Впервые я увидел рукопись "Тайной доктрины", когда посетил Блаватскую в Остэнде в самом начале 1887 года. Я пришёл, чтобы убедить её поселиться в Лондоне для создания там центра активной работы для дела теософии. Всего нас было шестеро тех, кто чувствовал глубокое разочарование от того, что Теософическое Общество в Англии, похоже, заглохло, и мы пришли к заключению, что только она могла бы оказать эффективную помощь в оживлении движения и инициировать активную и мудро направляемую работу. Из этих шестерых — и Е.П.Б. — первоначальных основателей первой Ложи Блаватской — только двое, увы, остаются сейчас активными работниками Общества.

В первые несколько дней, проведённых мною тогда в Остэнде с Блаватской, она попросила меня просмотреть части рукописей её нового труда, на что я охотно согласился. Когда я прочитал совсем ещё немного, для меня уже стало ясно, что "Тайной доктрине" суждено стать самым важным вкладом этого столетия в литературу об оккультизме; хотя уже тогда неоконченный и фрагментарный характер большей части работы привёл меня к мысли, что понадобится тщательный пересмотр и редактирование, прежде чем рукопись будет годна для публикации.

Во время второго визита через неделю или две дальнейшее исследование только укрепило это моё впечатление, но поскольку Блаватская тогда согласилась приехать и поселиться в Лондоне или неподалёку, как только для её приёма будут сделаны приготовления, в то время больше ничего в этом направлении не предпринималось.

Не прошло ещё много времени с моего возвращения в Англию, как мы узнали, что Блаватская серьёзно больна; фактически врачи, наблюдавшие её, считали её безнадёжной. Но как обычно, она разочаровала медицинских пророков и выздоровела с такой чудесной быстротой, что вскоре мы смогли сделать приготовления для её приезда в Англию, в Верхний Норвуд, где её временной резиденцией был выбран коттедж под названием Мэйкот.

Переезд прошёл без особых происшествий, хотя упаковка её книг, бумаг, рукописей и прочего была поистине ужасным предприятием, поскольку она продолжала писать до самого последнего момента, и как только какая-нибудь книга, бумага или часть рукописи была тщательно упакована и лежала на дне какой-нибудь коробки, так она срочно оказывалась ей нужна, и она требовала извлечь её любой ценой. Тем не менее, наконец мы упаковались, достигли Мэйкота, и не прошло и двух часов после того, как мы оказались в доме, Блаватская уже вытащила свои письменные материалы и снова засела за работу. Её работоспособность была удивительной; с раннего утра и до позднего вечера она сидела за своим столом; и даже когда она была так больна, что большинство людей в этом состоянии лежали бы беспомощно в постели, она решительно бралась за дело, которое она предприняла.

Через день или два после нашего прибытия в Мэйкот Блаватская вручила доктору [Арчибальду] Кийтли и мне оконченную на тот момент часть рукописи, поручив нам прочитать, исправить пунктуацию, язык, изменять и в общем обращаться с этим трудом, как если бы он был наш собственный — чего мы, естественно, не сделали, будучи слишком высокого мнения об её знаниях, чтобы так вольно обращаться с таким важным трудом.

Но мы оба внимательно прочитали всю рукопись — кипу около метра высотой, — исправили английский и пунктуацию там, где это было совершенно необходимо, и затем, после длительных консультаций, предстали перед автором в её берлоге — что касается меня, то, как я помню, в сильном трепете, — серьёзно заявив, что по нашему мнению весь материал нужно переставить, расположив по какому-то определённому плану, потому что если его оставить так, как он был, получилась бы ещё одна "Разоблачённая Изида", только гораздо хуже — в том, что касается отсутствия плана и последовательности.

Поговорив с нами, Блаватская велела нам отправляться ко всем чертям и поступать, как нам хочется. Этого "благословения" ей было уже более чем достаточно, и она передала его нам, полностью умыв руки, а нам уж предоставлялось извлечь из этого столько, сколько мы могли.

Мы удалились и посовещались. Наконец, мы изложили перед ней свой план, который нам был подсказан характером самого предмета, а именно — сделать труд четырёхтомным, при этом каждый том должен был подразделяться на три части: 1) Станцы и комментарии к ним; 2) Символизм; 3) Наука. Далее, вместо того чтобы сделать первый том, как она намеревалась, историей некоторых великих оккультистов, мы посоветовали ей последовать естественному порядку изложения, и начать с эволюции космоса, от неё перейти к эволюции человека, а затем, в третьем томе, заняться исторической частью, разобрав жизнь великих оккультистов, и наконец, рассказать о практическом оккультизме в четвёртом томе — если она вообще будет в состоянии его написать.

Этот план мы изложили перед Блаватской, и она его должным образом утвердила.

Следующим шагом было снова прочитать рукописи и составить новое общее расположение материалов, касающихся предметов, идущих в разделы о космогонии и антропологии, которые и составят первые два тома труда. Когда это будет завершено, и после консультаций с Блаватской будет получено её утверждение, вся рукопись, переформированная и профессионально перепечатанная на машинке, будет вновь вычитана, исправлена и сравнена с оригиналом, а зетам нами будут вставлены все греческие, ивритские и санскритские цитаты. Тогда казалась, что все комментарии к станцам не составят более двадцати страниц или около того, так как Блаватская, когда писала, не следовала очень близко их тексту. Так что мы серьёзно поговорили с ней и предложили ей написать соответствующий комментарий, и во вступительных словах она пообещала читателям сделать это. Её ответ был характерным: "Да что такого я должна сказать? И что вы хотите понять? Разве это не так ясно, как нос на вашем лице?!" Но нам это не было так очевидно, а она не хотела, или делала вид, что не хотела объяснять, так что мы удалились для размышлений.

Здесь мне пожалуй лучше будет пояснить, что осенью 1887 г. — в октябре, если я правильно помню, — мы все переехали в Лондон, на Лэнсдаун роуд, 17, где к нам, занимавшимся основанием первой штаб-квартиры Теософического Общества в Лондоне, присоединилась графиня Вахтмайстер, которая с тех пор, как Блаватская покинула Остэнде, была в Швеции. Во время нашего пребывания в Мэйкоте был основан журнал "Люцифер", который сначала издавался Дж. Рэдвэем; Блаватская всё время писала свои статьи, а также обратилась к написанию дальнейших рукописей для "Тайной доктрины". Эта и другая работа Т.О. требовала присмотра, и как заместитель редактора "Люцифера" я был занят полностью, так что потребовалось много недель, прежде чем проблема комментариев к станцам была окончательно решена; думаю, это произошло уже после переезда на Лэнсдаун роуд.

Решение было следующим: каждая шлока станц писалась (или вырезалась из машинописной копии) и наклеивалась в начале листа бумаги, а на другом листе, приколотом к нему, были написаны наши вопросы по шлоке. В этом нам очень помог Ричард Харт, и значительная часть вопросов была придумана им. Многие из них Блаватская вычеркнула, заставив нас писать более полные объяснения, или как бы наши собственные идеи того, чего ожидали от неё читатели, писала побольше сама, вставляла то немногое, что она уже ранее написала по данной шлоке, и так работа была сделана.

Но когда мы стали подумывать об отправке рукописи в печать, обнаружилось, что при её виде даже самый опытный наборщик стал бы в ужасе рвать на себе волосы. Потому мы с А. Кийтли засели за печатную машинку, попеременно диктуя и печатая, и сделали чистовую копию первых частей томов I и II.

Затем продолжилась работа над вторыми и третьими частями каждого тома, которая продвинулась уже далеко, и мы уже могли думать об отправке труда в типографию.

Первоначально была договорённость, что печатать его будет Джордж Рэдвэй, но его предложения не были удовлетворительны в финансовом плане. Друг Блаватской предложил нужные деньги, и решили, что издание "Люцифера" мы возьмём в свои руки. Так что был нанят офис на Дьюк стрит, и там началось дело, главной целью которого было помочь Т.О. извлечь из трудов Блаватской как можно больше пользы.

О дальнейшей истории "Тайной доктрины" мне немного остаётся сказать, хотя впереди были ещё месяцы тяжёлого труда. Блаватская прочитала и выправила два набора гранок, затем целых страниц, и наконец просмотрела целые напечатанные листы, поправляя, добавляя и изменяя всё до самого последнего момента, в результате чего счёт типографии за одни только исправления превысил 300 фунтов.

О феноменах, имевших место в связи с "Тайной доктриной", я мало что могу сказать. Но цитат с полными ссылками из книг, которых никогда не было в доме (проверка которых требовала иногда часов поисков редкой книги в Британском музее) — таких цитат я видел и проверил немало.

Проверяя их, я иногда обнаруживал любопытный факт — цифры в ссылках местами были написаны задом наперёд, например 321 вместо 123, иллюстрируя зеркальное отображение предметов, когда они наблюдаются в астральном свете. Но кроме этих примеров ясновидения, я не засвидетельствовал никаких необычных явлений, непосредственно связанных с созданием "Тайной доктрины".

В заключение я не должен умолчать о ценной помощи, оказанной Э.Д. Фосеттом. До того, как я отправился в Остэнде, он переписывался с Блаватской, а позже работал с ней и для неё над книгой на Лэнсдаун роуд. Он дал ей многие цитаты из научных трудов, равно как и многие подтверждения оккультных доктрин из подобных источников. Любой отчёт о том, как была написана "Тайная доктрина", было бы неправильно оставить без упоминания его имени, и хотя я не сделал этого в правильной хронологической последовательности, я исправляюсь теперь.

О ценности этого труда в конечном счёте будут судить наши потомки. Лично я могу засвидетельствовать свою глубокую убеждённость в том, что ценность "Тайной доктрины", если она не будет рассматриваться, как откровение, а будет пониматься и усваиваться, и из текста её не сделают догму, окажется неисчислимой, и она даст такие намёки, ключи и путеводные нити к изучению Природы и Человека, каких никакой другой труд не может дать.

Б. К.

На страницу об истории Теософического Общества
На заглавную страницу по теософии