажды рассказывал мне, как видел в 1860 году в [резервации] „Белая земля“ [в Миннесоте] нечто необъяснимое. Там был знаменитый шаман, который заключил пари с местным правительством, что оно не сможет связать его так, чтобы он не смог тут же освободиться без всякой подготовки. Правительственный агент, которому помогали Маллери и другие белые люди, связали этого индейца как можно тщательнее и поместили его в конический вигвам, стоящий посреди открытого пространства. Больше никому не разрешалось к нему приближаться. Как только они удалились, из вигвама послышались ужасные звуки ударов, а сам он раскачивался из стороны в сторону, будто сейчас разорвётся на части. Спустя две или три минуты индеец позвал оттуда, сказав людям, чтобы они пошли в определённый дом в нескольких сотнях метров, где они найдут свои верёвки. Одного из белых послали в этот дом, и там он нашёл эти верёвки, причём все хитроумные узлы остались неразвязанными. Тогда члены „комитета по связыванию“ открыли вигвам и обнаружили там мага, сидящего и курящего трубку, со своим чёрным магическим камнем на коленях. Ни трубки, ни камня там раньше не было. Главный жрец сообщества, к которому принадлежал маг, услышав об этой демонстрации, дал знать, что его убьют, если он повторит такое представление ради корысти. Очивидно, считалось, что не должно проституировать религиозные дела такого рода.

У племени Вабено громкая репутации по части некототорых видов трюков. Другие называют этих индейцев „играющими с огнём“. По ночам они совершают много ужасающих ритуалов, в которых не обходится без огня. Они держат огонь в руках и проходят через него. Говорят, что они могут выпускать пламя из своих ушей, ртов и ноздрей. Распространено верование, что они могут превращаться в зверей с огненными глазами. Один трюк, который они действительно совершают, представляется совершенно необъяснимым. Их шаман сидит в своём шалаше, в то время как молодой человек полностью окружает его кольцом ярко горящего огня. В то же время аналогично окружается огнём другой шалаш в пятидесяти шагах от него. Оба шалаша плотно закрыты, и все жители деревни внимательно смотрят, и всё же, когда хворост разбирают, мага обнаруживают в том шалаше, который раньше был пустым, а тот, в котором он был, оказывается пуст.

В племени, с которым я был знаком, был один малозначительный индеец, обычно презираемый своими краснокожими соплеменниками, который всегда носил с собой мешочек для лекарств, сделанный из утиной кожи. Однажды, как мне рассказывали, он присоединился к компании, отправившейся на рыбную ловлю. Когда они были уже далеко, вдруг появилось несколько лодок враждебных дикарей. Они попытались скрыться, но их враги гребли быстрее, и шансов убежать от них очевидно не было. Преследователи приближались столь быстро, что убегавшие были деморализованы. Один из них сказал, обратившись к тому индейцу: «Если твоя утиная кожа чего-то стоит, сделай с помощью неё какое-нибудь средство, и сделай быстро!». В ответ владелец мешочка из утиной кожи погрузил его в воду, и скорость лодки сразу же увеличилась настолько, что рыбакам удалось скрыться от преследования. По-видимому, дух утки действовал на манер пароходного колеса и толкал лодку вперёд».

Офицер, рассказ которого я выше процитировал, лейтенант-полковник Гаррик Маллери из США, был моим старым армейским другом, и на момент своей смерти занимал влиятельное положение в научном мире, будучи связан с Бюро Этнологии.

Египет всегда был домом для магии и колдовства, и копты, возможно, унаследовали это от своих предшественников атлантов. В своей книге «Современные египтяне»* Э.У. Лэйн рассказывает некоторые весьма удивительные вещи. Все их стоит прочитать, но я упомяну только одну:

__________
* E.W. Lane, «Modern Egyptians», т. II, с. 106.

Фокусник, раздевшись до пижамы, «просит двух человек связать его по рукам и ногам и поместить в мешок. Когда это сделано, он просит пиастр, а ему говорят, что он его получит, если высунет руку и возьмёт его. Он высовывает руку и убирает её, а затем его вынимают из мешка связанным, как и раньше. Его помещают туда опять, а он выходит уже не связанным и с небольшим подносом, на котором стоят четыре или пять тарелочек с разной едой, а если представление проходит вечером, то и с несколькими небольшими зажжёнными свечками вокруг. Он вручает поднос зрителям, и они едят».

В Японии я сам видел кое-какие вещи в таком роде, но не так близко, как мне хотелось бы. В основном это были чудеса эквилибристики и ловкость рук. Но относится ли к последнему следующее, я вряд ли смогу сказать. Это было в храме в Нагое, где меня поселили. Фокусник продемонстрировал мне несколько примеров своего удивительного искусства управляться с волчками, а в конце попросил чашу с водой, над которой два или три раза провёл рукой, а затем, снова раскрутив свой волчок при помощи шнурка, заставил его крутиться на поверхности воды. Если кто-то может объяснить это любой механической теорией, я хотел бы знать это объяснение. Возможно, это был и гипноз.

Эта глава — предпоследняя в пятой серии, или томе, моих воспоминаний об истории Теософического Общества. Мне было приятно их писать, а судя по моей переписке, другим было приятно их читать. То, что мне удалось оставаться в живых в течение всех этих 150 месяцев, когда я писал эту историю, я считаю весьма счастливым обстоятельством, ведь эти подробности неизвестны никому кроме меня; и теперь, когда Е.П.Б. покинула нас, было бы очень жаль, если бы наше движение, которому ясно суждено оказать благотворное влияние на многие нации и совершить столько пользы, распространяя благородные религиозные учения среди человечества, осталось бы без точной записи своей истории, тем более что события её были столь волнующими, а битвы — столь суровыми. И для меня утешение — знать, что если смерть выхватит меня из нашей работы, верное изложение тех потрясений, через которые нам выпало пройти, сохранится в письменном виде, позволив будущему историку рассказать о нас правду, если конечно он будет к этому склонен.

Срок его сиятельства лорда Уэнлока на посту губернатора Мадраса приближался к концу. Вечером 1 марта мы с м-ром Кларком присутствовали на его прощальном приёме в банкетном зале и видели необычайное зрелище ярких мундиров и блестящих одеяний принцев. Тремя днями позже памятный комитет в честь Уэнлока, возглавляемый махараджей Визьанагарама и раджей сэром С. Рамасвами Мудвлияром, устроили прощальное увеселительное мероприятие для его сиятельства и его супруги в том же месте, которое тоже было очень пышным.

На следующий день я принял полученное мною телеграммой из Майсура приглашение приехать туда и сформировать отделение. 15 марта я проводил м-ра Кларка на пароход «Клан Маккензи» в Коломбо и в Англию. 17-го я написал обращение к американскому съезду и выпустил исполнительное письмо, назначающее сингальского ветерана и аристократа Дуллеве Адигара генеральным менеджером буддийских школ в области Канди. Тем же вечером я выехал в Майсур, и проехав всю ночь, в семь утра прибыл в Бангалор. Местные члены встретили меня на станции, накормили завтраком и проводили дальше. Весь день я ехал на поезде и вечером прибыл в Майсур, столицу махараджи того штата. Здесь опять друзья встретили меня на станции и проводили в дом, где меня разместили. Великий местный государственный деятель сэр Сешадри Аер, чьи замечательные способности получают после его смерти всё большее признание в силу растущего процветания Майсура, пришёл поговорить со мной на тему близкой его сердцу философии веданты.

Как обычно, на меня надели гирлянды, опрыскали духами и посадили меня выслушивать полное комплиментов приветственное слово. Это было очень мило с их стороны, но через некоторое время мой желудок стал настойчиво требовать пищи. К несчастью для меня, местный комитет не подумал снабдить меня кухонными принадлежностями, так что мне пришлось довольствоваться импровизированным обедом из холодного варёного риса, булки, принесённой с базара, и молока. Но утро принесло больше удачи, ибо чиновник майсурского дурбара, маркиз Вивиани де Ферразани, прислал мне необходимые кастрюли и сковородки, однако это было слишком поздно и уже не спасло меня от приступа несварения, длившегося весь день.

Я навестил дом сестры г-на Говиндачарлу, учёного брахмана, последователя вишвштаадвайты, правительственного служащего в отставке, который был так добр, что бесплатно предоставил помещение для планируемого отделения. Также я сходил в Восточную библиотеку, директором которой был мой друг пандит Махадэва Шастри, под чьим мудрым руководством она стала полезнейшим собранием древних рукописей и печатных книг. Я также нанёс визит почтения маркизу Вивани и поблагодарил его за одолженные им кухонные принадлежности. Вечером я выступал перед полным залом на тему «Теософия».

В Мадрасском президентстве самым большим защитником женского бразования был член Т.О. Нарасимьянгар, казначей Майсурского дурбара. С ним мы 20 марта посетили большую и процветающую школу для девочек, которую он учередил в основном на свои собственные средства.

Несварение преследовало меня весь тот день, но вечером я всё же прочитал свою вторую лекцию на тему «Душа и карма» перед ещё одной большой аудиторией. В тот день началось подписывание заявлений на членство и продолжалось весь следующий день до вечера, когда я организовал Майсурское Теософическое Общество из 25 членов. Г-н Нарасимьянгар был избран президентом, а пандит Махадэва Шастри — секретарём. В воскресенье, 22-го, я принимал посетителей, провёл беседу, а вечером прочёл лекцию на тему «Лучшее образование для индусских мальчиков» и в 22.50 выехал в Шрирангапатнам.*

По своему дневнику я вижу, что в тот самый день в Нью-Йорке умер У.К. Джадж — после 329 дней правления в качестве лидера раскола. Бедняга — променять всё, что он получил благодаря теософии, на такую вот чечевичную похлёбку! В Серигнапатаме на следующий день я видел знаменитый летний дворец Типу-султана, великого воителя, доставившего англичанам немало неприятностей, прежде чем им удалось его разбить. Красный, позолоченный и аляповатый — вот какое у меня осталось от него впечатление. По внешним стенам здания идёт ряд батальных картин, на которых можно видеть британские войска в любопытной форме, преобладавшей в то время. После полудня я читал в большом школьном здании лекцию на ряд заданных мне тем, которая перешла в беседу. Ночным поездом я выехал в Бангалор. Конечно, утром я его достиг и был размещён там в помещении нашего процветающего отделения и принял там много посетителей.

Бангалор на протяжении многих лет был центром теософической деятельности, и избранное меньшинство членов посвятили себя упорной работе по распространению наших идей. Мой рабочий день завершился лекцией о теософии в средней школе рай бахадура А. Нараянсвами Мудальяра перед большой, как обычно, аудиторией. На следующий день, не очень хорошо себя чувствуя, я никуда не выходил, кроме как для фотографирования с большой группой членов. Темой моей лекции в тот вечер было «Лучшее образование для мальчиков», где я касался тех же тем, что и в Майсуре. Затем почтовым поездом я выехал в Мадрас.

29 марта я получил из Нью-Йорка вторую телеграмму о смерти Джаджа, на этот раз от м-ра Ниресхаймера (первая была от Фуллертона). Это предполагало необходимость ответной телеграммы, а также телеграфирования этой новости м-ру Стэплсу, генеральному секретарю Австрало-азиатской секции. Официально объявив об этом факте в исполнительной записке (см. приложение к «Теософисту» за апрель 1896 г.) я засвидетельствовал услуги, оказанные Обществу умершим, и призвал не питать к нему никаких мыслей, кроме добрых. Я написал следующее:

«Услуги м-ра Джаджа нашему Обществу с самого начала и до раскола в прошлом году были выдающимися по их ценности, рвению и практичности, которые проявлялись во всей его работе. Как его карма привела его в наше движение, так же та же таинственная и непреклонная сила вырвала его оттуда во цвете жизни, полным надежд, не дав его планам осуществиться. Всем нам надлежит помнить многие его благие дела, похоронить свои личные обиды и выразить его семье и нашим уважаемым прежним сотрудникам наши сожаления по поводу понесённой ими тяжёлой утраты.»

Я хотел бы, чтобы это служило противовесом всем ужасным вещам, которые сказали м-р Джадж, его последователи и преемники обо мне и других.

Планировался мой официальный визит в Европу, и я получил от А. Безант, судьи Кхандалвалы и Бомбейского Теософического Общества совет не ехать сейчас, так как они считали, что в этом нет нужды. Но я предпочёл последовать своей собственной интуиции и решил поехать, какие бы результаты это ни принесло потом.

Среди сделанных нами вещей, которые помогли поддержать дух наших членов в Соединённых Штатах и показать им, как они могут быть полезны делу, пока новая секция не начала работу, была организация в Чикаго комитета из нескольких преданных делу женщин — г-жи Дарлинг, д-ра Викс-Бёрнетт, г-жи Тисдэйл, г-жи Брэйнерд и г-жи Трамбулл при активной поддержке м-ра Фуллертона, который назывался «Центром распространения теософии». В своём печатном проспекте он говорит, что «организован для оказания активной помощи великому духовному движению, известному под этим именем, родительское общество которого находится в Индии под руководством полковника Х.С. Олкотта и секции которого распространены по всему цивилизованному миру». В нём каждого читателя спрашивали, что он или она может сделать для этого великого дела, кого поблизости он знает, кто захотел бы с ним объединиться для образования группы, которая будет встречаться; сможет ли лектор, посланный в их местность, собрать аудиторию и реально ли проводить обучение по переписке, распространяя листки с вопросами, инструкциями и советами, с какими книгами можно свериться. Некоторые из этих дам были очень деятельны; особенно выделялись д-р Викс-Бёрнетт, г-жа Дарлинг и г-жа Брэйнерд, и их влияние чувствовалось по всей секции.

Тем временем моя первая школа для париев стала пользоваться такой популярностью, что её управляющий написал в «Мадрас мэйл», что скоро прекратит принимать новых учеников. 2 апреля мы с д-ром Инглишем присутствовали на годовщине местного Общества защиты животных от жестокости, где мы имели возможность первый раз увидеть нового губернатора, сэра Артура Хэвлока. Мои личные отношения с ним были удовлетворительны в течение всего срока его должностных полномочий.

4 апреля я выписал хартию на образование Новозеландской секции отделениям в Окленде, Дьюндине, Крайстчёрч, Веллингтоне, Паиячуа, Вудвилле и Вэйтмате и назначил мисс Лилиан Эджер, магистра искусств и члена ТО временным генеральным секретарём, телеграфировав ей об этом. 6-го я завтракал в доме правительства и был тепло там принят; губернатор сердечно расспраживал меня об Анни Безант и сказал, что она многие годы дружила с леди Хэвлок. 8 апреля после полудня зашёл м-р Холдер, заведующий Школы Искусств, чтобы посоветоваться со мной насчёт новых полок, которые устанавливались в библиотеке, чтобы разместить недавние пополнения нашего собрания книг.

11 апреля при страшной жаре я отправился в Бомбей; градусник быстро поднимался. В Бомбее я консультировался по зороастрийским делам с д-ром Дживанджи, г-ном К.Р. Камой и старым сэром Диншоу М. Петитом. В пять вечера я председательствовал на лекции г-на Ганди в нашем помещении, а вечером выехад в Сихор, чтобы присутствовать на сведьбе дочери принца Харисинхджи. Моим попутчиком в этом путешествии был принц Морви — Харбхамджи Раваджи, будущий жених. Это была одна из самых жарких поездок, какие мне только приходилось перенести; жара была удушающей, и я даже стал опасаться, что получу тепловой удар. Но даже жаркий день не может длиться бесконечно, и вечером в Сихоре мы получили шанс продохнуть.

Загородный дом принца Харисинхджи был в Вирале, и это и было местом нашего назначения. От Сихора мы продолжили своё путешествия в экипажах и по такой дороге, которая оказалась худшей из тех, по каким я когда-либо ездил. Она проходила через скалы, по ущельям и длинным склонам. Две рессоры в карете принца и одна в нашей сломались. Харисинхджи встретил нас в миле от деревни, и мы въехали в неё процессией через толпу из более чем трёх тысяч зевак. На въезде в деревню карету принца Харбхамджи остановила большая группа женщин. Они пели гуджаратские песни и поставили ему на лоб тилак (красную точку). Лагерь принца расположился в «Олкотт багхе», обширном саду, названном в честь меня, когда я гостил в доме Харисинхджи. Как принято у принцев, для молодожёнов было построено особое бунгало, и там они должны были провести свой медовый месяц.

Поскольку этот рассказ, когда будет собран вместе с другими в книгу, попадёт в такие дальние страны, куда не доходит наш журнал, и поскольку свадьба в Варале была весьма живописным и интересным мероприятием, я вставлю в эту главу её описание, которое уже появлялось в «Теософисте» за июнь 1896 года.

В день прибытия я уже так устал от изнурительного путешествия из Бомбея и ужасной жары, что лёг спать очень рано.

На следующий день у нас была церемония установки столбов мандапа, или свадебного дома — временного богато украшенного сооружения, в котором будет проходить свадьба. Собственно говоря, мандап — это навес, место, где в древние времена девушка выбирала себе мужа из толпы поклонников-раджпутов. Они демонстрировали своё искусство в военных и атлетических упражнениях, и победитель удостаивался её выбора. Остатки этого обычая можно видеть в средневековых турнирах, где победитель имел право назвать королеву любви и красоты. В «Свете Азии» этот обычай живо описан, и согласно буддийской легенде, несравненный принц Сиддхартха превзошёл на этих соревнованиях всех остальных, как он это сделал и в философских и метафизических диспутах с учёными пандитами.

Чтобы освятить мандап, в заранее выкопанную яму устанавливают красный столб с пропущенными через него под прямым углом двумя штифтами. Его ставят с того угла, где в данное время находится Солнце. Сначала всегда молитвой и возлиянием призывают бога Ганапати (олицетворение оккультной мудрости). Он — глава ганов, или родов элементальных духов, и начиная всякое предприятие, индусы сначала ищут его милости. Брахманы читают мантру, обратив ладони вверх. Затем ладони переворачивают, чтобы указать место, где должна быть сосредоточена шакти, или энергия этого бога. На нём расстилают белую материю и осыпают её сырым рисом, окрашенным в красный порошком кумкума. Затем ему поклоняются с многими мантрами; в яму для столба совершают возлияния молока, бросают туда стебли травы дурба, орехи бетеля, сушёные плоды мадана-пхал (дерева Купидона) и монету. Столб натирают порошком кумкума, а также приделывают к нему листья пяти разных деревькв — пипаля Вишну, манго, баньяна Брамы, асопалава и умры, все из которых несут благоприятные влияния хороших элементалов. Читаются призывания богине дома (Готра-дэви) и четырнадцати другим божествам, представляющим шакти (или силовые потоки) Шивы, Вишну, Брамы, Индры, Ваю, Варуны, Сурьи (семи солнечных лучей), Агни, Локаматры (космоса), Дэвасены (всего воинства богов) и т.д., и т.д. Я обнаружил, что домашние жрецы, которых держал принц Харисинхджи, были столь невежественны, что не имели даже ключа к смыслу космических сил, благозвучные имена которых они воспевали в своих санскритских мантрах. Всё, что они знали — что это делается для того, чтобы призвать для молодой пары здоровье, долголетие и плодовитость. Особенно меня возмутил пурохит, или семейный гуру, который, как только смолкли последние песнопения брачной церемонии, потребовал от принца 500 рупий, земельный участок, несколько деревьев манго и прочий бакшиш! Вышеупомянутые церемонии совершаются в домах и жениха, и невесты.

Когда угловой столб мандапа, сейчас из выкрашенного красным дерева, а когда-то делавшийся из камня, с соответствующими надписями, сделанными согласно предписаниям «Шилпа шастры», или правил архитектуры, должным образом установлен, отец невесты совершает церемонию призывания девяти граху — влияний планет плюс Раху и Кету. В нужном месте мандапа он разводит огонь, и в то время как брахманы поют свои мантры, бросает туда рис, только что приготовленный на нём же, очищенное масло (гхи), и топливо из дерева самидха — одного из девяти видов деревьев, предписанных для использования при таких случаях, неочищенный тил (семена кунжута), а также джау (зёрна, напоминающие рис). Жених делает у себя дома то же самое.

Тем же вечером мне позволили наблюдать не особо впечатляющую церемонию призывания милости Ранадэвы (имя которого исказилось до Рандал) или Сурьядэвы — духовной, центральной силы, которая находится внутри видимого дневного светила, истинного вихря притягательной силы, которая удерживает возле него планеты нашей Солнечной Системы. Сей благороднейший идеал в этой постыдной пудже был весьма унижен. Могучего солнечного бога изображал отвратительный чёрный разряженный идол, а жрецом был какой-то неопрятный оборванец, который сидел перед ним, пока его не охватила трясучка, точно как у нынешних медиумов; тогда он вскочил на ноги и стал скакать вокруг с сиплыми и пронзительными криками. Предполагалось, что если ему задать после этого вопросы, он будет отвечать под вдохновением и пророчествовать о грядущих событиях. Я тщательно наблюдал за ним и пришёл к убеждению, что он шарлатан. Однако, чтобы проверить его, я задал ему два вопроса — один о результатах моего нынешнего путешествия, а другой о смерти одного конкретного человека; так что пусть нас рассудит время. Его пророчество по второму вопросу, конечно, было противоположно моим собственным ожиданиям.

На следующий день процессией были принесены подарки жениха невесте и помещены в мандап вместе с её приданым. Вместе взятые они представляли пышное зрелище, сияя и искрясь цветами. Думается, у Кусумавати будет достаточно платьев, чтобы хватило на всю жизнь. Там было больше 200 коротких курток ярких цветов, какие носят раджпутские женщины высоких каст, и не было конца сари из золотой ткани, а также пурпурного, малинового, розового, янтарного, цвета чайной розы, синего, голубого, изумрудного, тёмно-зелёного, фиолетового и других шелков с богато и искусно вышитыми краями, некоторые из которых стоили больше тысячи рупий. Затем там были подносы и целые столы индийских ювелирных украшений — просто золотых и инкрустированных драгоценными камнями; некоторые были подарены женихом, но больше — отцом невесты. Ещё там были сосуды, подносы и лампы из серебра, латуни и разных сочетаний материалов; стёганые шёлковые одеяла, набитые мягкой ватой и другие вещи столь многочисленные и приводящие в замешательство, чтобы их упоминать. Все эти подарки для княжеской дочери, дочери древнего рода, были принесены в щитах, принадлежавших роду — старинных, потемневших от времени, круглых баклерах из толстой кожи буйвола, отделанных чеканной медью, выглядевших так, как если они были в ходу ещё столетия назад. Когда Кусумавати и её отец предложили мне взять на память о свадьбе какой-нибудь из драгоценных камней, я предпочёл попросить один из этих закопчёных щитов; его мне дали, и я повесил его на стенах «Гулистана» как постоянное напоминание об одном из самых романтических событий моей жизни.

Сама брачная церемония была весьма интересной для неиндуса. Её внутренний смысл — видимое объединение мужчины и женщины, совместное призывание ими всех благих сил, установление домашнего очага и создание дома. Обе стороны (жених приходит первым) приглашаются на порог мандапа с санскритскими манрами, им ставят на лоб красное пятнышко (тилак), делаются возлияния святой водой из листа одного из благоприятных деревьев, размахивают маленькими моделями земледельческих орудий и предметов домашнего обихода — плуга, прялки, пестика для толчения риса и т.д. Перед приходом жениха родители невесты сидят перед жрецами на отдельных подушках, но соединённые шёлковым шарфом, держсь руками за его концы, поскольку при ведической церемонии жене не позволено слышать стихи, кроме как будучи соединённой с мужем таким образом и как бы влитой в него. Затем эту пару проводят через особую церемонию, назначение которой — очистить их, чтобы они были готовы для того, чтобы передать свою дочь избранному ею мужу, и то же делается и с женихом, чтобы он сделался достоин принять этот ценный дар.

Жениха принимают и сажают, невесту вводит под вуалью процессия женщин, поющих приличествующие случаю песни и проводит к её подушке, расположенной так, чтобы она сидела лицом к жениху. Затем следуют разные церемонии, в том числе передача невесты родителями, сопровождаемая возлиянием воды, самым древним знаком дара, соединение рук молодой пары, привязывание к невесте конца шарфа, которым она будет связана с женихом до конца церемонии (с этого момента она считается уже обручённой) и четырёхкратный обход пары вокруг очага, при котором жена находится справа от мужа. Жена всегда размещается так за исключением трёх случаев, а именно, когда спит, когда совершает питри-карму (поклонение предкам) и когда приносит в дар земли и слонов (подробности последнего см. в шлоках «Дана чандрики»).

Считается, что все индусы высоких каст принадлежат к одной из четырёх Вед, и на их церемонии бракосочетания читаются мантры и прочие шлоки из относящейся к ним Веды. Для кшатриев и брахманов стихи те же самые, но обычай внёс изменения в пуджу и приношения соответственно гунам каст. Гуна брахманов — саттва, а гуна кшариев — раджас, а потому у последних присутствует пышность, демонстрирующая царственное величие, которая отсутствует в соответствующей церемонии у брахманов. Семья Харисинхджи принадлежала к Яджур-веде, а Харбхамджи — к Сама-веде, так что было нужно пропеть двойной набор мантр.

По завершении обхода огня молодая пара предлагает три типа топлива — гхи, джава и тала. Теперь они наконец сидят рядом и принимают поздравления друзей и подарки, которые могут им предложить. Затем они идут в дом отца невесты и совершают любопытную церемонию возлияния семи небольших порций гхи из чашечек, сделанных из листьев манго или асопалава, так, чтобы оно струйками стекало по стенам дома, в то же время призывая благоприятствование Тримурти — Брамы, Вишну и Шивы. Это завершает бракосочетание, и пара отныне является одной плотью.

Знакомые с индусскими религиозными обычаями в курсе того факта, что охраняющая сила религии сопровождает человека повсюду в течение всей жизни. Когда объявляется о первой беременности жены, совершается установленная церемония на благо её и будущего потомства, причём на седьмом и девятом месяце используются мантры из Риг, Яджур и Атхарва-вед, и на восьмом — из Сама-веды.

Жених был приведён на эту церемонию большой процессией с дикими звуками военной музыки, в которой пронзительно звучали ноты деревянных духовых инструментов и разносились удары военного барабана, в который бил ехавший на коне седобородый старый воин. Возглавлял процессию эскорт бхаванагарской кавалерии, а принц Харбхамджи сверкал золотом и драгоценностями, восседая на молочно-белом коне и окружённый сиянием множества факелов. Возвращение пары молодожёнов в дом жениха было намного тише, и в должное время они были оставлены для сладкой близости их новых отношений. Более красивую и располагающую к себе пару было бы трудно найти — он, интеллектуальный, достойный и высоко мыслящий; она — индийская красавица, редко одарённая и физически, и умственно, ибо она хорошо и основательно образована, а её жизнь была освещена солнечным светом счастливой семьи и самых любящих родителей.

Свадьба в Катхьяваре собрала вместе сотни людей, которые слетелись, как мухи на мёд. Накормить все эти множества оказалось очень обременительным в финансовом отношении делом, как покажет следующая статистика свадьбы Харисинхджи.

Со стороны принца Харбхамджи было всего 52 человека родственников и слуг, ведь он приехал в Варал из Бхуртпура более чем за 1400 миль. Родственников Харисинхджи было 100, а с ними приехало ещё 400 человек. Там было 150 лошадей и 100 волов (вместе они везли 50 экипажей), поедавших в день 80 тонн сена. Было привлечено 50 кавалеристов. В день выпивалось 200 галлонов молока.

А нужно ещё было рассчитаться с благородной армией бардов, которых было 827. Они бывают двух классов — дасунди, или состоящие при семье или роде, которых присутствовало 154, и чараны и бхаты, более обычные странствующие менестрели и чтецы, числом 673. Они по существующему с незапамятных времён обычаю удостаиваются со стороны жениха ценных подарков, а со стороны невесты — пищи на всём протяжении церемоний. Затем ещё орда нищих оборванцев, собирающихся никто не знает откуда, со всей сельской местности. Там были миры и лунгхи, исповедующие ислам, но получающие милостыню, числом 367, затем катхи — народ предположительно скифского происхождения, сейчас населяющий весь центральный катхьявар, которому, как можно видеть, они дали своё имя; их было 388. Прочих нищенствующих монахов, брахманов, бовов (индусских аскетов), факиров (мусульманских аскетов) и т.п. было 2066; бхандов (шутов) — 3; ещё была труппа из пяти искусных деревенских актёров, такие люди иногда с большим драматическим искусством разыгрывают сцены из Пуран и легенд о героях и героинях; музыкантов было семеро; и, наконец труппа танджурских танцовщиц из Бароды, специально приглашённая для развлечения гостей свадьбы. Таким образом можно подсчитать, что бедный Харисинхджи должен был накормить не менее 3663 званых и незваных гостей помимо шестисот с лишним родственников с обеих сторон. Я не буду сильно неправ, назвав раджпутов сильно пьющими, что доказывается тем фактом, что двое джентльменов ежедневно выпивали каждый по четыре бутылки бренди, а ещё один — пять бутылок крепкого алкоголя; двое первых закусывали, а второй — крепкий старик, высокий и статный, как древко копья, — нет.

Так было положено начало ещё одной княжеской семье кшатриев; да пребудет с ними мир.

Перевод K.Z.